Евгений Рябчиков - Поединок на границе
Страничка вторая. «Почему в часы, свободные от занятий и службы, отсиживаюсь в канцелярии? Вовсе не потому, что это вызывается необходимостью. Как ни странно надо мною довлеет сложное и непонятное чувство: боюсь идти к людям. Ведь им надо что-то сказать, дать разумный совет, ответить на трудный вопрос. А вдруг они увидят мою беспомощность, увидят, как от смущения и неловкости запламенеют щеки? Тогда мучительно трудно будет завоевать авторитет. И вот меня выручает канцелярия заставы: четыре стены, два окна, тишина, изредка — звонки телефона и громкий голос дежурного в соседней комнате. Но совесть, совесть! Ведь она мучает! Выходит, ты сам по себе, а люди сами по себе, ты не знаешь, чем живут они, а им безразлично, какие думы в твоей голове. Нельзя сказать, что я сижу в канцелярии и бездельничаю. Работы вдоволь. Книга пограничной службы. Тетради учета. Конспекты. Но что стоит вся эта работа, если ты отгородился от людей, без которых немыслимо решить ни одной, самой простой задачи?
Идти к людям, жить с ними одной жизнью, понять душу каждого и повлиять на нее. Сколько раз ты слышал это на занятиях. Но то, что в стенах училища было абсолютно простым, само собой разумеющимся, здесь, на заставе, вдруг оказалось сложным, подчас неприступным.
Первые беседы с солдатами неутешительны. Настороженные взгляды, откровенные хитринки в глазах, скрытая усмешка. Люди разные, а отвечают коротко и односложно: «Так точно», «Никак нет», «Не знаю», «Есть». И чувствую, с нетерпением ждут разрешения уйти. Как же завоевать доверие? Как установить душевный контакт? Что сделать? С мыслями об этом ложусь спать. С мыслями об этом поднимаюсь, чтобы начать новый день».
Страничка третья. «Первое политзанятие. Ну, начнем с того, как ты появился в ленинской комнате. Входит розовощекий коротыш и сразу же, не поздоровавшись (первая ошибка), открывает конспект и начинает говорить. А слушают ли его? Неизвестно. Скорее всего — нет. Скорее всего — изучают. Так почему же он не видит этих глаз, карих, голубых, зеленоватых, серых? Настороженных, приветливых, недоверчивых, равнодушных, удивленных?
В конце — град вопросов. Большинство совсем не по теме: «Что такое диктатура пролетариата?», «В чем сущность советской военной доктрины?», «Как действуют на космонавтов космические лучи?», «Что пишет Шолохов?» Потом поднимается рядовой Труфляк: «Товарищ лейтенант, а когда мне выдадут водительские права?» Ну, это уж слишком. А вообще, если бы в училище валял дурака, попал бы впросак на первом же занятии».
Страничка четвертая. «Ты очень неуравновешен, дорогой лейтенант. Можешь вспылить из-за пустяка, а потом ругать себя самыми последними словами. Начальник заставы потребовал на первых порах составлять личный план работы. Я затеял с ним дискуссию. Зачем эти бумажки? Бюрократизм. И что я, мальчик? А теперь понял, что майор прав».
Страничка пятая. «Сегодня проходил мимо курилки. Случайно услышал разговор двух солдат:
— Ну как там наш мальчик?
— Лейтенант? Как всегда. Сидит в канцелярии. Думает.
Еле устоял на ногах. Значит, мальчик! Проклятый возраст! На заставе есть солдаты старше меня.
Ну, если так, вы увидите, какой я мальчик! Гайдар в шестнадцать лет командовал полком. А Олег Кошевой… Итак, долой затворничество. Держись, мальчик, смелее окунайся в жизнь!»
Страничка шестая. «Бьюсь с Труфляком. Побеседуешь — три дня золотой человек. На четвертый — все по-старому. Недавно заявил в открытую.
— Служба к концу подходит. Чего меня воспитывать? Каким был, таким и уеду.
— Нет, таким не уедете, — твердо сказал я.
И решил: никто никогда не уедет с заставы таким, каким был. Уедет возмужавшим и сильным. Глаза каждого станут зорче, а сердце — горячее. И только так.
Труфляк хорошо поет. Попросил его помочь мне в организации художественной самодеятельности. Старается изо всех сил. Решили выступить в колхозном клубе. Накануне проверял службу нарядов. Труфляк вместе с напарником громко разговаривал, нарушил правила маскировки. Сделал ему замечание. Не понравилось. Народ в клубе собрался, а Труфляк: «Не буду выступать. Настроение мне испортили, петь не могу». Сказал ему спокойно: «Ну что ж, обойдемся». Труфляк пришел в клуб, выступил».
Страничка седьмая. «Дневник прочитала Людмила. Весь, даже те строки, что писались еще в училище. Прочитала и сказала: «Здорово!» Спросил ее: «А что понравилось?» Говорит: «Все. В том числе и вот это». Открыла страничку, протянула мне. Вот что там было написано: «Усиленно занимаюсь боксом. Почему? Появился соперник, хороший боксер. Пристает к Людмиле. Сказал ему: «У меня теперь второй разряд по боксу. Ты должен об этом знать». Кажется, подействовало. Кстати, бокс пригодится и на границе. Говорю Людмиле: «Ну, понятно, это тебе не может не понравиться, а все же, честно, почему дневник по душе?» В ответ услышал: «Хорошо, что критически относишься к себе. Люблю людей, которые занимаются самоанализом. И самовоспитанием. Не ждут, когда их покормят с ложечки». Мне стало весело от этих слов. Правда, не обошлось и без критики: «Все-таки, Станислав, многовато ты писал о девушках».
Люда, Людмилка, но ведь это же до тебя!»
Страничка восьмая. «Во дворе заставы растут тополя. Тополя как тополя. Но вот мне рассказали, что на заставу приезжал председатель знаменитого колхоза, бывший старшина пограничник Головацкий. Подошел к одному тополю, крепко, как старого друга, обнял его и сказал:
— Я сажал.
А было это в тридцатые годы. Значит, тополя — ровесники заставы.
Да, они не просто тополя…»
ИЗ РАССКАЗА МАЙОРА ШУБЕНКО
Приехал Лихарев вместе с капитаном Демидовым — политработником части. Вы, наверное, напишите, что радовался я приезду молодого офицера. А как вы думаете, если бы прислали опытного политработника, а не паренька из училища, мне бы легче было или труднее?
Устроили мы лейтенанта с его молодой женой неплохо. Комнату отвели, мебелью, какая была, обставили. Ковер в военторге достали. Радиоприемник. Посмотрел я, даже завидно стало. Ну, зависть, конечно, не злая. А все же. Вспомнилось, как сам начинал. И как меня встречали. А как? Очень просто. Приехал в горы. А там почти сотню километров — верхом. В горах очутился впервые. Посмотрю на вершину — голова кружится. Посмотрю вниз, в пропасть, — темно, как ночью. Ну, думаю, пропал. Да и граница была для меня открытием: в те времена никаких стажировок не было.
Спрашиваю, где же застава. А вон там, говорят, на верхотуре. Вот так. Добрался, доложил начальнику. «Молодец, — говорит, — что прибыл. Комнаты нет, располагайся в казарме. Старшина покажет. И вникай оперативно — я на чемодане сижу. В отпуск, браток, пора».
И пошло. Со страшным скрипом. Пограничники были на заставе опытные. Стеснялся: теорию знал будь здоров, а практику…
Зимой приехала жена. Тоже добиралась верхом, в снег сколько раз падала, измучилась… Короче говоря, рассказывать очень долго. Да это я уже о себе завел. А начал с Лихарева.
Сейчас не жалею, что его ко мне прислали. Трудностей не боится, службу любит, а это основное. Голова на плечах есть. Сперва, как и я в свое время, стеснялся, организованности не хватало. Возьмется за дело, до конца не доведет — бросит. Все один норовил сделать. Приучаю. Часто говорю: меня здесь нет, решай сам любой вопрос. Вмешиваюсь в исключительных случаях. Посылаю его на границу чуть ли не каждую ночь. Школа что надо.
Парень он бодрый, энергичный. Кто условия заставы знает, тому не надо объяснять, трудно или легко наладить здесь, к примеру, художественную самодеятельность. А Лихарев наладил. Сам играет на баяне.
Политзанятия проводит с огоньком. Ну, хватит, а то перехвалю.
Да и что это все я рассказываю, вы сами посмотрите на него, со стороны виднее.
ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
На противоположном берегу горной речушки мирно дремлет старый, дряхлый хребет. Кажется, он безучастен ко всему: и к людям, и к ветрам, и к солнцу. Но проложены через него невидимые тропки, по которым крадутся к границе незваные гости. И потому застава зорко и неусыпно смотрит на него с высокого бугра. Внизу, в котловине, приграничное село. Проносясь над селом, ветры обрушиваются на заставу.
Пограничники первыми встречают рассвет. Вот и сегодня, задолго до того, как потухли звезды, Шубенко и Лихарев отправились на левый фланг.
Они очень схожи, этот ветеран границы и совсем еще молодой офицер. Вот разве только улыбка… У Лихарева она почти не сходит с лица. А у Шубенко появляется редко, внезапно.
Как ни трудны скалистые тропы, чувствуется, что оба они любят горы. Не удивительно: когда человек близок к этим гордым и неприступным вершинам, он забывает о мелочах жизни, чувствует себя смелым и счастливым.
