Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы)
На следующий день мне передали, что старуха больна и просит ее навестить.
Без нее, подвижной, живой, дом выглядел пустым и холодным. В очаге сиротливо попыхивал никому не нужный, всеми забытый огонь. Хозяйка лежала в постели, но все еще не поддавалась болезни. Крепилась изо всех сил. И только оставшись наедине со мной, устало перевела дух, словно скинула с себя груз показного геройства.
— Ну вот, настал и мой черед! Теперь и я отправлюсь к своему Чеде!
Я сделал вид, будто не расслышал ее слов. И правильно сделал, потому что через мгновение она прошептала:
— А может, и так случится — Чеда вернется домой, а матери своей уж не застанет. Жаль…
Она глянула на мою голову, уже тронутую сединой, и сказала:
— Вы ведь сверстники с Чедой. Неужели и он так постарел? Эх, прошли его молодые денечки! Лучшие годы прошли вдали от моих глаз. Вот о чем я больше всего жалею.
Тут старуха полезла куда-то под подушку и вытащила голубой конверт.
— Возьми этот конверт. Сохрани у себя. Сам увидишь, что в нем. Все пустое. Я-то знаю, все это враки, а вот мой старик — совсем другое дело. Этот верит каждому слову, которое на бумаге написано. Так лучше уж ему не показывать.
Старушка нагнулась ко мне и прошептала:
— Он и теперь все надеется, ждет своего мальчугана. Грешно ему это вранье показывать.
Дома, затворившись в своей комнате, в полной тишине я открыл конверт. В нем оказались два письма. Два майора, мои приятели из соседнего села, сообщали, что Чеда Бркич, связист Первой Краинской бригады, погиб в марте сорок третьего года на скалах Рамича.
Который час?
В круглосуточных боях, позабыв о привалах и отдыхе, пробивается знаменитая Краинская дивизия от Аранджеловаца в направлении Белграда. Неудержимо влечет бойцов столица, волнует встреча с Красной Армией, и трудно сказать, что больше радует. Только видно, как от счастья человек превращается на глазах в хмельное и зачарованное существо, уж и не помнит, как побаивался швабов, нет-нет замотает ошалелой головой, словно кобыла на гумне, но и это не помогает ему прийти в себя. Гудит что-то внутри и около него, и кружится все в дьявольской свистопляске.
Одна из прорвавшихся рот Краинской дивизии вышла к шоссе у Голеча, на самых подступах к Белграду, и сразу же в темноте расползлись бойцы по придорожным канавам на отдых. Среди них и командир отделения Илия, здоровенный упрямый детина, которому, как назло, именно теперь не спится, хотя черт знает, когда он последний раз спал. Уселся в канаве, прислонившись к набитому рюкзаку, и то глазеет на ручные часы с фосфорическими цифрами, то подносит их к уху и ворчит:
— Вот черт, заглохли, проклятые. Надо же, когда остановиться!
Несколько дней назад Илия получил эти часы от командира роты, первые часы в своей жизни. На скорую руку научился «понимать» время и с тех пор при каждом удобном случае взглядывал на свой «инструмент» и торжественно объявлял:
— Столько-то и столько-то часов, да есть минутка-другая в запасе. Ну как, понятно, товарищи?
А для самого Илии, после того как он обзавелся часами, все будто стало яснее, будто появилась у него волшебная лампа, только поднеси ее к глазам, и — глядь! — предметы покажут свое истинное лицо и выстроятся как на параде: «Вот и мы, товарищ Илия!»
Легче стало ему и в кромешной тьме. Взглянешь на часы, а фосфорические циферки живут и мерцают, как светлячки при дороге, и к тому же сообщают, который час.
И надо же такое несчастье! Предать его, словно проклятый Бранкович, именно сейчас, осрамить перед столицей исстрадавшегося отечества, перед величайшей армией на свете, которая беспощадно бьет фашистов, держа уже их, как говорится, на мушке.
— А, чтобы черт истолок вас на своей антинародной наковальне. На кой ляд вы мне теперь сдались!
И так что-то вдруг стало Илие не по себе, будто заплутал он в этой октябрьской ночи, свернул в сторону с линии народно-освободительной борьбы, а единственная путеводная звезда и надежда угасла в его собственной руке и оставила его одного в пустой и непролазной глухомани.
Что делать?
Илия переваливается поближе к своему взводному Борише, опять прижимает ухо к левой руке, прислушивается и безнадежно пыхтит:
— Встали и стоят, ничего не поделаешь.
— Кто стоит, браток? — мученически стонет Бориша, потому что Илия своим шепотом сбил и без того призрачную дымку его короткого сна.
— Да эти мои часы.
— Иди ты, знаешь куда?.. Я думал, остановился Третий Украинский фронт или корпус Пеко Дапчевича.
— Эх, дорогой мой, где тебе понять, как тяжело, когда встанут часы. Был ты деревенщина, деревенщиной и остался.
— Ну ты зато у нас чисто горожанин, к ядреной матери! — окончательно проснулся Бориша. — А ну, скажи, были у кого в вашем роду часы?
— Ну и пусть не было, а у меня сегодня, браток…
— У тебя сегодня, поди-ка, встали, потому что вчера не завел. А это все равно как в деревне не напоить вечером корову. Только корова-то среди ночи замычит и сама напомнит о твоей промашке.
— Понятно, замычит, — с раскаянием соглашается Илия и смущенно глазеет на часы, словно ожидает от них нечто подобное.
Пока они разбираются со стрелками и заводом, по шоссе, прямо над ними, от Смедерова уже длительное время движется какая-то воинская часть. Движется молча, в боевом порядке, так что кое-кому внизу, в канаве, приходит в голову мысль — уж не немцы ли это, не подтягивают ли они свои отступающие части.
— А хоть и они! Пускай идут ко всем чертям, — бормочут смертельно уставшие люди, они так измучились, что сейчас им плевать даже на собственную жизнь, не то что на какие-то там швабские дивизии, отступающие под натиском «братишек». Далеко не уйдут, так их растак.
Наконец часы заведены и прекрасно идут, но теперь парень терзается, как их правильно поставить. Ни у кого вокруг часов нет.
— Да неужто никто не знает, который теперь час, чтоб вы все провалились!
— Откуда же нам знать? — вразумляет его Бориша. — Часы-то есть только у командира, а где его к чертям разыщешь в этакой темноте?
— Может, спросить у тех, на шоссе, может, они знают? — Да ты спятил, дурная твоя голова! А если это немцы? — отрезвляет его Бориша.
— А пусть хоть мой тятька! — протестует Илия. — Я крикну, и будь что будет.
Парень приподнимается на одеревеневшие колени, складывает ладони рупором и во все горло орет:
— Эй, швабы, привет, который час?
… Как началась эта схватка в секторе возле Болеча между нашими и отступавшими из Смедерова немцами, никто из краинцев сказать не мог. Помнят только, что, вскочив со сна, они очутились в сущем пекле — в огне и грохоте — и до самого утра колошматили кого-то и носились за швабами и за своими. А вроде бы и немцам не поздоровилось, и они то и знай кокали своих собственных комарадов, пока наконец, подняв руки, не пошли сдаваться.
Утром на шоссе, усеянном трупами, Бориша разыскал Илию, живого, хоть и без шапки и в разорванной гимнастерке. Он подошел к нему вплотную и глухо проговорил:
— Ну, дурень, видишь теперь, что ты наделал со своими часами? Кровь по дороге ручьями течет. Отродясь такого не видывал.
Илия, вконец отрезвевший, широким взором окидывает все вокруг, затем подносит часы к уху и в изумлении, обрадованный говорит:
— Мать честная, видел, какая была чертовщина и бойня, а они — все еще идут!
Примечания
1
Усташи — члены националистической фашистской организации в Хорватии.
2
Четники — солдаты воинских формирований эмигрантского королевского правительства Югославии, в 1941–1945 гг., по существу, сражавшиеся в союзе с оккупантами против партизан.
3
Воевода — офицерский чип в армии четников.
4
Чета — отряд.
5
Юнак — горой, молодец.
6
Заптия — полицейский, блюститель порядка (тур.).
7
Омладина — антифашистский союз молодежи Югославии.
8
Имеется в виду Анте Павелич, вождь Независимого государства Хорватии, созданного немецкими фашистами на территории Хорватии в 1941 г.
9
Милош Обилич — герой сербского эпоса.
10
Чесма — источник, родник (тур.).
11
Ока — старинная мера веса, немногим более одного килограмма.
12
Домобраны — солдаты воинских соединений Независимого государства Хорватии.
13
Паек (искаж. нем.).
