Канта Ибрагимов - Учитель истории
Прямо у ворот, изрядно напугав ее, вырос огромный, чернее ночи человек; ничего не говоря, будто ее ждали, провел в небольшой светлый холл, и тут же, как по сигналу, появился щупленький, весьма обаятельный юноша.
— Простите, но доктор сегодня уже не принимает, — деликатно сожалел он, виновато потирая руки. — Сообщите, пожалуйста, кто Вы такая, и по какому вопросу, и я постараюсь Вас завтра известить, где и когда Вас доктор примет, если, конечно, сочтет это необходимым.
— Меня зовут Ана, — явно стушевалась она. — А-а, я по очень важному, неотложному делу.
— Что у Вас или у кого-то болит, беспокоит? — как по протоколу спрашивал юноша, деликатно выпроваживая позднюю непрошеную гостью, всем видом указывая на выход.
— У меня дело личное, — разозлилась Ана, упираясь, — и касаемо доктора Зембрия Мниха.
— Простите, уже поздно, доктор спит. Я о Вас завтра доложу и Вам сообщу.
— Меня доктор Мних просил обращаться к нему в любое время. Я Ана из Хазарии.
— Из Хазарии? Вот это случай! — теперь уже искренне улыбнулся юноша. — Я тоже из Хазарии, из Итиля, учусь у доктора и живу. Меня зовут Исаак Манассий.
— Вы сын хазарского царя? — воскликнула Ана, и увидела молчаливый кивок. — И Вы здесь... — она хотела сказать «прислуживаете», но вовремя опомнилась, словно прикусила язык.
— Я сказал — учусь, — угадал ее мысль юноша. — А Вы откуда будете?
— Я из Самандара... Ана меня зовут.
— Хорошо. — Юноша ушел, отсутствовал недолго и вернулся весьма услужливым. — Вас просят зайти, пройдемте за мной.
Они вошли в просторный, прохладный, устланный толстыми коврами, едва освещенный зал с витой лестницей на второй этаж, с картинами на стенах, с громадной люстрой под потолком. Прошли дальше, в большой высокий кабинет с видом на море: в нем суетится женщина-прислуга, явно только что разбуженная, с кислым лицом, зажигает все светильники.
— Ждите здесь, — указал царский сын на кожаный диван с лежащей на нем бурой шкурой какого-то зверя. Сам он дождался, пока управится прислуга, и вслед за ней вышел.
Ана огляделась: строгий кабинет, во всю стену деревянные полки со множеством старинных книг, бумаг, папок. В центре массивный стол, на нем тоже множество книг, один толстый фолиант раскрыт, Ана не знает, что это Талмуд.
Тихо раскрылась та дверь, в которую вошла Ана, две совсем юные девушки бесшумно внесли подносы и расставили перед Аной китайский фарфор, индийские судки из фаянса, персидские глазированные стаканы, приборы из старинного египетского серебра. Эти же девушки пришли во второй раз, и на столе появились невиданные Аной плоды, восточные сладости, почувствовался запах выдержанного красного вина.
— Ана?! — удивленно-восторженный фальцет из дальнего угла; оказывается, там тоже была незаметная дверь.
Ана вскочила, стушевалась, робко ответила на приветствие.
— Садись, садись, дорогая, — был радушен Зембрия Мних, он привел себя в порядок, да помятость после сна все же сохранилась на лице. Он был одет по-домашнему, в роскошный, расшитый золотыми нитями парчовый халат. Ана в таком виде доктора еще не видела, невольно отметила узкие плечи, выпирающее брюшко, широкий, как у некоторых восточных людей, таз. — Как я рад тебя видеть! — тем временем говорил хозяин, тяжело сопя, усаживаясь напротив в массивное кресло.
— Извините за столь позднее вторжение, — все еще нервничала Ана, постоянно теребя чужое платье. — Вынудили обстоятельства. У меня к Вам... э-э, просьба, то есть дело.
— Все что могу! — театрально выдохнул Мних, поудобней усаживаясь с кистью винограда. — Слушаю... внимательно.
— Я, — все еще сконфужена была Ана, — хочу попросить у Вас в долг... двадцать два номисма.
— Небось, золотом?.. А для чего? Вы представляете, какая это сумма?!
Эти вроде бы положенные вопросы задели Ану; почему-то ей представлялось, что Зембрия Мних, как она догадывалась, очарованный ею, должен был бы сразу же оказать ей такую, для него пустячную, услугу.
— Так для чего? — повторил вопрос Зембрия Мних.
— Хочу участвовать в олимпиаде.
— В олимпиаде?.. Хе, м-да! Невероятно! По-моему, это дело здоровых мужчин.
— Я хочу заработать тысячу, — теперь Ана стала злиться и чувствовала, что ее марафон уже начинается.
— Хотеть и мочь — разные категории, — сухо прозвучал голос Мниха.
— Я смогу, — с вызовом, повышая голос, сказала Ана.
Зембрия молчал, небрежно бросил кисть винограда на стол, как-то досадливо вздохнул, словно отстраняясь, поглубже сел в кресло. Видя эту реакцию, как на глупость, Ана встревоженно, скороговоркой продолжила:
— Я должна смочь, у меня нет другого выбора, иного пути... вообще ничего, ничего у меня нет, кроме этой поганой, унизительной жизни!
У нее до кончиков волос покраснела кожа, вспыхнуло лицо, вздулись на шее вены — она стала в глазах Зембрии еще очаровательней, ее дикарский, необузданный нрав его восхищал, растормошил; он ощутил улегшееся было к ней влечение, какую-то до сих пор неведомую ему животную страсть, страсть ласкать, страсть любить, страсть быть с ней, служить ей, и к этой обуревающей страсти примешивалось еще одно нежное чувство, чувство жалости и сострадания.
— Я тебе так дам эту тысячу! — вскочил вдруг Зембрия Мних, — только...
— Нет. «Так» не надо! — Ана тоже встала, это был просто рефлекс, она испугалась, что хозяин хочет приблизиться к ней. — Я не потерплю условий, я прошу в долг двадцать два номисма. Останусь жива, верну. А как залог есть у меня для Вас весть. Пусть это меня и не красит: передавать подслушанное — вроде донос, да такова ныне участь моя, не до гордости и жеманства.
— Интересно, что ж это за залог? — доктор чуть поостыл, сел на прежнее место.
— Не знаю, как Вы это оцените, и оцените ли вообще, — Ана тоже села, — только мне доподлинно известно, что по приказу Феофании лично Басро Бейхами перерезал всю Вашу семью.
Мних даже не шелохнулся, только голова его несколько вдавилась в плечи, тоскливо застыл взгляд.
— Ублюдок Басро, — после очень долгой паузы, совсем писклявым шепотом проговорил хозяин, резко встал. — Выкормыш! — и стал в задумчивости ходить по комнате.
— Он исчез с моими сестрой и братом, — о своем залепетала Ана.
— Никуда он не исчез, — чуть ли не крикнул Зембрия, — под крылом императора, брата Феофании, тоже моего злейшего врага.
— Под чьим бы «крылом» он не был, я его достану!
— Хм! Не обольщайся, дорогая, — встал напротив нее Зембрия. — Теперь мне доподлинно известно, что ты убила Феофанию. Но не забывайся — Византия мощная империя, устоявшееся в веках государство, в котором есть выработанный цивилизацией аппарат сохранения, сыска, насилия, подкрепленный законами, судами, тюрьмами, армией, агентами и доносчиками... Смерти Феофании желали многие, даже родной брат. И я, при желании, мог бы это легко претворить, да не желал; я хотел, чтобы она еще сто лет так жила, в этом земном аду, мучаясь своей заразой...
— А Вы, как врач, — прервала резко Ана, — не подумали о тех тысячах невинных людей, которых бы она за это время совратила, заразила, которым исковеркала бы жизнь?!
— М-да! Ты права, более чем права! Но, увы, политика дело циничное.
— При чем тут политика?
— Там, где деньги, — начинается политика, где политика — там грязная борьба за власть... Дело в том, что Феофания подмачивала репутацию брата-императора; это было нам на руку... М-да, сложная игра, — заложив руки за спину, заходил по комнате Мних. — Видя, что Феофания уже невменяема, Басро переметнулся к брату, и твоими руками убрал ее... Искусно! ... Кстати, кто знает, что ты здесь? — Зембрия не на шутку взволновался, теперь он был уже не рад, что Ана объявилась в его доме. — Тебя наверняка разыскивает Басро, и если следы приведут ко мне, то это будет веский аргумент императору против меня... Вот это да! ... А может, тебя подослали? — изменился в лице Зембрия. — Какой я дурак! Тебя подослали! Ты ведь рабыня, убийца, случница!
— Замолчите! — вскакивая, завизжала Ана.
— Что значит «замолчи»? Рабыня Басро в моем доме будет мне прика... — он не договорил: сочная пощечина прозвучала в комнате, всем весом Зембрия плашмя рухнул на ковер, задевая рукой стол, поднимая невероятный шум скинутыми книгами.
Ана еще не могла сообразить, что происходит, как уже лежала, уткнувшись носом в ковер, с вывернутыми до боли руками.
— Поднимите ее, — приказал уже поднявшийся Мних.
Ану придавили к стене. Огромные черные тиски сдавливали ее шею, еще двое, один из них узкоглазый, маленький, видимо китаец, стояли по бокам.
— Оголите это плечо, — ткнул Зембрия пальцем.
Не церемонясь, рванули ткань.
— А это! — вскричал Мних.
Ткань трещала, оголив Ану по пояс. Все мужчины разом невольно вздохнули.
— А где тавро? Почему Басро не поставил своего клейма? — в упор придвинулся доктор, а глаза смотрели не на лицо Аны, а чуть ниже.
