Борис Азбукин - Будни Севастопольского подполья
— Вроде как он…
Шофер опять затормозил. Толик вытянул шею.
— Нет, дядя, опять не он. А бушлат точь-в-точь.
— Что ты заладил, как попугай: «Точь-в-точь, точь-в-точь»? — обозлился Сережка Сова.
Бушлаты и кепки. На какой из севастопольских улиц их не увидишь? Несколько раз машина останавливалась и на Нахимовской и на Большой Морской, наводя страх на прохожих, но всякий раз Толик «ошибался». Сережка все больше свирепел, разражался бранью.
Больше часа колесила машина по городу. Толику надоело уже кататься, и он придумывал, как бы отделаться от Сережки. Наконец он решил молчать и больше не указывать на прохожих. Это еще пуще обозлило Сову. Угрозы и брань лавиной обрушились на Толика.
— Откуда ж я знаю, где брат? Может, он уже дома? — оправдывался Толик.
Это резонное замечание немного утихомирило Сережку.
— Поезжай на Куликово поле, — приказал он шоферу. Машина свернула на Четвертую Бастионную, понеслась в гору и вдруг зачихала и остановилась: кончился бензин. Сережка в бешенстве выпрыгнул из кабины, схватив Толика за шиворот, вышвырнул на дорогу, как котенка.
Толик отряхивал штаны и радовался, что легко отделался.
— Ахмет! — позвал Сережка.
Из кузова машины вылез полицейский с отвисшей кобурой на поясе.
— Отведи его домой! — Сережка указал на Толика. — И не спускай с него глаз. А когда придет его брат — обоих доставишь ко мне.
Толик, беззаботно насвистывая, шел по Четвертой Бастионной домой и исподтишка поглядывал на шагавшего рядом Ахмета. Мать ахнула, увидев на пороге младшего сына и полицая.
— Мам, дай поесть шрапнели, — сказал Толик и сел за кухонный стол.
Мать поставила на стол две миски с перловой кашей. Одну пододвинула Толику, другую полицаю. Толик, очистив миску, к удивлению матери, попросил добавки, а потом выпил еще кружку морковного чая. Покончив с едой, он не торопясь встал из-за стола и сказал:
— Господин полицай, разрешите сходить во двор оправиться?
Ахмет, набивший рот кашей, молча кивнул. Мальчик казался ему смирным и послушным.
Толик не спеша вышел из кухни.
Полицай успел опустошить еще миску каши, выпить два стакана чая, а Толик все не являлся. Ахмет забеспокоился, все чаще стал поглядывать на дверь. Наконец он встал и вышел во двор.
С искаженным яростью лицом Ахмет вернулся в дом.
— Гавары, паразыт, куда он ушель?
— Xiбa ж я знаю? Я з вами була, пан полiцай.
— Брешешь, собака! Ты подговориль его! Я поймай твой сын — на куски резить буду. — Ахмет размахнулся и ударил женщину по лицу…
А Толик в это время сидел через два дома в подвале рыжего Тимки. По его просьбе Тимка торчал на дороге, издали наблюдая за их домом.
Вскоре он прибежал к Толику с вестью: полицай ушел в город.
Целый день Толик просидел в подвале у Тимки, а когда начало смеркаться, пробрался к развалинам, отыскал оставленную в камнях сумку с едой и помчался к брату на Лагерную.
Вторая волна
Михайлова тянуло на волю. Хотелось всей грудью вдыхать просоленный воздух, бодрящие запахи пробудившейся земли. Три недели ни шагу из хаты! Лишь по ночам выходил он во двор подышать, поглядеть, как советские самолеты бомбили транспорты в бухте, склады и станцию. Сегодня он на слободке доживает последние часы. С наступлением ночи вместе с хозяевами он покинет конспиративную квартиру и переберется за город в пещеру.
Стемнело. Хозяйка Евдокия Ленюк поставила разогревать ужин и принялась укладывать в мешки съестные припасы, одежду и всякую мелочь. Как знать, сколько придется скрываться в каменном чреве Делегардовой балки? Она спешила закончить сборы до прихода мужа Василия, который работал стрелочником на станции.
Нетерпеливо поджидал его и Михайлов. Удалось ли Василию напоследок сорвать отправление поездов на фронт? За минувшие три недели ни одной аварии, ни одной задержки эшелона. Группа напугана арестами, люди растерялись.
Набросив на широкие плечи пиджак, Михайлов вышел из хаты. Высокая глинобитная стена наглухо отгораживала дом от улицы и соседей. Через пролом от снаряда в стене двора он выбрался к развалинам соседней улицы и остановился возле двух старых акаций.
Ночь светлая, лунная. С косогора хорошо видна другая сторона Южной бухты, где на крутой горе в развалинах лежал город. Возле Константиновского равелина зыбилась, сверкала серебристая дорожка, убегавшая от берега далеко к горизонту.
Как приятна освежающая вечерняя прохлада после комнатной духоты! Как волнуют терпкие запахи весны! Такие весенние ночи бередят душу, горячат сердце и кровь. Михайлов долго стоял, мысленно перебирая события последних трех недель.
Да, порвав с Ревякиным, он обрек себя на изоляцию. Раньше, что ни день, забегали к нему Саша, Василий Осокин, Дуся Висикирская, Галина Прокопенко, делились новостями о победах на фронте, приносили листовки, газету «За Родину». Он постоянно чувствовал дыхание Родины, ощущал биение пульса города и подполья, вместе с товарищами переживал их большие и малые радости. И вдруг все оборвалось. Не давала о себе знать даже Дуся Висикирская, эта отзывчивая, со щедрой душой женщина, которая в тяжкие дни после побега из лагеря первая пришла ему на помощь, укрыла его от преследователей. Казалось, железная стена отделила его от всего мира. К тому же он просчитался: станцию не удалось парализовать. И получается — он не оправдал делом свой отказ идти в лес к партизанам. Саша был прав во всем.
Михайлов не знал причин провала Ревякина, Гузова, Ливанова и терялся в догадках. Предательство это или дело рук тайной агентуры и провокаторов? Кто еще схвачен полицией? Кто-то уцелел? Но кто? Особенно волновала его судьба женской группы: Галины Прокопенко, Дуси Висикирской, Нины Николаенко, Елены Тютрюмовой. Это была созданная им подпольная группа. Арестованы они или нет? Быть может, вместе с ними опять удастся наладить выпуск листовок, возродить городское подполье?!
Он поручил Евдокии Ленюк разузнать о женщинах. Оказалось, Лабораторная находится под усиленным наблюдением. Днем и ночью улицу патрулируют солдаты карательного отряда и полицаи. Улица просматривается насквозь, каждый дом на виду. Пешеходов мало. Зайти к Галине Прокопенко — не ускользнуть от глаз тайных соглядатаев. От знакомых Евдокии Ленюк удалось выяснить: Галина больна, лежит дома. Судя по тому, как назойливо крутятся у ее дома полицаи, квартира ее на подозрении. У Дуси Висикирской полицейская засада, сама она успела скрыться.
Стало быть, женская группа тоже провалена. Первая волна репрессий, нагрянув внезапно, унесла в пучину большую часть организации. Теперь поднимается новый вал. Обрушась, он сметет все, что осталось от подполья. Как избежать этого?
Рука Майера дотянулась уже до Воронцовой горы. Несколько дней назад был арестован подпольщик рабочий Георгий Калинин, который проживал на Пластунской, неподалеку от дома Ленюк и Орлова. Сегодня по слободке шастает легавый — Жорка Цыган, приглядывается к номерам домов и что-то выспрашивает. Да, этой же ночью необходимо скрыться за городом, хотя пещера еще не совсем подготовлена.
Луна уже пряталась за обгоревшие корпуса флотского экипажа. Исчезла серебристая дорожка. Косой лунный свет процеживался через оконные глазницы домов-скелетов, натыкался на частоколы обрушенных стен, печных труб, нагромождения камней, отбрасывая длинные черные тени.
Сколько человеческих жизней отдано здесь за Родину, за высокие идеалы! Нет пяди земли, нет камня, не окропленных кровью защитников Севастополя. Но и после жестокой осады, когда враг вступил на его улицы, город жил и боролся. Увидит ли он возрожденным свой родной Севастополь?
Михайлов пошел в дом. Возле стола, на котором горела свеча, сидела Евдокия Петровна.
— Пора бы Василию вернуться, — сказал Михайлов, поглядывая на часы. — Луна скоро зайдет, в самый раз потемну проскочить слободку.
— Не впервой задерживается. Небось авария или что еще приключилось. А ты пока поешь. Там в кухне все сготовлено.
Василий Ленюк — худой, болезненный, с угловатым землистым лицом — производил впечатление тихого, безобидного человека. На работе был исполнителен, безответно сносил ругань и понукания, а потому у начальства был на хорошем счету. Если бы оккупанты знали, сколько при его участии похищено из вагонов продовольствия, кож и всякой всячины! Как хитро и ловко он с товарищами задерживал отправление поездов!
Сегодня, в свое последнее дежурство, он по заданию Михайлова должен был свалить на поворотном кругу маневровый паровоз. Нет более верного средства сорвать формирование и отправление эшелонов — «забыть» поставить на стыках рельсов закладку. Днем это опасно, надо ждать вечера. В темноте и со станции скрыться легче. Пока спохватятся, он успеет вместе с женой и Николаем Михайловым уйти за город в пещеру.
