Василий Веденеев - «Волос ангела»
— Ах, ты еще грозить, скотина!
Воронцов дернул шеей, как будто ворот душил его. Быстро шагнул вперед и коротко ударил Пашку кулаком в зубы.
Тот, не успев вынуть руку из-за пазухи, отлетел вместе со стулом к стене, сполз по ней на заплеванный пол. Губы его окрасились кровью.
— От гвардеец! — восхищенно хлопнул себя ладонью по колену Антоний.
Пашка медленно сел, провел рукой по губам, увидев кровь, побледнел. Быстро достал из внутреннего кармана своего клетчатого пиджака наган. Наставил на офицера, взвел курок.
— А ну, ваше благородие, становись-ка на коленки! И ползи сюда! Не то пулю в лоб всажу. Вот те истинный крест!
— Перестаньте! Это слишком уже… — поднялся с табурета Невроцкий, решивший наконец вмешаться. Но не успел.
— Гаденыш!
Воронцов резко ударил палкой под руку Пашки. Револьвер отлетел в сторону. Невроцкий тут же поднял его.
Заика от удара невольно развернулся. Воронцов врезал ему ногой в бок! По ребрам.
— Ты с кавалером боевых орденов Российской державы говоришь, скотина! — бешено выпучив глаза, заорал бывший штабс-капитан.
Еще раз шагнув вперед, ударил Пашку ногой в лицо, вымещая на нем всю скопившуюся злость. Заика дернул головой и затих.
— Хватит, хватит… — схватил сзади за плечи Воронцова Антоний. К нему на помощь поспешил Невроцкий.
Они вдвоем усадили Воронцова на стул.
— Поговорили, называется… — сокрушенно покачал головой бывший жандарм.
— Дай воды, ваше благородие… — склонившись над Пашкой, попросил Антоний. — Вон как малого ухайдакал.
Воронцов поднялся, взял стоявшее в углу мятое ведро и, сильно припадая на раненую ногу, вышел, зло хлопнув дверью.
— Дурак! — Антоний сильно пнул пришедшего в себя Пашку сапогом в живот. — Идиот!
— Ну, ну! — оттащил его Невроцкий. — Теперь вам не хватало передраться!
— За что? — просипел Пашка.
— А за дурость, за то, что лезешь куда не надо! — окрысился Антоний.
— Ты же сам велел офицера натравить, — простонал Заика.
— Придурок! Надо было сказать, что Псих к его Ангелине клинья подбил, амуры крутит, он бы и шлепнул его за милую душу и ничего не спросил. Вишь, он как конь норовистый…
Воронцов вошел с ведром воды, молча поставил. Пашка, шатаясь, подошел, вымыл разбитое лицо.
— Пошли… — приказал Антоний. — Прощевай пока, офицер. Не держи зла, если что не так.
Дождавшись, пока стихнут шаги Антония и Павла, Невроцкий подошел к Воронцову:
— Зря вы так с ними.
— Чего уж теперь… Вся жизнь не так!
— Где вы живете? На Ордынке?.. Прекрасно. Если не возражаете, загляну к вам как-нибудь вечерком, поговорим, вспомним старое. Поверьте, с этими людьми у меня совершенно случайное знакомство. Надеюсь быть вам полезным. — Невроцкий поклонился.
— Что ж, заходите, — вяло согласился Воронцов, — поговорим.
Догнав на улице Антония и. Павла, Невроцкий некоторое время шел рядом с ними. На углу остановился.
— Мне сюда… И вот что, Николай Петрович, Воронцов нам явно не попутчик. Я сам подумаю, как с ним быть. Доносить он не побежит, но совестливый, гордый больно. Его любовницу еще можно использовать в работе?
— Раз, два от силы, — сплюнул Антоний.
— Его пока не трогать! — приказал жандарм, повернувшись к Пашке. — Дважды повторять не буду! На улице не светись, с такой рожей дома побудь несколько дней. А вы, Николай Петрович, займитесь сбытом. Я наведаюсь к вам на днях…
* * *Корреспондент не был тем новичком в журналистике, которые зачастую испытывают внутреннюю неуверенность и некоторую скованность при встречах с известными людьми и высокопоставленными особами, более привыкшими отдавать распоряжения, чем отвечать на вопросы газетчиков, — с такими людьми, как он считал, надо держаться по возможности не нагло, но очень самоуверенно, с чувством собственного достоинства, и во время разговора стремиться их вывести из состояния равновесия, создаваемого убежденностью в собственной непогрешимости. А в том, что все высокопоставленные лица целиком и полностью убеждены в собственной непогрешимости, корреспондент нисколько не сомневался.
Видел он на своем журналистском веку королей и вице-королей, наследных принцев экзотических марионеточных государств, фельдмаршалов и маршалов (что уж говорить о генералах — эти так, мелькали перед глазами вроде мелюзги, которую кладут в рыбный суп для вкуса, вместе с форелью), больших, признанных миром писателей и актеров, примадонн итальянской оперы и мастеров бельканто, кинозвезд — издерганных, истерически смеющихся, вечно куда-то спешащих в окружении шумной толпы не то секретарей, не то дежурных любовников…
О всех них он писал — правду или приукрашенную полуправду, часто просто ложь, которую любили называть газетными утками: все зависело от того, кто и что заказывал и сколько платили за строку. Немаловажным было и постоянно ориентироваться на вкус читателя, изменчивый, привередливый, от пресыщения постоянно требующий острых приправ.
Вечная погоня за сенсацией бросала корреспондента то на знойный юг, в пустыни, где под стройными пальмами лениво разгуливали полные презрения к остальному миру верблюды, а рядом стояли палатки их хозяев-кочевников; то гнала в холодные края, от земли до самого неба полные метелей и льда; то заставляла, забыв про страх и давно шалившую печень, лезть в самое пекло нескончаемых войн в Латинской Америке, добиваясь встреч с известными предводителями враждующих армий и президентами-скороспелками республик-однодневок.
Много всякого пришлось повидать: иногда у него вдруг возникало желание бросить все, запереться, сесть за стол и собрать свои впечатления воедино, сделать большую книгу — он так и считал, что книги надо делать, как деньги, а не писать, впустую тратя время, но происходили новые захватывающие события, мир жаждал информации о них, а следовательно, и о людях, в них участвующих. Приходилось, забыв о своих замыслах, действительно все бросать и лететь сломя голову на самолетах, больше похожих на книжные этажерки, насквозь продуваемые встречным ветром; плыть на пароходах, военных кораблях или индейских каноэ; замирать от ужаса, сидя верхом на лошади, карабкающейся на горные кручи. И делать это не только ради огромного гонорара и постоянного подтверждения своей репортерской известности — он давно перестал быть просто репортером, он — солидный обозреватель, сам, на основе своих личных впечатлений, доносящий до читателя захватывающие подробности происходящих в мире событий и дающий им оценки.
Да, такая жизнь ему нравилась, и жил он ею не только ради гонорара, но более всего ради интересов Империи, с тайной службой которой давно и плодотворно сотрудничал. Поступившее ему предложение поехать в Россию, где разворачивалось гигантское действо с участием сотен миллионов людей, расколовшихся на два лагеря, как при Войне Алой и Белой розы или войнах между гугенотами и католиками, он воспринял с восторгом. Тем более что на встрече перед отъездом высокопоставленное лицо из разведки Империи объяснило: надо только писать, писать и писать — писать в газеты, журналы и… в адрес разведки Империи. В прессу — о сенсациях и вообще обо всем, что интepecyет читателей; а в адрес секретной службы присылать аналитические доклады о положении в стране и подборки полученных сведений. Брать только то, что само плывет в руки, не проявляя никакой активности, а в статьях и репортажах стараться не искажать действительного положения дел большевиков, чтобы не раздражать их. Более того, можно даже выразить им некоторое сочувствие для упрочения собственного положения. Писать и ждать. Чего? Приказа.
Когда он поступит, ему разъяснят, что именно надо сделать и как. Его задача будет состоять в привлечении внимания западной общественности к неким событиям. Каким? Пока трудно сказать. Надо ехать в Россию и ждать, ждать…
Он поехал. Обжившись, вызвал жену, устроились. Писал, писал много — статьи, комментарии, обзоры, очерки. Благо, было о чем — беспокойное время, бурлящая страна, каждый день что-нибудь да случалось — только успевай выбрать событие себе по вкусу. Золотое дно для журналистов, и редакторы наперебой слали телеграммы, требуя все новых и новых материалов, подробностей уже описанных им событий, ответов на запросы читателей. А он терпеливо ждал, когда же придет тот самый день, когда надо будет сделать нечто такое…
Он почему-то не сомневался, что это будет неожиданный материал, пусть даже связанный с внешне не очень приметным событием, но потребующий от него всех знаний, применения полученного ранее опыта и вдохновения. Да, именно вдохновения, потому что такие материалы умирают в тебе еще не родившись, если в них не вдохнет жизнь призванное тобой на помощь бойкому перу вдохновение.
И вот час настал. Сегодня он должен встретиться с митрополитом Московским, Коломенским и Крутицким. Неуверенности не было — ему уже приходилось беседовать с кардиналами из Ватикана, успел кое-чему научиться, общаясь с хитрыми церковниками, пытался даже заполучить интервью у самого папы римского, но отказали, что, впрочем, его нисколько ие смутило: удалось найти другого, более сговорчивого князя Церкви и сделать хороший материал.
