Александр Розен - Полк продолжает путь
Когда Ларин вышел из палатки, его окликнул чей-то голос.
— Ни черта не вижу. Кто это? — спросил Ларин.
— Водитель, товарищ капитан. Смирнов.
— Смирнов? — Ларин безрезультатно всматривался в темноту. — Ты-то мне и нужен. Есть приказание майора Хрусталева, надо поскорее…
— Все в порядке, — перебил Ларина водитель. — Две машины уже погружены. Одну я поведу, другую — Кормилицын. Пока вы с майором препирались, мы с Кормилицыным погрузиться успели. Извините, конечно, не нарочно подслушивали, однако пришлось выводы сделать. Вы здесь оставьте коня и в кабину забирайтесь. Кончится учение, мы вам лошадку в лучшем виде предоставим.
— Ну, молодец, ну, спасибо, — говорил Ларин, садясь в машину рядом со Смирновым. — А то ведь… — Он хотел сказать о диком, недостойном поведении Хрусталева, но вовремя спохватился.
Смирнов медленно вел машину. Руля правой рукой, он левой открыл дверцу и, высунувшись из кабины, вглядывался в дорогу, размытую злым ноябрьским дождем. Выехав на шоссе, он захлопнул дверцу и дал скорость.
— Конечно, не прав наш майор, — сказал Смирнов, словно отвечая Ларину на его невысказанные мысли. — И вас он обидел… да и нас, водителей. Как это «трепать машину»? Да что мы, первый день воюем? «Трепать машину»!.. — повторил он обиженно и вдруг резко затормозил: впереди стояла колонна.
Ларин выскочил из машины и в слабых лучах замаскированных фар увидел знакомые лица.
— Почему стоите? — спросил он.
— «Противник» с воздуха разрушил мост, — ответил старший на первой батарее.
Ларин прошел вперед. Бойцы строили переправу. Макарьев, подобрав полы своей длинной «кавалерийской» шинели, подбежал к командиру дивизиона.
— Скоро вырвемся отсюда, а пошли бы по другой дороге, там четыре моста, и все «разбомблены». Со снарядами как?
— Привез. Там в хвосте доповская машина стоит. — Он посмотрел на часы: фосфорическая стрелка показывала второй час ночи. — Мне время на НП спешить. Чует мое сердце, что воевать ночью будем.
— Возьми моего Витязя, — посоветовал Макарьев. — По такой погоде лошадь лучше, чем машина.
Ларин был уже в седле, когда увидел выбежавшего из леса и метнувшегося к нему бойца.
— Товарищ капитан! Разрешите доложить, товарищ капитан! Связист Семушкин…
— Семушкин? А ну, подойди-ка сюда. Откуда ты взялся?
— Разрешите доложить, здесь в лесочке медсанбат стоит.
— А, убитый на поле брани… Как же ты, Семушкин, позволил себя убить?
— Виноват, товарищ капитан. В полосу огня попал.
— А еще связист командира дивизиона!
— Не рассчитал, товарищ капитан. Страху перед противником не испытывал. Однако не убитый я, а тяжело раненный…
— В другой раз умнее будешь, — сказал Ларин и тронул лошадь.
Витязь медленно пробирался между машинами, и Ларин слышал, как Семушкин, вздохнув, сказал кому-то из бойцов:
— Дай помогу бревно дотащить.
— Нельзя, — отвечал боец. — Убили тебя. Чувствуешь?
— Чувствую…
— Иди, иди, отдыхай!
На наблюдательном пункте Ларин узнал о приказе командира дивизии: в 8.00 начать фронтальную операцию на преследование и уничтожение «противника». На артиллерийскую подготовку было положено тридцать минут.
Ларин вызвал Богданова.
— Еще не вернулся из разведки, — доложил ординарец. — Все отделение увел, никого из разведчиков не осталось.
Ларин беспокоился: не постигла ли старшину участь Семушкина? Обращаться за данными в стрелковый полк Ларин не хотел. Это он считал для себя несолидным. «Однако придется», — подумал он, когда позвонил Макарьев и сообщил, что все орудия прибыли и снимаются с передков.
Богданов вернулся в третьем часу.
— Долго пропадаете, товарищ старшина, — недовольно заметил Ларин. — Вас в известность о сроках поставили?
— Так точно. Мне сроки известны были, товарищ капитан. И поскольку времени у нас мало, постольку я решил поосновательнее разведать. В результате разведки имею важные сведения, — добавил Богданов многозначительно.
— Давай, не тяни, — сказал ему Ларин и постучал по стеклу своего хронометра. — Что «противник»?
Богданов огляделся, словно их разговор могли здесь подслушать.
— «Противник» успел подтянуть резервы, — тихо сказал он. — Из глубины взял артиллерию. Пехоту взял. Сосредоточил кулачок солидный.
Ларин бросил карту на стол.
— Здесь? — спросил он Богданова, ткнув пальцем в квадрат, заштрихованный в зеленый летний цвет.
Богданов покачал головой и, еще раз оглянувшись, зашептал:
— По прямой метров восемьсот от нас. Правильно командующий сказал: нельзя было давать немцам опомниться. Их гнать надо не останавливаясь.
Богданов сказал «немцы», а не «противник», но Ларин его не поправил. Эта оговорка была не случайной. Для Богданова, как и для всех людей, втянувшихся в войну, учение, в котором они принимали участие, было делом, неразрывно связанным с победой над врагом, то есть делом их жизни.
— Так, — сказал Ларин. — Надо начинать пристрелку. — Он взял телефонную трубку, но Богданов снова взволнованно зашептал:
— Разрешите доложить, товарищ капитан? Это сейчас неправильно будет. — Ларин удивленно взглянул на Богданова. — Разрешите доложить: начнем пристрелку, а он первый на нас полезет.
— Свой план имеешь? — спросил Ларин резко.
— Я об этом так мыслю: пристрелку не производить. Навалиться на него всем нашим огнем. Он только на исходную вышел, а мы его всеми средствами… Всеми средствами… — повторил Богданов, видимо боясь, что Ларин не захочет прислушаться к его словам.
Но Ларин внимательно слушал Богданова. Он не сводил глаз с лица старшины, словно желая по выражению его лица определить правильность только что высказанных мыслей.
Затем он шифром передал командиру полка свой разговор с Богдановым.
— Ждите ответа, — сказал Макеев.
И пока Макеев соединялся с верхом и докладывал о новых событиях, Ларин и Богданов сидели молча и думали об одном: их время пришло. Но не хронометр показал это время. Никакая самая точная служба времени не могла бы этого сделать. Еще Ленинград в осаде, еще в Лигове, еще в Пушкине, еще на левом берегу Невы — немцы. И рвутся на ленинградских улицах фашистские снаряды. Но время Ларина и Богданова, время решительного и решающего боя пришло.
Наконец Макеев передал им по телефону:
— Пристрелку не производить. Артподготовку начать на один час раньше — в семь ноль-ноль.
Ровно в восемь утра «противник» был выбит из первой траншеи. Ларин соединился по телефону с Макарьевым:
— Перехожу на новый НП — бывшая траншея противника.
Вместе с Богдановым он побежал вперед. Только что но этому пути прошла пехота. Были слышны и голоса посредников: «Убит. Ранен. Медсанбат. Убит…»
Ларину показалось, что он увидел лицо Елизаветы Ивановны, склонившейся над «раненым», но он не мог остановиться. Он спешил вперед, к траншее, отвоеванной пехотой. И вместе с ним шел Богданов и весь взвод управления. Они долго ждали этой возможности быстрого движения вперед, и сейчас это движение доставляло им глубокую радость. В первой траншее они не задержались. Пехота уже дралась впереди, на холмах, очертания которых стали видимы и которые теперь, когда рассвело, напоминали резкие гребни снежного кряжа.
— Перехожу на новый НП, — передал Ларин Макарьеву. — Отметка двадцать три — три. Будьте готовы сняться на новые огневые.
И снова Ларин шел вперед с Богдановым. До холмов оставалось не более трехсот метров, когда к Ларину подбежал младший лейтенант с нарукавной повязкой посредника.
— Товарищ капитан, — сказал он, волнуясь, — вы ранены, товарищ капитан. Вы же видите, где разорвался снаряд. Я не говорю — убиты, я говорю — ранены, тяжело ранены. Сестра! — позвал он громко.
Ларин знал, что спорить с посредником бесполезно.
— Да, ранен, — сказал Ларин, — но могу бежать еще метров триста — четыреста.
— Нет, товарищ капитан, — сказал посредник, — я все видел: безусловно, вы ранены в ногу.
— Богданов, — сказал Ларин, — если высотки уже заняла наша пехота, то передай на огневые: двигаться вперед.
— Слушаю, товарищ капитан.
— Огнем и колесами! Огнем и колесами! — крикнул Ларин ему вслед.
— Сестра, командир дивизиона ранен, — сказал посредник. — Перевяжите его и отправьте в санбат.
Перед Лариным стояла Елизавета Ивановна. Она молча открыла сумку и молча вынула из нее шину и бинты.
— Елизавета Ивановна, — шепотом сказал Ларин, едва только посредник отошел от них. — Ранение совершенно пустяковое. Я прошу вас…
Не отвечая ему, Елизавета Ивановна нагнулась, наложила шину и стала забинтовывать ногу.
— Ведь это подумать только, как не повезло, — сказал Ларин, глядя на свою уже не гнувшуюся ногу.
