Ян Лысаковский - Партизаны
Сумерки встречали с неимоверным облегчением. Наконец-то… Солнце уже давно скрылось за лесом, темнота густела, размывала контуры деревьев. Где-то в стороне еще слышались одиночные выстрелы из карабинов, протрещали одна или две очереди, но тут же наступила тишина… В этой тишине Кречет не спеша переходил от одного партизана к другому и шептал:
— Отползай назад.
Метеку было немного жалко покидать углубление, в котором провел половину дня. Разрытая, пахнувшая прелью земля казалась ему почему-то особенно близкой.
Подофицеры молча строили своих солдат. Кто-то закашлял, и тут же на него заворчал Кречет. Только теперь они почувствовали усталость, ноги как бы налились свинцом. Спать… Повалиться здесь, где стоят, и спать. С правого фланга шепотом передали команду начать движение. Шли, спотыкаясь о корни, задевая за ветки. И тут же последовал новый приказ: поторопиться, но двигаться бесшумно.
Было около полуночи, когда остановились. Старшина раздал хлеб и сало. Все быстро съели и мгновенно уснули. Но отдых был непродолжительным. Вскоре все были опять на ногах. На марше к ним присоединялись отдельные группы партизан. От них узнали, что немцы сосредоточили в этом районе огромные силы.
Утром остановились на отдых. Правда, бой гремел где-то рядом, осколки залетали даже сюда. Но все же Рысь разрешил спать. Их вывели в резерв, а это значило, что немного времени для отдыха у них все-таки было.
Бой неумолимо приближался к ним. С передовой начали прибегать группы перепуганных, измученных людей.
— Немцы прорвали линию обороны! — кричали они.
— Стой! — заорал Рысь и выскочил вперед. — Стройся!
Люди нерешительно передвигались и беспокойно озирались по сторонам, не понимая, чего хотел от них этот человек. Наконец несколько человек остановились.
От того боя в памяти Метека остались какие-то не связанные между собой обрывки, звенело в ушах то ли от близкого разрыва мины, то ли от треска выстрелов… Кровь на мундире немца… Затем бежал куда-то рядом с Дикой Кошкой, на несколько секунд приостанавливался и стрелял с бедра. Только позднее он заметил, что несет в руке ремень с пустыми магазинами. Их группа прикрывала отход, отсекая пути продвижения передних Цепей немцев. Те же шли осторожно, залегали, встретив яростный отпор, поджидали подкрепление.
Наконец удалось оторваться. Полк расположился на привал в редком лесу. Достали провиант. Поели. Настроение несколько улучшилось.
— Одного не люблю, — шутил Дикая Кошка, — воевать на пустой желудок.
— Недолго осталось нам воевать, — отрезал Лелива. Он обошел часть лагеря и теперь говорил со злостью: — Много раненых. Нет оружия и боеприпасов.
— А Варшава? — спросил кто-то.
— Как до нее дойдешь?
— Разрази его гром!..
Пополз слух, что их распустят по домам. Смотрели на командиров. Рысь ушел на совещание и долго не возвращался. Люди нервничали, из-за пустяков возникали ссоры. Если слухи о демобилизации правда… Метеку не хотелось говорить даже с Фелеком.
Рысь вернулся только после полудня. Сразу же приказал Кречету собрать роту. Сбились в тесный полукруг. Рысь стал в центре. Видно было, что он устал. Глаза провалились, углубились борозды возле губ, лицо почернело.
— Шли мы на помощь Варшаве, — начал командир, — однако силы врага оказались большими. Сами знаете, сколько солдат мы потеряли. Командование приняло решение распустить отряды. Такие крупные формирования не оправдали себя. — Он замолк, но все ждали продолжения. Напряжение росло. — Те, кто может, возвращаются домой и там ждут дальнейших распоряжений. При первых же благоприятных обстоятельствах они снова вольются в ряды вооруженного Сопротивления. Те же, кто не может вернуться домой, пойдут в группу специального назначения под мое командование.
12
Антони Коваль шел с первой ротой. Двигались по понтонному мосту, вода хлюпала по бокам резервуаров, саперы поторапливали проходившие колонны. Командир батальона капитан Самойлов попробовал заговорить с регулировавшим движение лейтенантом, но тот только указал на свежие воронки от бомб. Перешли Буг. Вот и родная земля… Надо что-то сделать. Может, сказать солдатам несколько сердечных слов о дорогой Польше?.. Но клубы пыли над колоннами, скрип телег и лязг металла не располагали к лирике.
Скоро кончится июль. Почти пять лет назад он шел этими дорогами на восток. Были тогда и налеты авиации с черными крестами, и трупы на дорогах, и догонявшие его бронированные лавины. Вышел из окружения вместе с советским отрядом. Принимали каждого, кто хотел сражаться с оружием в руках. Потом были сборы разбросанных жизнью товарищей, работа на фабрике, наконец, Сельце в Рязанской области, армия, мундир, тяжелая, но захватывающая работа. Почти пять лет назад он брел одиноко, обходя немецкие патрули, а сегодня возвращался в длинной колонне вооруженных людей. Возвращался на родину… Впервые в истории польская демократия имеет конкретную силу. Имеет свою армию.
— Как там с привалом? — допытывался хорунжий Сушко.
— Завтрак будет согласно плану. — Самойлов развернул карту и, покачиваясь в такт шагам коня, водил по ней карандашом.
— Еще час марша, — добавил Рыбецкий.
— Слышал? — отозвался командир батальона. — Час. А теперь поторопи людей, а то растянулись.
— Немцев и так не догоним, — спокойно произнес Коваль, — бегут слишком быстро.
— Еще насмотришься на них, мой милый, — буркнул Самойлов, неизвестно почему недовольный этим замечанием. Помолчал минуту, а потом добавил: — Поздравляем вас со счастливым возвращением на родину. Батальону выскажу свои пожелания на привале.
Коваль шел рядом и молчал. Он не понимал этой спешки. Правда, на той стороне Буга они видели развороченные снарядами окопы, поспешно вырытые солдатские могилы, разбитые танки, сожженные тягачи, но потом следы боев начали исчезать. Из сообщений знали, что советские войска широко и далеко продвинулись по территории Люблинского воеводства. Раненые танкисты, которых они встретили ночью, рассказывали о преследовании, о коротких боях с немецкими арьергардами. Возможно, там организовывалась и укреплялась немецкая оборона.
Тягачи тащили противотанковые орудия. Рыбецкий махнул рукой, последняя машина остановилась.
— Подъедем до деревни? — предложил Антони поручник. — Там подождем батальон. — Он показал рукой в сторону видневшихся впереди крыш. Самойлов согласился, и Коваль побежал к машине. За ним поспешил связной Подъядло.
Дорога, насколько хватает глаз, была запружена войсками. Шли пехота, подводы с пулеметами, минометами, орудия, обозы, полевые кухни, снова пехота, артиллерия, колонны автомашин со снаряжением и боеприпасами. Где-то здесь в сентябре тридцать девятого они встретились с Рыбецким. У того было восемь солдат — столько осталось от истребленной в боях роты. Второй раз встретились в Сельце, куда Рыбецкий попал после долгих перипетий подполья. От Ленине они воевали вместе, в одном батальоне.
— Здесь сойдем. — Рыбецкий наклонился к Антони, указав на хату, спрятавшуюся в небольшом саду. Тронул шофера за рукав, тот притормозил. Соскочили и направились к калитке. Убогий двор, полуразвалившаяся от времени изба, покривившийся хлев и небольшой сеновал. Рыбецкий вытер покрывшийся потом лоб, усмехнулся, взглянув на Антони:
— Я как в парилке…
— Да, жара.
— Хорошо бы искупаться…
Около колодца стояла бочка с водой. Рыбецкий сунул в нее руку и воскликнул:
— У меня есть идея! Подъядло, дай какую-нибудь посудину. — Повернулся к Антони: — Раздевайся! — И начал снимать гимнастерку.
Подъядло уже нес небольшой тазик, отложил автомат, засучил рукава.
— Почему здесь так пусто? — поинтересовался Рыбецкий. — Автомат держи под руками, — сказал он связному.
Антони тоже внезапно почувствовал тишину. Возле соседних домов бегали дети, кричали, стараясь обратить на себя внимание. Здесь же не было ни живой души.
— Лей. — Рыбецкий наклонился, подставил руки.
Вытирались по очереди полотенцем. И вдруг увидели женщину. Она медленно шла от хаты, немолодая, сгорбленная. Бледное лицо, глаза глубоко ввалились. Не дойдя несколько шагов, остановилась.
— Добрый день, мать! — нарушил тишину Рыбецкий. — Вылили всю вашу воду, но нам хотелось немного умыться.
— Наши, — шепотом произнесла женщина, — армия…
— Да, мы из польской армии.
— Пришли…
— Да, мать.
— А у меня нечем вас встретить.
— Не надо, — произнес сдавленным голосом Антони. — Нам ничего не надо.
— Поздно пришли. — Казалось, женщина не слышала, что ей говорили. — У меня уже никого нет.
— О чем говорите, мать?
— Нет сыночков, нет отца. Я не плачу… Уже выплакала все слезы. И бога тоже нет. — Женщина наклонилась к Рыбецкому. — Нет… Ведь он не допустил бы этого.
