Митри Кибек - Герои без вести не пропадают
— Простите, пожалуйста! Не захватите ли меня с собой? — попросила она по-немецки.
— По глазам вижу — ты полька. Зачем же говоришь на этом собачьем языке? — не то с укором, не то с угрозой спросил майор по-польски на чистейшем краковском наречии.
Ева растерялась. Она не понимала, с кем имеет дело — с переодетым поляком или же с немецким провокатором, знающим польский язык.
— Извините, я думала, что вы немцы, — потупилась она.
— Садитесь, — разрешил майор. Шофер, не вылезая из кабины, открыл дверцу автобуса. Ева поспешно поднялась и увидела, что на том месте, где обычно в санитарных автобусах подвешивают носилки с больным или раненым, стоит гроб, обитый золотистым плюшем с траурной каемкой по краям крышки. Пока она размышляла, что бы это могло значить, машина тронулась.
— Надеюсь, документы у вас в порядке? — спросил Офицер, обернувшись.
— Я так спешила, что, кажется, позабыла их дома, — сказала девушка, роясь для виду в сумочке. — Да, забыла.
— Небось деньги тоже «забыли»? — с явной издевкой процедил сквозь зубы странный майор.
— Нет, не забыла. Деньги при мне. Сколько мне платить?
— Сто марок или триста злотых. Только настоящих, а не оккупационных.
— У меня только оккупационные.
— Тогда плати в два раза больше.
Ева отсчитала деньги и протянула офицеру. Тот передал их шоферу.
— А теперь залезайте в гроб и устраивайтесь там поудобнее. Смотрите только, не подавайте никаких признаков жизни, если кому-нибудь из контрольно-пропускного пункта вздумается открыть крышку гроба. Где вас высадить?
— У деревни Камень-гура.
— Знаю. Это далеко. Успеете выспаться, — сказал шафер по-немецки.
Девушке очень не хотелось ложиться в гроб, но, поразмыслив, она поняла, что иного выхода нет. Ее отказ мог рассердить хозяев автобуса, а главное это единственный способ благополучно миновать проверочные посты. Поэтому пришлось покориться. Она подняла крышку гроба, залезла осторожно, положила сумку под голову и улеглась, а затем осторожно опустила тяжелую крышку. Лежать было жестко и неудобно. От недостатка кислорода и запаха карболки стало трудно дышать. Пришлось чуть приподнять крышку. Это заметили.
— Эй, ты! — крикнул майор. — Не вздумай вылезать! Особенно когда автобус остановится.
— Тут нечем дышать. Я задыхаюсь, — пожаловалась Ева.
— Привыкла у красных в лесу к свежему воздуху! Ничего, скоро над вами окончательно захлопнется гробовая крышка. Тогда не придется жаловаться, — со злобой проговорил офицер. Ева не ответила. Она не знала, что это за люди и как с ними вести себя. Между собой они говорили только по-немецки, и она догадалась, что шофер не знает польского языка. «Значит, он — немец, подумала она. — А майор, очевидно, переодетый поляк, но из правых. Это все равно — черт коричневый или черный. Не надо с ним спорить, не надо раздражать, тогда, может, довезут».
— Опатув, — послышался голос шофера. — Здесь всегда проверяют документы.
— Ничего страшного. Мы им заткнем глотку. Останови! — приказал майор.
Автобус остановился. Послышались голоса, площадная брань, плач и причитание. Кого-то высаживали из машины, тот ругался по-немецки.
— Документы? — потребовал строгий голос.
— Пожалуйста! — ответил майор. Некоторое время было тихо. Потом щелкнула зажигалка. Должно быть, закурили — Ева отчетливо почувствовала запах табачного дыма.
— А это что? — спросил прежний голос.
— Разве не видишь — гроб!
— В гробу кто?
— Наша медсестра. Работала в инфекционном отделении, заразилась тифом и скончалась вчера. Везем в Люблин к матери. Она из фольксдойче. Хотите проверить?
— Нет, не надо, — ответил проверяющий. — Проезжайте скорее!
Дверь захлопнулась, и автобус покатил дальше. — Видал, как перепугался! — сказал майор. — Пожалуй, в следующий раз придется запастись настоящим трупом.
Что на это ответил шофер, Ева не слышала. Дорога была разбита тяжелым транспортом, гроб все время подскакивал. Девушка держалась изо всех сил, чтобы не вывалиться. Казалось, ее немилосердно колотили каким-то тупым предметом. Она закусила губы: было так больно, что хотелось кричать. В конце концов она все же не выдержала и открыла крышку. В это время шофер остановил автобус.
— Приехали, — сказал он громко. — Вот Камень-гура.
— Вылезай! — крикнул майор. — Тут недалеко, пройдешь пешком.
— Спасибо! Я очень вам обязана… Даже не знаю, как отблагодарить…
— Ее не дослушали — Дверца захлопнулась, и автобус покатил в сторону Завихоста. Ева осмотрелась. Солнце только что закатилось за дальние горы, и дневной свет еще не померк. Деревня действительно была рядом. К ней вела тропинка, проложенная через пшеничное поле. Ева стряхнула с себя опилки и мелкие стружки, прилипшие к одежде, когда она лежала в гробу, поправила прическу и медленно пошла к деревне. Слабый ветерок дул в лицо, приносил сладкий запах свежеиспеченного хлеба. Девушка вспомнила, что со вчерашнего дня во рту у нее не было ни крошки, и от голода сразу закружилась голова. «Деньги еще есть, зайду в крайний дом и попрошу продать мне что-нибудь», подумала она и быстро зашагала по тропинке. Крайний дом оказался большим, каменным. Он прятался в глубине фруктового сада. Ева направилась к калитке, но невесть откуда выскочила здоровенная собака и с диким лаем набросилась на нее.
— Боже мой! — закричала она в ужасе. — Помогите! Тут же в калитке показалась женщина средних лет.
— Король! — крикнула она. — Назад! Иди в будку! А ну, кому говорю?
Овчарка еще раз со злобой взглянула на незнакомку, словно жалея, что не успела разорвать ее на куски, потом обернулась к хозяйке, но, видя, что та сердится, поджала хвост и обиженно поплелась в сад, где между деревьями стояла ее будка. Только тут девушка посмотрела на свою спасительницу. Как большинство женщин этих мест, она была в кошуле,[10] голова повязана хусткой,[11] на ногах трепы.[12] Очевидно, она месила глину руки были вымазаны до самых локтей.
— Простите, я вас оторвала… Вечер добрый, пани! — приседая, проговорила Ева.
— Вечер добрый, панночка! — приветливо откликнулась женщина. — Вы к нам?
— Я шла мимо, но хотела постучаться к вам, чтобы спросить, как называется эта деревня.
— Камень-гура. Видать, вы нездешняя.
— Я оттуда, — кивнула Ева в сторону Вислы. — Скажите, пани…
— Франтишка, — подсказала женщина.
— Пани Франтишка, не найдется ли у вас кусочка хлеба? Я вам заплачу, сказала Ева, открывая сумочку.
— Что ты, господь с тобой! Заходи в дом, накормлю и так. Правда, у нас не очень-то густо, но все же не дохнем с голоду. Вот сказывают, будто у вас, в городах, совсем плохо.
Франтишка открыла калитку. Пропустив девушку вперед, она задержалась на минутку и внимательно посмотрела по сторонам, словно желая убедиться, не следит ли за ними кто-нибудь. Поблизости не оказалось ни единой души. Тогда она вздохнула с облегчением и тоже вошла во двор.
— Печка прохудилась, дымит, проклятая. Пришлось обмазать… Вы посидите вот тут, я пойду помою руки и приготовлю вам покушать, — предложила она, показывая на скамейку, и, не дожидаясь ответа, скрылась на кухне. Некоторое время оттуда слышалось бульканье воды, звон передвигаемой металлической посуды, хлопанье дверей, потом в открытом окне появилась голова хозяйки. Она приветливо улыбалась.
— Добро пожаловать, панночка! — пригласила она. — Заходите, у меня все готово.
Ева уже больше суток находилась в пути и страшно устала. С трудом поднявшись со скамейки, она посмотрела на запад. День уже погас. Лиловые тучи быстро темнели, а из-за Вислы уже надвигалась темная ночь, зажигая на своем пути мириады звезд. Слабый ветерок, еще полчаса назад ласково трепавший волосы девушки, усиливался с каждой минутой, сердито шумел в листве огромного каштана, росшего посреди двора. «Где же я проведу эту ночь?» — заныло у Евы сердце. Девушка съежилась, опустила голову и медленно зашагала к двери, откуда доносился запах печеной рыбы, поджаренного лука, укропа, петрушки и еще чего-то.
— Заходите, заходите! — приглашала Франтишка. — Сейчас я задерну занавеску и зажгу лампу. Светомаскировка прямо замучила! Уж второй месяц как вечер, так в деревне тьма, хоть глаз выколи. Ходим и натыкаемся друг на друга.
Хозяйка закрыла окна, задернула их плотной тканью и зажгла лампу. Яркий свет ударил в глаза. Ева заморгала и тут же увидела на степе портрет молодого мужчины в форменной одежде синей полиции. Это было для нее такой неожиданностью, что она чуть не вскрикнула. Хозяйка внимательно наблюдала за ней.
Некоторое время они стояли молча. У Евы от усталости и голода не осталось и следа. Ей захотелось тут же выбежать на улицу, уйти как можно дальше от этого страшного дома. Однако она быстро овладела собой и, глядя на портрет, спросила спокойно:
