Андраш Беркеши - Последний порог
— Я не болван! — обиженно выпалил Аттила. — Я даже тебе, дядя Вальтер, не позволю так говорить со мной.
Подполковник, огромного роста блондин с покрасневшим от ярости лицом, вскочил с места и шагнул к лейтенанту:
— Мне нет никакого дела до того, что ты мнишь о себе, и я буду говорить с тобой, как считаю нужным! Да знаешь ли ты вообще, что такое гестапо? Им достаточно двух дней, чтобы ты сам признался в убийстве своих родителей. Признание Радовича еще ничего не доказывает. Если я сообщу Гиммлеру, что подозреваю тебя в принадлежности к коммунистической партии, завтра вечером твоим родителям сунут под нос твое собственноручное признание в том, что ты коммунист.
— Это вовсе не так... — неуверенно возразил Аттила.
— Именно так, сын. Вальтер совершенно прав, — подтвердил Хайду.
— Я прав? — Подполковник сделал несколько шагов к окну и остановился. — Ты донес на Радовича, — сказал он, понизив голос, — но возможно, что этот твой донос станет гибельным не только для Милана, но и для всех нас. На мою голову уже свалилась куча неприятностей. Теперь, по крайней мере, знаю, кого я должен за них благодарить. — Выпалив это, подполковник повернулся и вышел из комнаты.
— Вальтер, подожди! — крикнул генерал и бросился вслед за шурином. У двери, обернувшись, добавил: — Подождите меня.
В глубине сада, под липами, Андреа заметила Эндре. Семинарист сидел на скамейке, искусно сплетенной из ветвей ивы. Опершись локтями о такой же стол, он смотрел куда-то вдаль.
— Не помешаю? — спросила девушка, садясь рядом.
Эндре поднял голову, мутными глазами скользнул по ней.
— Ты мне не мешаешь, — пробормотал он, пытаясь застегнуть распахнувшийся жилет, но ему это плохо удавалось: дрожали пальцы.
Андреа сочувственно взглянула на ставшее землистым лицо семинариста:
— Тебе плохо?
Эндре ничего не ответил: он, видимо, молился. Девушка прервала его молитву, семинаристу же хотелось закончить свой разговор с богом, но он знал, что сейчас это ему не удастся. Надо взять себя в руки, чтобы не выглядеть так глупо.
— Где Чаба и остальные? — тихо спросил он и боязливо посмотрел на девушку.
— Разразилась настоящая буря, — ответила Андреа и рассказала о случившемся. — Ненавижу я эти их вечные споры. И всегда о политике. — Ей хотелось курить, но у нее не было сигарет. Эндре протирал очки, сощурив глубоко посаженные глаза. — Скажи, Эндре, настанет ли когда-нибудь время, когда люди перестанут постоянно говорить о политике?
Семинарист снова водрузил очки на нос, поправил их — на лбу и на лице стали заметны мелкие морщины.
— Думаю, что никогда, — ответил он задумчиво. — А может быть, тогда, когда люди вернутся к религии, будут поклоняться одному и тому же богу, единственным законом для них станут десять заповедей и они станут жить, строго выполняя их. Конечно, если бы всевышний захотел, он устроил бы такую жизнь, золотой век, но, очевидно, он этого не желает. Причина известна только ему одному. Власть дьявола почти так же могущественна и велика, как и власть бога...
Слова Эндре показались Андреа противоестественными. Она подумала, что семинарист ведет с ними какую-то странную игру, сам не веря в свои проповеди. Внезапно перед ней предстал гимназист первого класса Эндре, веселый и забавный мальчик, добрый товарищ, с которым можно было поговорить о всяких интересных вещах. Но ни тогда, ни позже она не предполагала, что Эндре станет священником.
— Можешь говорить со мной откровенно, — сказала она. — Как и раньше. Но только оставь в покое божью благодать и десять заповедей. Ты ведь знаешь, что отец воспитал меня атеисткой. Да и я знаю, что ты не так-то уж веришь во все это, как хочешь показать. Играешь взятую на себя роль. Ты же всегда хотел стать актером. Вот и играешь теперь сколько вздумается. Ты и Чабу провел. — Семинарист положил ей на плечо руку. — Эндре, я не предам тебя, можешь быть со мной откровенен.
Андреа ждала ответа. Откуда-то издалека доносился шум поезда, поблизости в одном из парков мальчики играли в футбол, их крики нарушали тишину. Семинарист продолжал молчать. Слова девушки взбудоражили его.
«Наверное, она права, — думал он. — Возможно, Андреа лучше знает, что творится со мной». Он посмотрел на девушку взглядом, полным грусти.
— Ты ошибаешься, Анди, — ответил он тихо. — Я не играю и не представляюсь, я верю в бога. Не отрицаю, у меня есть сомнения. Многое мне пока еще не ясно, на многие вопросы я часто не нахожу ответа. Тогда я и бываю неуверен в себе. Может быть, ты это заметила и потому решила, что я только притворяюсь верующим. — Тень от крон деревьев становилась все гуще по мере того, как перемещались солнечные лучи, освещавшие уже противоположную сторону стола. Над кустами, росшими вдоль железной ограды, трепетал влажный воздух. — Я сейчас в очень тяжелом положении, — признался семинарист. — У меня нет никого, с кем бы я мог обсудить все свои проблемы.
— А с Чабой у тебя разве совсем испортились отношения?
— Ничуть. Мы очень дружны. — Посмотрев на освещенные солнцем облака, он поправился: — Во всяком случае, я думаю, что мы хорошие друзья.
— Так в чем же тогда дело? С Чабой ты можешь о чем угодно посоветоваться.
— Знаешь, Андреа, есть вещи, о которых мы не можем говорить даже со своими лучшими друзьями.
— Тогда ты не имеешь права говорить о дружбе. Ты всегда твердил, что мужская дружба искреннее самой большой любви.
— Так оно и есть, но... — Откинувшись на спинку скамейки, Эндре устало замолчал и закрыл глаза. — Тебе этого не понять. Вся суть в том, что я одинок. — Кровь прилила к лицу семинариста. Он, видимо, волновался, кадык его ходил вверх-вниз. — Ты думаешь, что Чаба откровенен со мной? Отвечай. Ты так думаешь?
— Конечно, — утвердительно кивнула Андреа, не понимая, что так сильно взволновало Эндре. — Чаба очень любит тебя. Я это знаю лучше, чем ты. Он и Милана очень любил...
— Сейчас разговор идет не о Милане, — сердито прервал ее семинарист, сморщив в язвительную улыбку узкие губы. — Значит, он откровенен со мной? Да? — Девушка кивнула. — Ты тоже?
— Я тоже. Почему я не должна доверять тебе? Мы с детства друзья.
Во взгляде семинариста уже не было того лучистого мерцания, которое так нравилось Андреа, в нем светилась лишь дьявольская хитрость.
— Если ты мне доверяешь и считаешь меня своим другом, — продолжал он, — тогда ответь: какие между вами отношения, между тобой и Чабой?
— Мы любим друг друга, — невинно ответила Андреа. — Это не секрет. Ты давно знаешь, что я люблю Чабу.
— Любите, и отнюдь не платонически?
Только теперь девушка поняла, что именно интересует Эндре.
— Разумеется, — спокойно сказала она, — Как муж и жена.
— Чаба никогда мне об этом не говорил, — так же спокойно произнес Эндре.
— Зачем он стал бы тебе об этом говорить? Не сердись, Эндре, но я тебя не понимаю. Если бы ты любил девушку, как Чаба меня, ты рассказал бы ему об этом? Я считаю это гадким, и я рада, что Чаба ничего тебе не говорил. И это вовсе не значит, что он тебе не доверяет. — Андреа чуть-чуть отстранилась от семинариста. — А теперь ответь ты: о чем ты не можешь рассказать своему другу?
На аллею сада опустилась стайка воробьев, они толпились, прыгали, чирикали, пили воду из луж и так же внезапно улетели, как и появились.
— Я люблю тебя, — сказал семинарист и сам удивился, как просто признался ей в своем чувстве. — Люблю уже много лет, и чем дальше, тем сильнее. Зная, что ты принадлежишь Чабе, как же я мог сказать ему об этом? Я весь извелся от этой любви. Множество раз я решал, что забуду тебя, но мне это никак не удается. Это причиняет мне адскую боль, Анди. — Открывая тайну своей души, он говорил так естественно, словно девушки тут не было вовсе. — Иногда мне даже хочется, чтобы с Чабой что-нибудь случилось. В такие моменты я забываю обо всех и обо всем, в том числе и о боге. Забываю о священном писании, о добре и зле, о своем призвании, часами мечтаю, что мы с тобой вдвоем и любим друг друга. В такие минуты я вижу тебя обнаженной. — Эндре внезапно замолк.
— Когда ты видел меня обнаженной?
— Обуреваемый желанием, я закрываю глаза и мысленно вижу тебя такой. Я никогда не говорил тебе об этом, даже не намекал, но теперь я рассказал тебе все, потому что ты уже жена Чабы.
Девушку растрогала искренность семинариста.
— Жена? — повторила она вопросительно. — Знаешь, Эндре, я очень люблю Чабу, но какое-то непонятное чувство подсказывает мне, что его законной женой я никогда не буду. Я даже не могу сказать, откуда у меня появилось такое чувство.
Со стороны дома раздался голос Чабы, громко звавшего Эндре. Оба встали со скамейки и направились в ту сторону.
— Думаю, будет лучше, — попросил Эндре, — не говорить Чабе о нашем разговоре.
Чаба уже показался на аллее, и девушка ничего не ответила. Он подходил к ним, прыгая через лужи.
