Евгений Рябчиков - Поединок на границе
— В двенадцать часов на той стороне мы заметили подозрительного мужчину, отрезали его от границы и задержали.
Капитан вышел из-за стола, тихонько, с любовью поправил завернувшийся ремень автомата на Женькином плече и сказал:
— Молодцы! Взыскание за прошлый проступок я с вас, товарищ Вороной, снимаю, — он прошелся своей чеканной походкой к столу, взял синий, с картинкой лесного пейзажа конверт, глянул на сержанта с лукавинкой и начал читать:
«Здравствуйте, товарищ начальник! Я очень признательна вам лично и всем солдатам заставы, особенно сержанту Сидорову, что все вы с такой тревогой восприняли недоразумение между мной, Женей и его матерью».
На этих словах капитан остановился, посмотрел на изумленного, побледневшего Вороного и предупредил:
— Не смущайтесь, все в порядке. Благодарите товарищей, что случайно прочли порванное вами письмо к Маринке. Умная у вас девушка, честное слово, — он потряс в воздухе письмом, отыскал нужные ему строки и прочитал:
«Считайте, что мы поладили. В самом деле, наши сердца слепо возмутились, в сущности, пустяками и доставили человеку, которого обе любим, столько огорчений в такое время, когда он несет службу на ответственном посту».
Капитан свернул вчетверо тетрадный лист, исписанный с обеих сторон, и принес со стола еще два, таких же синих, с картинками конверта и протянул их Вороному.
— Это тебе от матери и Маринки. А впредь советую не носить беду в одиночку, надорвешься, — и уже обращаясь к сержанту, капитан закончил: — А теперь о службе. Рассказывайте все подробно, как задержали нарушителя.
Сидоров посмотрел на Вороного, вмиг покрасневшего до самых ушей, и повторил все то, о чем уже докладывал, добавив только, что первым заметил мужчину Вороной, быстро выдвинулся к границе и сделал оклик. Нарушитель бросился бежать, но споткнулся, упал и был обезоружен.
Женька не ожидал такого от сержанта и теперь, после истории с письмами, готов был четвертовать себя за подлый поступок. «Чем я плачу людям за благородство? — упрекал себя. — Что думает обо мне сержант? Он ждет, когда я признаюсь во всем, а у меня язык не поворачивается. Какое же я ничтожество!»
Словно через глухую стену, еле различимым отзвуком дошли до его сознания слова капитана:
— Буду ходатайствовать о предоставлении вам обоим кратковременного отпуска.
Силясь вникнуть в истинное значение услышанного, Женька вдруг представил себе тот вечер, когда, усталые и голодные, они делили с ребятами на далеком поле последний сухарь, и ему показалось, что сейчас он украл у кого-то порцию хлеба, жадно глотает его и не может проглотить. Чужой кусок застрял в горле и душит до слез.
— Какой отпуск? Кому отпуск? — почти выкрикнул Женька и, не дожидаясь ответа, сбивчиво объяснил, что при задержании пришельца нарушил требования службы, что хотел отличиться и что вообще он плохой человек.
— Вы столько сделали для меня, а я, я… — он запнулся от волнения и приступа гнева. — В общем, наказывайте меня, товарищ капитан.
Признавшись, Женька почувствовал, как по телу прокатилась теплая волна и он вспотел, а на душе сделалось легко и светло, словно весь мир стал прозрачнее. Его взгляд скользнул по столу начальника заставы, и только сейчас заметил Женька, что из окна падают на него яркие, давно не виданные здесь лучи солнца.
Олег Смирнов
НА ГОРНЫХ КРУЧАХ
В этой поездке мне, как говорится, повезло: едва прибыл в отряд, как на левом фланге произошли события, заставившие меня вскочить в «газик». И на заставу я приехал по горячим следам случившегося, они действительно еще не остыли.
Я, будто по волшебству помолодевший, отправился вместе с начальником заставы майором Чигриным на место происшествия. Анатолий Иванович невысок ростом, поджар, легок в шагу, и поспеть за ним непросто. Он идет впереди, не оборачиваясь, уверенный, что я не отстаю. Но где же мне тягаться с человеком, который исходил и излазил все эти горы вдоль и поперек! Когда я все-таки отстаю, майор это словно спиной чувствует, он останавливается, поджидает меня, нетерпеливо переминаясь. Я уже заметил: он энергичен, непоседлив, темпераментен.
Сперва мы идем по гребню хребта — шуршат сухие прошлогодние травы, среди которых зеленеют народившиеся в марте листки тюльпанов; пробудившиеся от зимней спячки черепахи выползают на дорогу, греются на солнце; фисташковая роща на склоне будто отара, отдельные деревья будто разбредшиеся овцы; горный воздух чист, незамутнен.
Затем мы осторожно спускаемся с камня на камень в горный проход. Здесь темно, прохладно, как-то тревожно. В скале зияет огромная дыра — смахивает на нору леопарда; меж камней мелькает и исчезает отогревшаяся на солнцепеке змея; камни плоские, голые, соскользнет нога — и полетишь в обрыв, на дно, косточек не соберешь. По этим карнизам ходят пограничники, по ним ходят и нарушители.
— Старая контрабандистская тропа, — говорит майор Чигрин.
Он показывает обложенные камнями ниши, где находились в тот памятный вечер пограничные наряды: один вверху, другой внизу, перекрывая тропу.
Горные кручи, стометровые обрывы, от которых захватывает дух. Невольно думаешь: «Тут при свете дня проходишь, ежеминутно рискуя сорваться, а как же ночью, в темень?»
Что же произошло на этих карнизах?
* * *Машина выехала со двора заставы, запрыгала на кочках, как на волнах. Майор Чигрин посмотрел на часы, сказал водителю:
— Поторапливайся.
Быстро смеркалось, на небе проступали блескучие мартовские звезды, в лучах включенных фар было видно, как колышется под ветром мертвая, обесцвеченная трава. За спиной у Чигрина вполголоса переговаривались пограничники, покашливали.
— Главное — быть начеку, — сказал Чигрин. — Слушать в оба и глядеть в оба. Если нарушители пойдут, то наверняка этим ущельем. Так что имеете шанс отличиться.
Дорога резко поднялась по склону, резко спустилась, «газик» покатил по камышовнику. Слева камыши заволновались, раздвинулись, из них вышел волк, покрутил мордой и не спеша потрусил через дорогу перед машиной.
— Ежели собака переходит дорогу — это к удаче, — сказали за спиной у Чигрина. — А волк — собачий сродственник. Значит, он нам на счастье перебежал путь.
Пограничники засмеялись. Майор улыбнулся, но сказал строго деловым тоном:
— И еще соблюдать тишину, светомаскировку. Чтобы не спугнуть, ясно?
Четыре голоса за его спиной почти одновременно ответили:
— Есть, товарищ майор.
Было совсем темно, когда «газик» остановился неподалеку от спуска. Вылезли, размялись. Машину отогнали в укрытие. Чигрин повел пограничников к месту службы: вверху залегли Мусин Эргашев и Станислав Бабик, внизу — Петр Хливнюк и Николай Черненко. Чигрин еще раз напомнил: если нарушители пойдут снизу, Хливнюк и Черненко пропускают их, дают осветительную ракету и окликают последнего, в случае чего — бьют по нему, а Эргашев и Бабик ведут огонь по переднему; если же нарушители пойдут сверху, роли пограничных пар соответственно поменяются. Но основная задача и при том, и при другом варианте — взять нарушителей в клещи.
Чигрин вполголоса пожелал успеха и бесшумно растворился в темноте.
Машина опять катила по гребню хребта, то поднимаясь, то опускаясь, петляла по камням, по едва обозначенному, немилосердно пылящему проселку (как только она сбавляла скорость, густое рыжее облако накрывало ее), по камышовнику, по кочкам. Держась за скобу, майор смотрел перед собой, думал о прошедшем дне, что сделано и что недоделано на заставе (он ее принял недавно — ворох забот), прикидывал план на завтра, рассчитывал время. Соснет часика три — и на проверку нарядов. Хорошо сейчас разоблачиться, снять с себя ремни, одежду, сапоги, хорошо умыться по пояс и, расправив мышцы, прилечь на кровать. Ноет поясница, гудят ноги: за день намаялся, не присел.
— Товарищ майор, вы как заводной, — сказал ему сегодня старшина заставы Борис Гаврилин, и Чигрин не разобрал, с одобрением это было сказано или, наоборот, осуждающе. Он ответил:
— Будешь, сержант, заводным, коли служишь на границе.
— То так, — согласился старшина. — А все же вам надо побольше отдыхать.
Ишь ты, заботу проявляет! Спасибо, конечно, за заботу, но по-настоящему отдыхать пока некогда. Отдыхать будем в отпуске, на курорте, а на границе надо работать, и еще как работать. Но прилечь, конечно, не прочь. Вздремнуть бы!
Незаметно для себя Чигрин, убаюканный гудением мотора и покачиванием машины, и впрямь задремал на какое-то мгновение. А пробудившись, услышал, как там, на спуске, трещат автоматные очереди. Он рывком распахнул дверцу, взглянул: над хребтом, трепеща, неверно мерцая, взмывала осветительная ракета.
