Олег Ермаков - Арифметика войны
Остановились они в другом кишлаке. Зашли во двор. И тут Арефьев смог обернуться и увидеть второго пленного с запухшим глазом и окровавленной коротко стриженной головой. Они встретились взглядами. Это был Шанцев.
Да, Шанцев, архангельский парень, высокий, кадыкастый, глухо мечтающий о том времени, когда уедут старослужащие и он наконец развернется во всю ширину своих жилистых татуированных рук. Полгода – слишком тесный срок для амбиций. А они у Шанцева были высокого напряжения, в тысячу ватт, не меньше. Но пока его сковывали грозные условности армейской жизни, и Шанцев проявлял себя лишь украдкой, чтобы не видели «бугры»: давал тычка молодым, перекладывал на них свою работу, тихо требовал «уважения». Ясно было, что придет широкое время и его голос окрепнет и зазвенит архангельской сталью.
А пока… пока они смотрели друг на друга, вглядывались друг в друга.
Пока не отвели глаза.
Арефьев не выдержал и сел в пыль, покосился на своего погонщика. Но тот никак не реагировал. Они находились во дворе, обнесенном стеной. Здесь ничего не росло. Было уже светло. Но ничего рассматривать не хотелось. Афганцы переговаривались, кто-то закуривал, звякало оружие. Арефьев прикрыл глаза. Странные минуты.
Вдруг разговоры стихли.
Арефьев поднял голову.
Во дворе появились новые люди. Среди них выделялся невысокий хмурый мужчина с черными усиками подковкой и близко сидящими пронзительными глазками, в светлой свободной одежде и в шапке, похожей на женский берет, по крайней мере что-то подобное вязала себе тетка Арефьева. Правда, этот берет был сшит из плотной материи. Все расступились. В мужчине было что-то рачье. Он устремил взгляд на Арефьева, и тело того, словно кусок железа под воздействием магнита, пришло в движение. Арефьев встал. Мужчина перевел взгляд на Шанцева. Что-то спросил у своих. Ему ответили. Он помолчал и бросил какую-то отрывистую реплику. Афганец с растрепанной бородой приблизился к Арефьеву, протянул смуглые лапы и сдернул веревку, задев ухо. Арефьева перекосило. Афганцы засмеялись. Бородач заставил Арефьева развернуться, и он почувствовал, что веревка на затекших руках ослабла, а потом и вовсе соскользнула. И рука тут же сама собой взлетела к уху.
Затем тот же бородач снял веревку с Шанцева.
Они стояли, окруженные людьми в диковинных одеждах, с диковатыми смуглыми лицами. Арефьев видел уже что-то подобное, да, в трофейном журнале. А еще он и слышал – в Союзе – репортаж английского журналиста о пленных, перевезенных из Афгана в Швейцарию. Но особого внимания не обратил. Слушал-то он музыку, Севу Новгородцева, выуживая любые сведения о своих любимых «Пинк Флойд».
И вот он сам стал героем какого-то лихорадочного репортажа.
Афганец в берете снова что-то сказал, и тот с растрепанной бородой кивнул Арефьеву и Шанцеву, указал дулом автомата направление.
«Не может быть, чтобы…» – холодея, подумал Арефьев.
«…Чтобы так сразу, так быстро!» – додумал он, дыша с усилием.
И действительно, их пока отвели в лачугу без окон. Это был глиняный мешок. Арефьев сразу сел и принялся разуваться. Шанцев молча наблюдал за ним. Скрипя зубами, Арефьев снял огнедышащие сапоги. В нос шибанул острый запах. Портянки были в темных разводах, между пальцев запеклась черная кровь. Морщась, Арефьев лег на глиняный пол и вытянул ноги, прикрыл глаза. Все. Главное, больше не двигаться. Ни шагу. Никогда, никуда.
– …Репа!
Арефьев открыл глаза.
– Слышишь, говорю? – снова засвистел сиплый шепот Шанцева.
Арефьев покосился на него, ничего не ответил, снова закрыл глаза. Как вдруг ощутил тычок.
– Ты… чего? – снова зашептал Шанцев, наклоняя к нему шишкастую голову в коросте и яростно расширяя неподбитый глаз, раздувая ноздри. – Спать сюда приперся?
Арефьев молча глядел на него.
– На посту не выспался?
– Не спал я, – еле шевеля языком, ответил Арефьев.
Шанцев выругался.
– Это ты будешь еще кому-нибудь мозги засерать.
Арефьев разглядывал гладкий свод. Можно подумать, они в каком-то кувшине, в горшке; свет утра просачивался сквозь дверные щели. У него не было ни желания, ни сил что-то доказывать Шанцеву, выяснять, а что же он сам делал, как попался? Сейчас это не имело никакого значения. Главное, сбитые ноги были избавлены от тисков. Арефьев осторожно пошевелил пальцами и снова закрыл глаза.
– …Потом, говорю, будешь забивать баки. Давай думать! Репа!
Арефьев не отвечал. Все равно. Ну да.Молодыев сутки спят четыре часа, некоторыедедыне встают на смену… Шанцев не дед еще, но и он будет поступать так же. Хотя… теперь-то? Неизвестно…
Шанцев продолжал что-то говорить, но Арефьев не слушал, не слышал. Он никогда не думал, что попадет в плен и будет в плену спать. Но вот это произошло, происходило. Арефьев уже не удивлялся. Это – скоростное перемещение. Из одной системы – в другую. Когда-то он уже это слышал. Рокочущий хриплый звук. Пиканье морзянки. Без слов. Движение ниоткуда никуда. Теперь он сам это попробовал. На своей шкуре испытал. И шкура задымилась от скорости. Кто может знать, куда дальше будет распространяться этот грозный звук сквозь ночь, пыль, камни, верблюжью колючку, лабиринты кишлаков, ложбинок, ущелий, через седловины перевалов, вверх по Хайберу и в Индию или в сторону Китая, а где-то справа Иран, Персия, и не исключено, что до сих пор в саду у великого везиря еще продолжается вечеринка.
Странная любовь англичан к Востоку, словно им скучно там, на закованных берегах, среди аккуратных полей, и надо подпустить в туман разноцветных варварских дудочек и заставить литавры и барабаны бить со всеподавляющим деспотизмом.
Ту передачу он слышал на даче у Анжелы в Красном Бору; они уехали на автобусе, было холодно, последние числа марта, через пару дней он должен был явиться в военкомат; дача была скромная, но по сравнению с остальными скворечниками – хоромы, и, главное, к ней был проведен свет, Анжелин папаша работал водителем в обкоме и сам походил на партийного босса; печное отопление было запрещено, свет тоже, но в этом домике он был, и они включили обогреватели; опасались приезда папаши, он считал Арефьева голодранцем; ну да, Арефьев толком не знал, чего в жизни хочет, в институт после школы не поступал и никак не заботился о будущем. Ну а если бы заботился? Выпили для храбрости, Анжела глядела исподлобья, ожидая. Как будто он знал, как надо. Хотя Сева Новгородцев его и подбадривал, такие у него были интонации. Арефьев готов был поменяться с ним местами. То есть не тогда, а… сейчас!
Вертолетный стрекот он все-таки услышал и без Шанцева. Мгновенно открыл глаза. Этот объемный рубленый звук ни с чем не спутаешь! И он приближался. Приближался. Нарастал. Ширился, захватывая все больше воздуха. Воздух уже вибрировал. И Шанцев не выдержал, вскочил, ударившись головой о глиняный свод, и заорал, нелепо пытаясь размахивать руками. И вертолет, как ангел, шел прямо на них, глиняная нора сотрясалась. Казалось, сейчас он зацепит ее и отряхнет в стороне, и незадачливые часовые будут освобождены.
Но мгновенье – и вертолет уже рубил воздух дальше.
Он должен был заложить круг, зайти снова.
Но вертолет уходил.
Правда, тут же слева зарокотал второй, здесь вертолетчики никогда не ходят в одиночку. Но он прошел где-то над окраиной…
И еще не успело рокотание совсем стихнуть, дверь распахнулась, и в сквозящих лучах солнца встал афганец с растрепанной бородой и автоматом, старым советским АК-47; он закричал, скаля зубы, и нажал на спусковой крючок, Арефьев не успел даже испугаться, нора наполнилась пылью, Шанцев рухнул, пригнув голову. Он был бледен, но невредим. Пуля ушла в стену. Арефьев это сразу как-то сообразил. Афганец захлопнул дверь. Во дворе послышался топот бегущих ног.
Арефьев и Шанцев взглянули друг на друга.
Десант?
Но больше не было слышно никакой стрельбы. Только раздавались хриплые возбужденные голоса. Наконец дверь снова открылась, и в проем заглянуло сразу несколько смуглых заросших лиц. Карие глаза шарили по пленным. Те смотрели в ответ на них. Прозвучал какой-то вопрос. Кто будет на него отвечать.
Дверь закрылась. Афганцы еще некоторое время что-то обсуждали, и голоса начали отдаляться.
Арефьев нащупал застрявшую пулю.
– Вот она.
Шанцев сидел бледный и молчал.
– Срикошетить могла, – сказал Арефьев.
Шанцев не отвечал.
Арефьев поежился. Да, в любой момент дверь распахнется снова, мужик с растрепанной бородой ощерится, и пули застрянут в башке, ногах, ключицах, как в глине. Очень просто. Очень…
– Значит, ищут, – сказал Арефьев, чтобы привести в себя Шанцева.
И тот с прежней яростью вперил в него покрасневший глаз, второй совсем затек.
– А ты думаешь втихаря перекантоваться?
Арефьев сперва даже не понял, что он имеет в виду.
