Питер Устинов - Побежденный
Убальдини перестал улыбаться, но не утратил хладнокровия.
— Это угроза?
— Понимайте, как хотите, — ответил Альдерини-Морони. — Дело в том, что я единственный из итальянских политиков, кто совершенно неподкупен. Никого не щажу и не прошу пощады. Выбирайте. Либо исполняйте свой долг, либо подвергнитесь разоблачению. Существует лишь одна альтернатива: эффективность или разжалование.
Настало время для контратаки.
— Вы только что грубо угрожали мне разоблачением, — заговорил Убальдини. — Прежде чем ответить на ваши нападки, позвольте представить вам моего друга, герра Верли, журналиста из Швейцарии, приехавшего сюда ознакомиться с итальянской демократической процедурой.
Альдерини-Морони тут же обаятельно улыбнулся Эрхардту и поведал ему, сколько восхитительных отпусков провел в Альпах. Довольный Эрхардт рассказал ему, сколько восхитительных отпусков провел на Капри.
Убальдини прервал этот обмен любезностями.
— Вы также сочли нужным, Onorevole[62] (он нарочно употребил полный титул сановника перед тем, как швырнуть его на землю — так жертве придется падать с большей высоты), клеветнически отозваться о моем прошлом. Думаю, будет справедливо сообщить вам, поскольку мы затронули прошлое, что у меня дома собрана большая коллекция — не бабочек, марок или открыток, ничего столь живописного в ней нет — большая коллекция фашистских партбилетов, принадлежавших всевозможным людям, кто-то из этих людей — ничтожества, кто-то — выскочки, а несколько сидят в Палате депутатов… Я воздержусь от упоминания их фамилий и попрошу у вас пять тысяч лир.
— Вы не посмеете! — гневно выпалил Альдерини-Морони, белый как полотно.
— Чего не посмею?
— Спустились до шантажа? Убальдини рассмеялся.
— Мой дорогой Onorevole, если б я шантажировал вас, то не ради каких-то пяти тысяч лир, вы должны понимать, что это мелочь. И вы вполне могли бы ответить мне шантажом на шантаж. Даже туманно намекнули на такую возможность. Нет-нет, пять тысяч — это штраф за то, что оставили свою машину стоящей одним колесом на пешеходном переходе. Можете уплатить штраф мне или, если это слишком затруднительно, обнаружите возле своей машины очень сердитого карабинера.
— Что вы такое мелете? — выпалил Альдерини-Морони. — Я оставил машину за милю от перехода!
— В таком случае машина, видимо, столь же честолюбива, как ее владелец, и способна самостоятельно продвигаться вперед, чем представляет, подобно владельцу, несносную помеху.
Альдерини-Морони покраснел, открыл рот и, громко топая, пошел к выходу. Чтобы еще больше унизить его, бессовестно подслушивавшие люди за двумя соседними столиками зааплодировали победе Убальдини.
— Колесо его машины действительно стоит на переходе? — негромко спросил Эрхардт.
— Не стояло, — ответил с улыбкой Убальдини, — но я приказал передвинуть машину туда. Догадывался, что он, увидев меня, сочтет нужным нанести мне оскорбление, поэтому приготовил свое последнее слово.
Эрхардт восхищенно поцокал языком, словно белый колонист власти знахаря над своим племенем.
— Да, — продолжал Убальдини, — у меня есть немалый опыт обращения неприятностей к собственной выгоде. Думаю, вы обратили внимание, сколько хлопот доставило мне наше соглашение допустить побег ваших немцев из Анконы. Кстати, они уже покинули страну?
— Двое. Остальные вылетают самолетом в пятницу.
— На Ближний Восток? Эрхардт кивнул. Полковник улыбнулся.
— Право, это утонченная месть за все наши страдания — играть роль гостеприимного хозяина по отношению к народам, готовящимся перерезать друг другу глотки со всем пылом исступления и неопытности. Мой дорогой Эрхардт, я дворецкий, который держит пальто евреев и арабов, пока они учатся тому, как уничтожать друг друга. Вы оказались правы в своем пророчестве относительно будущего. Проявили великолепную проницательность. Здесь уже находятся несколько американских летчиков, делающих мертвые петли ради юных еврейских фанатиков, стремящихся положить жизни на алтарь своей возрождаемой страны. Говорю вам это, так как по неосторожности обронил им намек о присутствии в Италии немецких летчиков, которые отправятся на помощь арабам.
— Вы ничего не делаете по неосторожности, — заметил Эрхардт.
— Возможно. Однако забавно было видеть их праведное негодование, оно клокотало и бурлило, пока я не напомнил им, насколько противозаконна их деятельность, и объяснил, что когда дело касается моей терпимости к нарушению закона, не отдаю предпочтения никому. И все же, — мрачно добавил он, — я вам оказал огромную помощь.
— Признаю это, — ответил Эрхардт, — и прилагаю все усилия, чтобы выполнить свои условия сделки.
Наступила пауза. Убальдини неотрывно глядел на Эрхардта.
— Хорошо, — сказал наконец он. — Надеюсь, будете продолжать в том же духе.
— Надеюсь, и вы тоже.
Разговор зашел в тупик, и молчание тянулось, пока Убальдини наконец не сказал, раздраженно поигрывая вилкой:
— Я арестовал Шуберта. Эрхардт не выразил удивления.
— Ему уже нашли замену.
— Подделывать документы — занятие опасное. — Жизнь сейчас вообще довольно опасная штука. Убальдини надулся.
— Хотите вернуть Шуберта?
На лице Эрхардта ничего не отразилось.
— Какие условия?
— Винтершильд.
— Что?
— Может, я неправильно произношу эту фамилию, — сказал Убальдини и продиктовал ее по буквам.
— Не знаю, о ком вы говорите.
— Вы уверены?
— Совершенно. Убальдини откашлялся.
— Я расскажу вам об этом человеке. Должен сразу предупредить, его разыскивает итальянское правительство в связи с военными преступлениями заодно с человеком по фамилии Бремиг, о котором мы почти ничего не знаем — собственно говоря, может, его и нет в живых. Но Винтершильд определенно жив. Накануне мы преследовали его до Специи, но он ловко скрылся от нас с помощью двоих немцев, одного из которых переправили на борт «Фернандо По».
Выражение лица Эрхардта нисколько не изменилось, хотя он быстро понял, о ком речь.
— Затем мы получили сведения, что он отправился на юг. Его легко узнать, мой дорогой Эрхардт. Говорю это вам на тот случай, если он представился другой фамилией. У него непрерывно помигивает правый глаз.
Эрхардт задумался.
— Нет, — в конце концов сказал он, сосредоточенно морща лоб. — Такого человека не знаю.
— Уверены? — негромко спросил Убальдини. — Должен с прискорбием предупредить: если выясню, что знаете этого человека и в сущности покрываете его, то всей силой обрушусь на вашу организацию. Вас всех арестуют и посадят в тюрьму.
Эрхардт был уязвлен.
— Я не думал, что в моих словах можно усомниться.
— В таком случае позвольте сказать, у вас очень слабое воображение, — ответил полковник. — Обещаю, что если выдадите нам этого Винтершильда, получите обратно Шуберта и, возможно, даже еще несколько менее конкретных одолжений. Все будет зависеть от моего расположения духа. С другой стороны, если узнаю, что как-то помогли этому человеку, то сокрушу организацию, которую вы так умело и старательно создавали. Решайте сами. Эрхардт не стал раздумывать.
— Я уже дал вам ответ. И хочу предупредить, что, если попытаетесь уничтожить мою организацию, мы будем сопротивляться аресту.
— Как? — рассмеялся Убальдини.
— Оружие, которое мы давали напрокат кинокомпаниям, не бутафорское, — ответил Эрхардт с холодной угрозой, — и мы организованы гораздо лучше, чем вы.
— Лучше, чем американцы? Чем англичане?
— Да.
Убальдини затрясся от смеха и хлопнул Эрхардта по спине.
— Совершенно согласен с вами, — сказал Эрхардт, — однако на нашей стороне легкое численное преимущество над удачливыми бандитами в Абруцци.
— Несомненно.
— Мы не станем колебаться, — спокойно произнес Эрхардт.
Убальдини расплылся в улыбке.
— Мой дорогой, восхитительный Эрхардт, мы оба достаточно умны, чтобы не сражаться ничем, кроме мозгов. Встреча была в высшей степени очаровательной. Я четко изложил свою позицию, а вы выдвинули контругрозу, от которой у меня поджилки затряслись. Настолько серьезную, что я даже могу сократить вам поставку бензина. Теперь у меня другое свидание. С восхитительной маленькой женщиной, которая в полной мере оценивает силу полиции.
Давайте вскоре встретимся еще раз. A bientôt[63], герр Верли. Возвратясь в свой кабинет, Эрхардт сел за стол и торопливо обратился к своему заместителю.
— Фромм, нужно действовать быстро. Знаешь Гансена, нового?
— Да.
— У него есть какое-то прошлое, какая-то история, называй как угодно — во всяком случае, его ищет итальянская полиция. За освобождение Шуберта они требуют, чтобы мы выдали его.
— В таком случае, — ответил Фромм, — нужно соглашаться. Мы не можем позволить себе укрывать кого-то по сентиментальным причинам. Наше положение очень ненадежно.
