Утешение - Гаврилов Николай Петрович

— Ну, Наташа, до встречи… — с любовью сказала она, осторожно погладив пальцами крестик.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ОБОДРЕНИЕ

Май-сентябрь 1995　

Алеши нигде не было. Никто его не видел, никто о нем не слышал. За лето Ольга проехала почти всю Чечню вдоль и поперек. Десятки раз пересекала условную линию фронта, побывала во многих селах, где базировались боевики. Внешне постарела, осунулась, загорела лицом. Все свои немногие пожитки складывала в клетчатую полиэтиленовую сумку, которую всегда носила с собой.　

Когда деньги закончились, просто выходила на дорогу и ловила попутку. Некоторые чеченцы называли ее матерью.　

Так и говорили:　

— Мать, мы бы рады тебе помочь. Но не знаем, где твой сын. Клянемся, отдали бы. Слушай, вот там, у леса, три месяца назад мы каких-то солдат расстреляли. Может, твой там был. Хочешь, посмотри…

И Ольга смотрела. Каждая из раскопанных могил осталась с ней навсегда. Особенно в память врезалась первая. Ей показали место в лесу. Она попросила лопату, ей дали, но больше помогать не стали — ушли. Она осталась одна. В лесу было сумрачно, солнце лучами просеивалось сквозь кроны деревьев. Тишина. Молодая трава пробивалась сквозь ворох гниющих прошлогодних листьев. В горле стояла сухость, сердце еле билось, разливая слабость по всему телу. Тяжело было решиться сделать первое движение, проткнуть лопатой корни травы и землю. Ей казалось, что она сделает похороненному больно. Потом пересилила себя и начала копать, сразу став торопливой. В какой-то момент, после первого слоя, наткнулась на кусок полуистлевшей ткани. Дальше выгребала землю руками. В январе не смогла зайти в палатку морга, а сейчас осторожно выбирала землю пальцами с лица первого раскопанного.　

Ребят оказалось двое. Еще не до конца истлевшие. Не успев как следует отчистить им лица, она уже знала, что сына в этой могиле нет. Села как подкошенная на траву, задыхаясь, словно бежала, держась грязной от земли рукой за сердце. Сил не осталось совершенно. Она в этот момент не разбиралась в себе и поэтому не смогла бы ответить честно — рада ли она, что Алеши здесь нет, или уже наоборот, не рада. Ей хотелось успокоения. Навсегда.　

Бесконечно долго она сидела у раскопанной могилы с двумя телами.

Она заглянула в самое лицо войны — видела ее не только грохочущую, с горящими домами, с криками, с ежедневными подвигами и трусостью, с пронзительной тоской по жизни, но и ее тихий результат — тянущиеся в земле корни к какому-нибудь Игорьку или Максиму, приобретшему цвет земли. 　

После этого ночью кричала во сне. А потом была следующая могила, за ней другая. Один пожилой чеченец показал ей захоронение еще с зимы и стоял рядом, смотря, как она копает, а потом перебирает коричневые кости. С совершенно стальным сердцем Ольга осматривала зубы — матери ли не знать зубов своего сына? А потом, когда убедилась, что здесь лежат другие ребята, с глубоким почтением, успокаивая потревоженных мертвых, клала каждую косточку на место. Наблюдающему за женщиной чеченцу подумалось, что она Мать каждому солдату, лежащему в этой земле. В блокнотик она записывала координаты всех найденных захоронений, чтобы потом передать их в штаб.　

Словно она сейчас являлась олицетворением самой Родины, собирая останки своих сыновей, оставшихся в чужих землях. Для Ольги это было утешением. Она радовалась за мальчишек, которые на экспертизе в Ростове снова обретут свои имена, и у матерей появится возможность ухаживать за их могилками. И ставить свечки за их упокоившиеся души.　

Она находила и живых: договаривалась, оговаривала выкуп, привлекала прессу, звонила родным, встречала здесь матерей. Теперь она часто даже не присутствовала на встречах мальчишек с их матерями, все устраивала и снова уходила в горные аулы, зная, что там еще сотни пленных.　

Сделанное ее уже мало радовало — тяготило несделанное.　

Когда благодаря ее посредничеству удалось освободить более двадцати человек, среди военных о ней поползли слухи. Некоторые матери, как она бродящие по Чечне с фотографиями своих детей, пропадали без вести, но ее никто не тронул. Одно село сменялось другим: ночевки на правах странницы, равнины, горы, грунтовые дороги, солнце, косые дожди и радуга. Но Алешу нигде не нашла — ни среди живых, ни среди мертвых.　

Оставался один неисследованный район — высокогорный край на границе с Грузией. Там не было дорог, дорога заканчивалась в селе Итум-Кали — старинном ауле с домами из нетесаного камня, с останками древней крепости и тысячелетними горскими традициями. Дальше начинались неведомые земли. Снега и ледники, ущелья и козьи тропы на малопроходимых перевалах. Суровый край, лежащий в безмолвии за облаками. Армии там и близко не было.　

Местные рассказывали, что последними населенными пунктами в тех горах оставались маленькие родовые аулы, но сами они там не бывали. Мог ли там находиться Алеша? Да, мог, считала Ольга.

В сентябре месяце, когда листва на деревьях пожухла от жары, Ольга шла по проселочной дороге к окраине села Шатой, к дому одного чеченца, который пообещал за двадцать долларов отвезти ее в Итум-Кали. Двадцать долларов — это все деньги, что у нее остались. О том, как она будет жить дальше, Ольга не думала. Главным казалось добраться до высокогорья. Сама мысль вернуться в Грозный и начать поиски заново казалась ей невыносимой.　

На окраине села, растянувшись вдоль обочины, стояла колонна бронетехники. Ольга проходила мимо серых от пыли БТР и боевых машин пехоты с открытыми люками. Солдаты стояли кучками у раскаленных на солнце машин. Лица бойцов загорели до черноты.　

Сразу было видно, что это не простое подразделение. Спецура. Те, кто взламывают оборону противника, штурмуют, погибают, живут на передовой и делятся с мирными жителями консервами. Вокруг колонны на расстоянии двухсот метров выставлены грамотные парные дозоры, несколько солдат ходили по дворам стоящих у дороги домов, предупреждая местных: «Сровняем дома с землей, если от вас что-то прилетит». Судя по мерам предосторожности, подразделение располагало большим опытом. Вместе с солдатами по дворам ходил прапорщик самого хитрющего вида, он пытался выторговать, на что-то обменять барашка.　

Бойцы снялись с позиций — мечталось о бане и шашлыке.

Бытует расхожая картинка, что спецназ — это бройлерные качки по примеру американских, с квадратными подбородками, в лихо сдвинутых беретах. Этим место в тренажерных залах и еще демонстрации разгонять. Настоящие люди войны — грязные, пыльные, худые, камуфляж висит мешком. Кто-то из бойцов в бинтах. Пахнут потом, гарью, соляркой. Зато ползают в траве ужом и мгновенно окапываются, лежа на боку; цепкие в обороне и быстрые в наступлении. На одной из бронемашин колыхалось на слабом ветру неизвестно где взятое красное знамя.　

Бойцы рассматривали проходящую мимо русскую женщину без особых эмоций. Проситься, чтобы подвезли, смысла не было, куда она направлялась, военные не ездили. Взгляд машинально отметил несколько офицеров, стоящих в голове колоны. Знаков различия на них не было — определялось по возрасту и уверенности. Заросшие щетиной офицеры курили, о чем-то разговаривали. Внимание Ольги сфокусировалось на одном из них. Он чем-то притягивал взгляд — может, знакомой позой или движением, поворотом головы.　

Подойдя ближе, Ольга уже не сомневалась. Лицо офицера покрывал темный загар, брови выгорели от солнца, под глазами гусиные лапки морщин. Кожа огрубела, шрам над губой стал розовым, а щетина засеребрилась сединой. И глаза вроде другие — жесткие. Но он! Он!　

— Слава… — шагнула к нему Ольга.　

Сколько она мечтала увидеть его… За несколько коротких встреч этот майор сумел стать одним из самых близких здесь людей. Жило в нем что-то мальчишеское, светлое. Она пыталась разузнать о нем, слышала, что Слава за бои в Аргунском ущелье был награжден орденом Мужества, и порадовалась за него — значит, жив. И вот он, прямо перед ней.