Ганад Чарказян - Горький запах полыни
Притаившись в своем укрытии и внимательно изучая окрестности, мы пролежали целый день, до сумерек. Фаруз оказался любителем порассуждать, и многие его мысли отзывались и во мне. Я подавал только отдельные реплики, но слушал очень внимательно — надо было узнать о моих нынешних хозяевах как можно больше.
Выйдя на вечернюю тропу, хорошо знакомую Фарузу, — он мог бы передвигаться по ней с завязанными глазами, — мы почти наткнулись на засаду. Тут же повисли осветительные ракеты. Началась активная и беспорядочная стрельба — явно не прицельная, а только для устрашения и самоуспокоения. Вызвал переполох камень, о который я споткнулся. Он покатился в пропасть, наполняя гулом темное и узкое ущелье.
Мы тут же вернулись на исходную позицию, где и промаялись целую ночь. Фаруз вспоминал, как хорошо было пару лет назад, когда здесь стояли итальянцы. Все было четко: платишь — проходишь. Никакого беспокойства. А сейчас пригнали новых — американцев. Стараются доказать, что они полностью контролируют Кабул и окрестности. А взрывы в городе все равно почти каждый день. И ракетные обстрелы. Но не нужны нам их законы. Англичан выкурили, шурави заставили уйти, с ними тоже скоро разберемся. Аллах не простит, что они опоганили землю пуштунов жвачкой, презервативами и своей гнусной кровью.
Фаруз сказал, что до рассвета надо выйти на другую, более высокую и менее опасную тропу, оставив Кабул как можно дальше. Я подумал, что уже и так чувствуется высота, не хватает кислорода. А что будет, если поднимемся еще выше? Но, главное, конечно, не попасть в руки войск коалиции. Фаруз разрешил подремать, а ближе к утру повел по другой тропе. Видя, что я не очень хорошо переношу кислородное голодание, разрешил делать остановки. К рассвету уже прошли самый опасный участок, когда Фаруз обеспокоенно остановился и стал прислушиваться к звукам, что доносились из ущелья под нами. Я тоже прислушивался, но понять, что беспокоит командира, не мог. Но вот неожиданно возникла пара вертолетов. Как огнедышащие драконы, они дали ракетный залп по дальнему лесистому склону. Пламя полыхнуло среди безжизненных каменных глыб. Скорее всего, это снова была демонстрация мощи и устрашение. Но камни ожили, и сразу же вслед за вертолетами устремился самонаводящийся снаряд из хорошо знакомого мне «стингера». Его дымовой шлейф и характерный звук никогда не забуду. Вспышка над ущельем подтвердила, что ракета достигла цели и вертолет рухнул на камни, меж которых бушевала сердитая горная речка. Нашли свою смерть несколько молодых парней из штата Алабама или Индиана. Сразу лишилась смысла жизнь их матерей и отцов, дедов и прадедов.
Фаруз успел найти надежное укрытие, и мы затаились среди камней, стараясь ничем не выдать себя ни тем, ни этим. Попасть меж двух огней — худшего не придумаешь. На противоположном склоне было хорошо видно передвижение вооруженных людей. Вероятно, они знали, что все только начинается. Через минут двадцать относительной тишины за горой снова послышались рев и клекот винтокрылых птиц. Первая неудачная атака вынудила изменить тактику откровенного боя. Теперь вертолеты, на мгновенье зависнув, дружно выпустили ракеты и тут же скрылись. Это повторялось несколько раз. Противоположный каменный склон полыхал от взрывов. И после этих атак наступила тишина. Видно, все живое меж камней стало мертвым.
Фаруз следил за боем не как простой наблюдатель. Всем сердцем и помыслами был с теми, кто сражался с вертолетами армии США. Теперь он вглядывался в противоположный склон, надеясь убедиться, что сопротивление не подавлено до конца мощными ракетными залпами.
— Жаль, что я ввязался в эту торговлю. Пока я в рейсе, семья остается фактически в заложниках. Я тоже был бы среди тех камней.
А я, глядя на утреннее безмятежно голубое небо, мысленно был дома, у обелиска павшим воинам — рядом с железнодорожным вокзалом нашего райцентра. Думал о тех бесстрашных молодых парнях, которые со связкой гранат бросались под фашистские «тигры» — ради спасения своей родины.
«С нами бог!» — провозглашали гитлеровцы. Но бог в той войне оказался с нами — атеистами. Видимо, высшие силы не очень любят, когда открыто апеллируют к ним. Любое божество хочет быть тайным и свободным в своих предпочтениях. Да, как замечал старик Гегель, единственный урок истории в том, что она никого ничему не учит. Человечество с завидным постоянством наступает на одни и те же грабли. Только удар по лбу — по разуму человечества — становится все сильнее. И наркотики все активнее принимают участие в уничтожении разума. Потому что условия существования для большинства людей становятся все невыносимей. Люди лишены элементарной возможности честно трудиться и обеспечивать условия нормального существования для своих семей. Они становятся на путь преступления только для того, чтобы выжить. Но жизнь их покупается смертями тех, кто тоже еще мог бы жить — если бы не наркотики. Одна несправедливость, как камень в горах, порождает целую лавину несправедливостей. Жизнь постепенно погружается в пучину мракобесия и беззакония. Такого не было даже в каменном веке — иначе человечество давно бы прекратило свое существование.
С максимальными предосторожностями мы покинули место боя. Рюкзак со смертельной отравой не казался больше тяжелым. Он даже защищал спину от холода и держал тело в умеренном напряжении. Я готов был шагать с таким грузом хоть до самой Блони.
Мои наниматели доверили свой драгоценный груз мне, незнакомому человеку. А сами в таких же рюкзаках таскали продукты. То есть, простая пища была для них дороже, чем сверхдорогая наркота. А значит, была дороже и собственная жизнь, которая напрямую зависела от этих продуктов. Это как-то обнадеживало. То есть ценность наркотиков не была для них абсолютной ценностью. А лишь условной, вынужденной — ценностью другого и пока еще чужого мира.
Зато мои блуждания по афганской земле все чаще казались не просто прихотливой случайностью судьбы, но неким долгом перед этим народом и этой землей. Казалось, что я должен был прочувствовать до самых малых деталей всю боль и трагедию, что выпали на их долю. Хотя, может, такое восприятие оказывалось только следствием фатализма, присущего мировоззрению этих людей и понемногу за эти долгие годы отчасти усвоенного и мной.
По скрытым от неверных тропам мы за три дня уже почти обошли кабульскую долину. Но шума над головой, который производили самолеты на малых высотах, хватило надолго. Казалось, что с помощью этого ненужного грохота американские вояки преодолевали собственный страх перед страной, в которой они увязали все глубже и глубже.
Но и мы тоже подходили к самому опасному участку нашего пути — трассе Кабул — Кундуз. Эх, прокатиться бы по ней хотя бы на «шурави-джипе» Ахмада! Но, увы, бетонное шоссе, построенное еще при помощи шурави, было не для нас. Мы только поглядывали на него со своих козьих троп. Шоссе оставалось для нас только ориентиром. По его сторонам валялось особенно много покореженной техники — память о нашем присутствии на этой земле.
— Это дорога смерти, — говорил Фаруз, — на этой дороге погибло множество солдат шурави и уничтожено немыслимое количество военной техники. Да и сегодня эта дорога тоже делает свое черное дело. Запомнят ее и американцы.
Зрелище военной техники, валяющейся на обочинах дорог, меня всегда угнетало. А в этот раз особенно: таких запасов металлолома не видел больше нигде. Но помнил, что должен владеть своими чувствами. Не хватало, чтобы Фаруз заподозрил, что я и есть тот самый шурави, которых он нещадно уничтожал в качестве моджахеда — бойца за веру.
Как постоянно подтверждает история, все самые грандиозные войны заканчивались полным крахом для тех, кто их развязывает. Все завоеватели рано или поздно терпят поражение. Эта земля проглотила и воинов Александра Македонского, и Тамерлана, и менее известных вояк.
Мои размышления прервало громкое эхо выстрела, прозвучавшего совсем рядом. Успев увидеть, как медленно опустился на колени впереди идущий Арман, я тут же упал за большой валун. Школа старшего сержанта Гусева снова спасла мне жизнь. Очередь из автомата выбила веер осколков, пролетевших над головой.
Впервые я пожалел, что безоружен и могу быть только беззащитной мишенью. Того и гляди за этим камнем найдут вечное успокоение все мои взгляды на мир и на войну. Постоянно приходят завоеватели, сеют мир и справедливость, а всходят почему-то только горе и смерть. Рядом со мной упала граната, но я тут же нырнул в щель между двумя валунами. Прогремел взрыв, и меня тяжело накрыло кучей щебня. А потом — долгая тишина.
Очнулся от контузии, когда почувствовал, как с меня бесцеремонно стаскивают драгоценный рюкзак. Именно благодаря рюкзаку с наркотиками я остался в живых — он прикрыл от осколков. Слава Аллаху, все еще жив. Но тут меня грубо перевернули на спину, и надо мной склонилось черное и настороженное лицо солдата армии США. Увидев мое беспомощное состояние, он тут же занялся рюкзаком и явно повеселел, ознакомившись с его содержимым. Он торопливо доставал аккуратные брикеты с наркотиком и старательно рассовывал по укромным местам. Да пусть заберет сколько сможет. Но я-то оказываюсь свидетелем, как он распотрошил рюкзак. А свидетелей убирают. Эта простая мысль беспокойно замигала в мозгу. Убирают, убирают! Никакой ненависти к чернокожему парню у меня не было. Я бы отдал ему весь мешок — такое добро мне и даром не нужно. Но — я свидетель. А их убирают. Ладонь непроизвольно начала двигаться и, наконец, замерла на обломке камня размером с куриное яйцо. Солдат успел только удивленно открыть рот и тут же упал лицом на распотрошенный рюкзак. В следующее мгновенье в руках у меня оказалась их пресловутая М-16. Он отставил ее немного в сторону, у камня рядом. Вообще-то, считается, что это винтовка, хотя и с тридцатизарядным магазином. Но прибор уж очень нежный, не сравнить с нашим АКМ. Достаточно пылинки — и она отказывается стрелять. Да и чистить ее можно только в закрытом помещении.
