Андраш Беркеши - Последний порог
Семинарист шел по улице как лунатик, молясь про себя: «Господь всемогущий и вездесущий, успокой мою грешную душу, просвяти мой скудный разум, чтобы я мог найти предначертанный тобою путь...»
После полудня внезапно пошел дождь, но продолжался он недолго. Ливень смыл с листьев тонкий слой пыли, газоны позеленели, воздух стал чище, однако гулять еще было нельзя, следовало подождать, пока затвердевшая почва дорожек не поглотит растекшиеся по ней лужи. Госпожа Эльфи распахнула окна в комнатах, впустив в дом приятно посвежевший воздух. Подполковник Гуттен проводил гостей в курительную комнату, приказав подать чай и кофе. Ликеры и коньяк были приготовлены заранее. Гости расселись по удобным кожаным креслам, на широком диване, над которым висела большая картина Ретеля. Генерал Хайду сел под картиной, устроился поудобнее, казался веселым, рядом с ним заняли места Гуттен и Аттила, напротив, по другую сторону узкого стола, курил трубку Геза Бернат. Справа от него сидели Эндре и Чаба. Андреа помогала хозяйке дома обслуживать гостей, но потом и они присели.
Разговор зашел об Испании. Гуттен развивал мысль, что контрреволюционные силы могут победить лишь в том случае, если им будет оказана основательная помощь со стороны.
— Думаю, — заметил генерал Хайду, — что за этим дело не станет. Мне известно, что по этому вопросу у Муссолини и Гитлера существует полное единство мнений. Полное!
Андреа сидела рядом с Чабой и с досадой слушала беседу мужчин. Ни о чем другом они не умеют разговаривать, кроме как о политике. С тех пор как она здесь, она постоянно слышит об одном: Гитлер, нацисты, коммунисты, Милан Радович. Хорошо, хоть Чаба молчит и не вмешивается в спор. Андреа посмотрела в окно. Облака развеялись, опять светило жаркое солнце. Затем девушка перевела взгляд на генерала, который в этот момент как раз объяснял, какую стратегию может применить Франко. Какое отношение имеют сидящие здесь венгры к далекой Испании? Даже тетя Эльфи и та высказывает свое мнение. Откуда ей знать, как поступят англичане. А Аттила? Тот и вовсе распалился:
— Даже слепому ясно, что красные предпримут всеобщее наступление. Русские хотят захватить Испанию, это бесспорно. Если им удастся большевизировать Пиренейский полуостров, Европа окажется в их руках. (Эльфи чуть было не упала в обморок, а про себя подумала: «Какой же умный мой отпрыск!») Сталин, безусловно, будет нападать, надо разбить его войско. Победа Франко — это победа Европы!
— Победа нацистской Европы, — тихо поправил Чаба. — Я не могу сказать, что опасней для Европы — нацизм или коммунизм.
«Браво, Чаба! — радостно подумала Андреа. — Хорошо проучил их. Видишь, как они сразу смутились». Она посмотрела на генерала, поднявшего палец и делавшего Аттиле знак помолчать.
— Оба эти политических строя представляют для Европы опасность, — сказал генерал. — Доведем эту мысль до абсурда и предположим, что Европа стоит на перепутье и выбирать она должна только между фашизмом и большевизмом. Допустим, что других путей у нее нет. Хочу подчеркнуть, что это всего лишь игра фантазии. Итак, нацисты или большевики. — Обычно непроницаемое лицо генерала расплылось в улыбке. — Было бы интересно, если б мы сейчас по очереди проголосовали... Согласны?
— Правильно, — вмешался Аттила, — голосуем!
Андреа посмотрела на Чабу, заметила на его лице ироническую улыбку.
— Если тебя интересует, кому я отдам мой голос...
Отец не дал ему закончить:
— Мне лично он не нужен. Хочу высказать свое мнение.
Солнечные лучи, заглянув в окно, ярко осветили батальное полотно Ретеля. Андреа показалось, что центральная фигура на ней, размахивающий алебардой легендарный герой, очень похожа на генерала.
— Я бы выбрал нацизм, — продолжал генерал-майор. — Тому есть много причин, начиная от уважения частной собственности и кончая свободой религии.
Геза Бернат молча сделал несколько затяжек, затем отпил из рюмки глоток коньяка и сказал:
— А все находящееся между этими двумя полюсами? А как же быть с «теорией вождя», концепцией о «чистоте крови» и теорией о «высшей расе»? Вот ты, например, Аттила, в какую группу ты войдешь: господствующей элиты или же неполноценных народов, лишенных свободы действия и мышления? — Пробежав взглядом по застывшим лицам присутствующих, журналист спокойно и бесстрастно продолжал размышлять вслух: — Ты только что упомянул об уважении частной собственности и о свободе религии. Какую роль они играют при нацистском режиме? Интересно, до каких пор ты сможешь свободно располагать своим имуществом? Только до тех, пока будешь выполнять распоряжения нацистских руководителей, действовать по их указке. Проще говоря, ты должен будешь отказаться от собственной индивидуальности. Тебе известно, Аттила, сколько священников, католических и протестантских, находятся сейчас в заключении, и только потому, что они не захотели увидеть в Адольфе Гитлере божьего посланца?
Лейтенант и семинарист, словно сговорившись, одновременно поднялись с мест. Лицо Аттилы покраснело, губы слегка дрожали. Эндре, наоборот, побледнел. Лейтенант посмотрел на отца.
— Разреши мне, папа, — произнес Аттила прерывающимся от волнения голосом, — уйти отсюда. Боюсь, что не смогу сдержаться, если останусь здесь.
— И донесешь в полицию на дядюшку Гезу как на коммуниста, — сказал Чаба.
В комнате внезапно воцарилось молчание. Андреа показалось, что неожиданное вмешательство Чабы парализовало сидящих вокруг стола. Глаза у Аттилы от удивления почти вылезли из орбит, рот остался открытым; его отец слегка наклонился вперед, повернув лицо к Чабе. В глазах у тети Эльфи застыл ужас, изящная рука невольно потянулась ко рту. Дядя Вальтер закусил губу, растопырил веером пальцы. Эндре куда-то исчез. Затем где-то внизу громко хлопнула дверь, нарушив тишину, и сразу же все снова пришло в движение. Лицо Аттилы медленно бледнело.
— Что ты сказал? — спросил генерал и посмотрел на Чабу.
Тот спокойно выдержал взгляд отца и, словно ничего не случилось, зажег спичку, протянул ее, чтобы генерал мог прикурить. Затем генерал задул пламя и повторил свой вопрос.
— Пусть ответит сам Аттила, — произнес Чаба, посмотрев на побледневшего лейтенанта. — Ведь ты ответишь на вопрос отца, брат?
Все глядели на Аттилу, который стоял среди них, как обложенное охотниками животное. Мгновения молчания показались всем тягостными.
— Ответь, мой мальчик, — нарушила тишину генеральша.
Аттила провел рукой по подбородку:
— Хорошо, мама, но то, что ты хочешь знать, касается одной нашей семьи.
— Правильно, — сказал Геза Бернат, вставая с места и делая знак дочери. — Мы пока погуляем в саду.
— Останься, Геза, — поднимаясь в свою очередь и кладя руку на плечо журналиста, задержал его генерал. — Лейтенант Аттила Хайду должен нести ответственность не только перед своей семьей, но и перед друзьями. — Генерал устремил взгляд на лейтенанта: — Ты согласен со мной, сын?
Чаба еще раз убедился, что его брат не трус. Аттила уже овладел собой и смело посмотрел отцу в глаза:
— Как хочешь, папа. — Заметив, что Андреа пошла к двери, он позвал ее: — Останься, Андреа, — но девушка, даже не посмотрев на него, вышла из комнаты. Аттила презрительно скривил рот: — Андреа, конечно, и без того все знает, — и, немного помолчав, словно собирался с мыслями, сказал: — На Милана Радовича донес я.
— Что ты сделал? — переспросил генерал. Он хорошо слышал сына, но все еще надеялся, что понял его неправильно.
— Я донес на него, — повторил Аттила. — И сделал это отнюдь не анонимно. Я просил начальника политической полиции принять меня лично и сообщил ему, что Милан Радович коммунист.
— Стыдись! — презрительно бросил ему Хайду.
— Много дней я размышлял о том, правильно ли я поступил, и решил, что правильно. Я выполнил лишь свой долг, отец.
— Какие у тебя были доказательства на этот счет?! — взорвался Чаба. — Чем ты мог подтвердить, что Милан коммунист?
— Мое предположение оказалось правильным.
Генерал, увидев, что Чаба хочет что-то сказать, поднял руку.
— Значит, у тебя не было доказательств? — спросил он.
— Разве не является доказательством признание самого Радовича?
— Ну, это уж свинство! — взволнованно воскликнул молчавший до сих пор Гуттен. Только теперь ему пришло в голову, в какое неприятное и опасное положение вовлек арест Радовича его самого и его друга Шульмайера, и он не мог больше сдерживаться. — Послушай, ты, болван...
— Я не болван! — обиженно выпалил Аттила. — Я даже тебе, дядя Вальтер, не позволю так говорить со мной.
Подполковник, огромного роста блондин с покрасневшим от ярости лицом, вскочил с места и шагнул к лейтенанту:
— Мне нет никакого дела до того, что ты мнишь о себе, и я буду говорить с тобой, как считаю нужным! Да знаешь ли ты вообще, что такое гестапо? Им достаточно двух дней, чтобы ты сам признался в убийстве своих родителей. Признание Радовича еще ничего не доказывает. Если я сообщу Гиммлеру, что подозреваю тебя в принадлежности к коммунистической партии, завтра вечером твоим родителям сунут под нос твое собственноручное признание в том, что ты коммунист.
