Владимир Рыбин - Непобежденные
И опять была ночь над картами, над оперативными сводками, опять командарм со своим начальником штаба так и этак прикидывали, какие еще части и подразделения могут быть переброшены на участки возможных прорывов противника, где следует организовать отвлекающие контрудары, как в том или ином случае сманеврировать огнем. Последнее было особенно трудно, поскольку повсюду ощущался острый недостаток снарядов.
Как ни угадывали намерения противника, а всего не предусмотрели. Утром подготовленный Ласкиным контрудар был сорван неожиданно начавшимся наступлением противника на селение Камары в направлении Ялтинского шоссе. После получасовой мощной артподготовки начались танковые атаки.
Целый день из первого и второго секторов шли тревожные сообщения. 514-й полк отчаянно дрался на окраине селения Камары. Его правый сосед — 383-й полк — успешно контратаковал противника. В итоге этих активных действий господствующие высоты 440,8 и 386,6 к концу дня оказались в наших руках.
Но на следующее утро бой возобновился с новой силой. На наши ослабевшие части повели наступление четыре дивизии немцев и крупный мотоотряд с танками. Снова господствующие над местностью высоты в 1-м и 2-м сектоpax оказались в руках противника. Немцы подошли непосредственно к высоте 212,1, нависавшей над Балаклавой. Но что особенно удручало Петрова, так это слишком большое число убитых и раненых. Один только 514-й полк потерял в этот день до 400 человек.
И снова командарм, не обращая внимания на огонь, помчался к Ласкину, словно он один мог восполнить потери, снова с наблюдательного пункта рассматривал задымленные от частых разрывов высоты. Единственное, что утешало его в этот день, так это сообщения о хорошей работе артиллеристов: враг нес от их огня огромные потери.
А вечером он, как обычно, докладывал командующему Севастопольским оборонительным районом вице-адмиралу Октябрьскому об итогах дня. К этому времени у него уже полностью сложился план мероприятий по усилению обороны первого и второго секторов, который он собирался изложить в приказе по армии. И он говорил о том, какие задачи намерен поставить на завтра пехотным частям и батареям береговой обороны, морским бригадам и авиации. Потом сел и стал слушать, что говорили другие генералы — комендант береговой обороны рассудительный и обстоятельный Моргунов, командующий ВВС — порывистый, слишком молодой для генерала и, может, потому удивительно бесстрашный Остряков, член Военного совета флота дивизионный комиссар Кулаков. Слушая, он машинально чертил карандашом в блокноте и думал, что очень вовремя Октябрьский отдал приказ, окончательно устранявший разноголосицу в подчинении. Этим приказом все отдельные бригады, полки, отряды, батальоны морской пехоты придавались приморской армии с непосредственным подчинением ему, Петрову. И наметки своего приказа, только что доложенные им Военному совету, исходили как раз из этой единой подчиненности, которая только и может быть в особых условиях Севастополя. Это был первый такой его приказ, и ему важно было знать, как не только разумом, но и сердцем принимают гордые моряки такую безоговорочную подчиненность пехотному командованию. Ведь в ту, первую оборону Севастополя было наоборот: пехотой командовали моряки. Но время и обстановка диктуют свое. Здесь моряки, сошедшие с кораблей на сушу, должны уметь драться по-пехотному. Здесь пехоте, да и всей обороне, не устоять без флота. Взаимодействие, переплетение всех родов войск в нечто единое — только такой может быть оборона в Севастополе, только такой.
Он чертил карандашом, как всегда не задумываясь над тем, что рисует, но не удивился, увидев на листке силуэты пехотинца в длинной шинели и матроса в коротком бушлате, рядом идущих в контратаку: рука сама собой выразила его главную думу. А может, она выразила общее настроение, царившее на этом заседании, где не было и намека на чью-либо престижность, где все личное вытесняла общая забота — удержать Севастополь любой ценой. Любой ценой!
Следующий день прибавил тревог. Немцы лезли остервенело, и невольно думалось: что же их воодушевляет? Только к вечеру Петров узнал, что именно. В этот день, 16 ноября, они захватили Керчь. Весь Крым был в их руках, весь Крым, кроме Севастополя, и Манштейн, ясно же, торопился поставить здесь победную точку.
Как это получилось там, на Керченском полуострове, было непонятно: войск хватало, за спиной не море, а всего лишь пролив шириной в несколько километров, фланги не открыты, фронт не растянут — перешеек всего 17 километров, — Акмонайские позиции на перешейке достаточно подготовлены… Но что думать да гадать? Ясно было одно: натиск немцев на Севастополь теперь усилится. Как противостоять ему? Чем укреплять оборону, если части редеют (небольшое маршевое пополнение, прибывшее на транспорте «Абхазия», было единственным за все это время), если боеприпасы не подвозятся?…
Петров метался по фронту на своей машине, совсем забыв об опасности, перебрасывал подразделения с фланга на фланг, выискивал направления, куда можно было бы побольнее ударить врага неожиданной контратакой, внезапным артналетом, и повсюду требовал, просил держаться и еще раз держаться.
Этой ночью немцы не прекратили атаки. Такого Петров не видел за всю войну, и по необычной настойчивости врага понял: наступает критический момент. Ни утром, ни днем не ослабевали бои. С наблюдательного пункта командарм видел, как южнее Камары на слабые позиции наших войск пошли до сорока танков. Их накрыл огонь береговых батарей и артиллерийских полков. Десять машин остались гореть на поле, остальные уползли. Немцы захватили гребень высоты 212,1, нависавшей над Балаклавой, но там и застряли. Было даже непонятно, почему, пробившись вверх по восточному склону, они не смогли спуститься по западному.
Днем пришло сообщение о неожиданной атаке немцев в северном секторе обороны. Это даже обрадовало. Похоже было, что враг начинал метаться. Значит, огромные потери порождали у немецкого командования неуверенность в успехе. И Петров уже не удивился, когда в ночь на 18 ноября стихла канонада. Он знал: нет, противник не прекратил наступления, а просто перегруппировывается, чтобы утром ударить с новой силой. Но по всему чувствовалось: это уже кризис.
Только под утро Петров позволил себе несколько часов отдыха. Перед этим узнал, что из Новороссийска идет транспорт «Курск» с боезапасом, первый транспорт за все время боев в Севастополе. Это сообщение и вовсе успокоило. Пусть немцы снова и снова пытаются сбить нашу оборону, но второй Керчи им тут не будет. Теперь от твердо знал: не будет!…
VII
Тяжелая дверь медленно отворилась, и майор вошел под бетонные своды, тускло освещенные электрическими лампочками. Звуки шагов глохли, словно под ногами была мягкая земля. Он спустился по крутой лестнице, шагнул в кабинет командующего армией и остановился у самого порога, увидев не просторное помещение, как ожидал, а крохотную комнатушку, где нельзя было сделать и шага, чтобы доложиться, как положено.
— Майор Рубцов по вашему приказанию прибыл! — сказал он, стараясь не повышать голоса.
Командарм минуту снизу вверх разглядывал его.
— Сколько вам лет? — спросил он, поправил пенсне, делавшее его похожим на школьного учителя, и медленно встал.
— Тридцать семь, товарищ генерал.
— Славный возраст.
Рубцов мысленно усмехнулся: он-то знал, что выглядит старше своих лет. Лицо у него такое — крупные черты и тяжелые брови тому виной — или испытания, выпавшие на долю, прочертившие глубокие морщины, только о славном возрасте ему еще никто не говорил.
— Знаю, как прорывались пограничники. Похвально, что прорывались к Севастополю. Сейчас пограничников здесь не меньше тысячи… Вам знаком район Балаклавы?
— Хорошо знаком, товарищ генерал.
Командарм, прищурившись под стеклами очков, внимательно посмотрел на него и вдруг заговорил о положении Севастополя в целом и о роли Балаклавы в обороне. Обстановка там в последнее время сложилась тяжелая: немцы захватили господствующие высоты, прижали подразделения, оборонявшие этот район, к Балаклавской бухте. Продвижение врага остановлено, но расположение войск настолько невыгодное, что генерал Манштейн, совершенно уверенный в успехе, поспешил доложить Гитлеру о взятии Балаклавы.
— Балаклаву нельзя отдавать, — говорил командарм. — Там крутые горы, обрывистые берега, много скрытых троп. Оттуда ближе всего до горных лесов, где партизаны — наши глаза и уши. Одним словом, в районе Балаклавы — самое удобное место для прохода разведчиков. Нам нужна постоянная связь с партизанами, нам нужно знать намерения немцев… А в нашу сторону от Балаклавы до Севастополя — ровное место… Нет, нельзя отдавать. Наоборот, надо отогнать немцев от бухты…
Рубцов слушал внимательно, но не понимал, зачем командарм говорит ему все это. И словно угадав эти мысли, генерал замолчал, посмотрел Рубцову прямо в глаза, добавил негромко:
