Канта Ибрагимов - Учитель истории
— Накинь, накинь чадру, — опасливо суетился возле нее Радамист.
Но Ана не торопится, злая на весь этот несправедливый мир, на эти безбожные порядки, на всех людей разом.
— Ана! Ана! — вдруг раздался вопрошающий крик. — Это ты, Ана, дочь Алтазура и Малх-Азни? — прозвучал родной чеченский язык.
Недалеко, скованный меж пары ослов, стоит тощий, изможденный человек, раб, и до того он грязен, что только глаза и зубы блестят, а остальное все слоями пыли покрыто, и даже обильный пот уже бороздки пробил, привычным руслом стекает.
Радамист попытался удержать Ану, но она резко отстранила его, вглядываясь в лицо раба, медленно подошла к нему.
— Кто ты? — на чеченском спросила она.
— Не узнала? Я Астарх, служил у твоего отца.
— Астарх?! — воскликнула Ана. — Что с тобой случилось, как сюда попал?
— В том бою не повезло, не погиб, ранен был. Нас здесь очень много, около тысячи, в каменоломне... А я вот хожу с ослами кругами, воду для горожан качаю, с самой зимы к ним прикован; с ними ем, с ними сплю, с ними нужду справляю, — слеза покатилась по его щеке. — Одним словом — раб!
— Нет, ты не раб, не раб! — трепетно зашептала Ана.
— Что это такое?! Почему колесо стоит? — из тени оливы вылез толстый надсмотрщик. — А ну пошел, скотина! — едкий свист, и на спину Астарха легла толстая плеть.
— Не смей бить его! — закричала Ана на греческом.
Видимо, надсмотрщик уловил акцент в ее голосе.
— А ты кто такая! Откуда взялась! — и он плетью слегка полоснул по ногам Аны.
— Ах ты, осел, и сын осла! — вскипела Ана.
— Уходи, уходи! — бегая по кругу, взмолился на чеченском Астарх.
— Не смей, пошли! — на ее плечах повис Радамист.
— Ты кого назвала ослом? — тучей нахмурился надсмотрщик, он еще раз, уже ощутимо, хотел стегануть Ану, да она как-то ловко отскочила, неуловимым движением левой руки уцепила кнут, обвила им кисть и так резко рванула, что надсмотрщик, теряя равновесие, качнулся к ней; в это время, дико взвизгнув, Ана сделала выпад и локтем на развороте с хрустом нанесла смачный удар.
Поднялся крик, гвалт, Радамист висел на ее плечах, а Ана, вымещая скопившуюся злость, била кнутом по толстой спине, и только насладившись, еще плюнула на поверженного. Потом, подчиняясь воплям Радамиста, тронулась за ним. На набережной, в сарае знакомого Радамиста, прождали до темноты. Дома еще горше плакала Артемида:
— Нам-то все равно, хоть девочек наших пожалей! — умоляла она.
— Извините за все, — в ответ молвила Ана. — Спасибо. Я уйду.
— Нет, — развернув руки, встал перед ней Радамист. — Только через мой труп ты уйдешь или тебя уведут... А ты замолчи, — прикрикнул он на жену. — Забыла, что она сделала?.. То, что мы с тобой никогда бы не смогли.
Правда, на следующий день попросили Ану схорониться в виноградниках, и не зря: по округе рыскали конные гвардейцы. Так прошли день-два, а потом все вроде бы утихло. Ана вновь спит в доме, только к трапезе выходит под навес. Вскоре эта жизнь ей надоела, и как-то утром пошла она к морю. И чтобы никто ее не видел, и она бы не видела ненавистных людей, уплыла она так, что берега не видно. Только пару часов спустя объявилась она, а на берегу вся семья ее поджидает.
— Вот так же и сын нас мучил, — пожаловалась Артемида.
Ана словно не слышала, тяжело дышала, взгляд у нее был отрешенный, чем-то новым обеспокоенный. После обеда неожиданно, все так же глядя в море, спросила:
— Раба можно выкупить?
— Хм, в Византии за деньги все можно, — усмехнулся Радамист.
— И сколько стоит раб?
— Ну, ты ведь была на базаре.
— Была, — зло процедила Ана, — но на ценники не смотрела.
— Один номисм — потолок, — так же жестко ответил Радамист. — Правда, может есть особые, но я в этом не разбираюсь.
— А где каменоломня? — в том же тоне спрашивала Ана.
— Каменоломен много... Да туда посторонних не пускают.
— Тысяча номисм — тысячу выкуплю земляков, — как бы про себя рассуждала Ана, и вдруг тихо, но твердо сказала. — Я буду участвовать в олимпиаде.
— Нет! — вскочила Артемида, ужаснувшись, как за родную дочь.
— Успокойся, успокойся, — усаживал за руку Радамист жену. — Ана, — вкрадчивым тоном, жалко улыбаясь, — не женское это дело. Пойми! Ведь в финале бой, а это не плавать и бегать.
— Вот именно, что бой, и с этим тамгаш я справлюсь.
— Даже если это так, беда в другом: десять номисм стоит участие, столько же самый посредственный конь и еще хотя бы два-три надо на амуницию. Ты знаешь, сколько это денег? Все, что нам принадлежит, — эта земля, дом, виноградник, даже десятой доли не стоят.
Этот довод сконфузил Ану, поникшая, она ушла в дом, и как не уговаривали, на ужин не вышла.
А на рассвете глаза ее вновь горели.
— Радамист, поплыли, сравните, как я плаваю.
Небо было облачное, погода ветреная, море волнистое, неспокойное, шумливое. Радамист на лодке и то отстал, основательно выбился из сил.
— Фу, то ли я за этот год так сдал, то ли ты — точно, русалка, но с сыном я шел наравне, да и плывешь ты как-то странно, все под водой, — пот катил с него ручьями.
— Ха-ха-ха! — прямо в море заливалась Ана. — Это что?! Здесь соленая вода, сама тебя поддерживает, а у нас Терек буйный, течение злое, чуть расслабишься, унесет... Поплыли к берегу, я готова, — она забралась в лодку, вся красивая, сияющая от радости.
— К чему? — спрашивает Радамист.
— Как к чему, к олимпиаде! Ха-ха-ха! — белым жемчугом блеснули ее зубы, заискрились глаза, пряди мокрых волос обрамили свежее, вызывающее лицо, волнами пошли по шее, легли на грудь: такой грациозно-вдохновленной Радамист Ану еще не видел. — Не тревожьтесь, Радамист, Вы ведь не знаете, кто я. Мой отец великий воин-полководец, моя мать гордая амазонка! А я дочь гор, лесов, буйных рек Кавказа! Я докажу, что никогда мы не будем рабами; или достойно умру, но плетью бить, ставить клеймо где попало — не позволю! И неужели Вы не хотите отомстить этим тварям, погубившим Вашу жизнь, жизнь Вашего сына?
— Как хочу, как хочу, аж зубы болят! У-у-у!.. Но боюсь, что и ты погибнешь... Да и где деньги взять?
— Вот! — радостно хлопнула в ладоши Ана. — Это хорошо, значит, уже согласны! А насчет денег, есть один ход... Вы знаете врача — Зембрия Мних?
— Нет, я человек простой, к врачам дел, слава Богу, не имею.
— Придется поиметь, — уже постановляюще говорила Ана.
После обеда взмокший от пота, запыхавшийся вернулся из Константинополя Радамист.
— Что смог, узнал, — рукой стирал он пот со лба. — Оказывается, этот Зембрия Мних императорский врач, живет в самом богатом квартале, туда нас не пустят. Но два раза в неделю он посещает городскую лечебницу для бедных. Как раз сегодня он будет там.
— Нет, лечебница нас не устроит, будет как попрошайничество, а надо с достоинством — только визит домой.
— Говорю, нас туда не пустят, — обиделся Радамист.
— Посмотрим, — невозмутима Ана. — Артемида, пойдем в дом.
Через час-полтора Ана вышла, на ней самое нарядное платье Артемиды; конечно, оно простенькое, но на Ане!.. Эта изящная, грациозная фигура, эти гибкость стана и плавность движений, эти сказочно-золотистые пышные волосы, это гладкое лицо и этот чуточку надменно-снисходительный взгляд!
— Ана! — разинул рот Радамист.
— Теперь меня пустят?
— Тебе грех быть в этих лачугах!
— Скоро Вы в них жить не будете, — объявила она.
— Но как мы пойдем по городу? Вдруг тебя узнают?
— Скоро узнают все! А пойдем ночью, точнее, я поеду. Мне нужна колесница на вечер.
— Это можно, друг есть.
В этот вечер выезд не получился, пошел дождь, не было чего-либо поприличней, чтобы накрыться, шарм нарушать нельзя, скрипя зубами, Ана отложила визит. А на следующий при въезде в богатый квартал она даже не повернула голову в сторону охраны, и те молча проводили колесницу изумленными взглядами.
Этот квартал — отдельное компактное поселение византийских богачей. Улица ровная, освещенная, чистая, утопает в субтропической зелени, концом упирается прямо в Босфор. Дома в стороне от дороги и далеко друг от друга, наделы огорожены. Особняк Мниха, под номером восемнадцать, самый последний слева, прямо на берегу.
В одиночку направилась Ана по темной аллее, вымощенной ровным камнем. На полпути остановилась, волнение не скрыть, сердце стучит в груди, руки холодны, все-таки идет она на поклон к какому-никакому, а мужчине.
После прошедшего дождя море никак не успокоится, гневно шумит, порывами налетает бриз, небо темное, захвачено тучами, душно, томит. «Амазонки выбирают мужчин, а не мужчины амазонок, и выбора у меня нет», — последняя утешающая мысль, и Ана твердо двинулась вперед.
Прямо у ворот, изрядно напугав ее, вырос огромный, чернее ночи человек; ничего не говоря, будто ее ждали, провел в небольшой светлый холл, и тут же, как по сигналу, появился щупленький, весьма обаятельный юноша.
