Юлиан Шульмейстер - Служители ада
Бренман пересчитал деньги, возвращает триста двадцать злотых:
— Будете живы — будут и деньги, в ближайшее время юденрат обеспечит женщин работой. Но для этого таки надо жить, поэтому не подсовывайте вместо драгоценностей злотые.
— Режьте меня, нет золота! — брызнули из глаз Фиры слезы.
— Ай-ай-ай! — Бренман укоризненно покачал головой и указывает на безымянный палец ее левой руки. — Жалко золотого колечка и не жалко детей!
— Единственная память об убитом фашистами муже! — Фира еще пуще заходится плачем.
— Плачете! Конечно, жаль мужа, — но как будете плакать, если, не дай бог, придется читать номинальную молитву по детям! — поднимает Бренман к небу указательный палец правой руки. — Не пугаю, милая пани, вы же сами отлично знаете, как наказывают за невыполнение немецких приказов.
Стягивает Фира с пальца кольцо — не снимается. Налился палец кровью — вот-вот брызнет.
— Не надо нервничать, лучше смажьте свой пальчик жидким мылом, — советует Бренман.
Наконец сняла кольцо, швырнула на стол:
— Все, больше ничего нет, хоть убейте меня и детей. Деловито, спокойно осматривает Шпрехер кольцо, проверил пробу, удовлетворенно хмыкнул:
— И совсем не надо убивать. Старинное кольцо, прекрасная работа и высшая проба. Учитывая долю пана Краммера, считаем, что вы внесли контрибуцию за себя и детей.
— Очередь за вами! — обращается Бренман к Певзнеру.
— Делайте, что хотите, но я сказал правду: золотые кольца, свое и покойной жены, давно обменяли на хлеб. Но верите — делайте обыск.
— Вашу мельдкарту! — протянул руку Бренман.
— Пожалуйста! — вручает Певзнер свое удостоверение.
Просмотрел Бренман все графы, сложил мельдкарту. Не выпуская ее из рук, говорит:
— Работаете в солидной фирме, имеете золотую специальность и должность. Неужели не жаль такой прекрасной работы?
— Я не собираюсь отказываться от нее!
— Не собираетесь! — вздымает Бренман глаза к небу. — Вы случайно не свалились с луны? Не уплатите контрибуцию — я буду вынужден забрать вашу мельдкарту.
— Не имеете права! Без мельдкарты не смогу пойти на работу, — кричит Хаим Певзнер. — Это же все равно, что отправить на смерть.
— Приблизительно, но не совсем, — прячет Бренман мельдкарту в портфель. — У тех, кто отказывается платить, мы обязаны забирать документы. Это еще не смерть, окончательное решение принимает юденрат. Может послать в Яновский лагерь, а там бог далеко не всегда помогает.
— Я вдовец, имею двоих детей! Кто будет за ними смотреть, кормить?! — восклицает в отчаянии Певзнер.
— Думаю, что это ваша забота! — свысока взглянул Бренман на Певзнера. Или, может быть, я ошибаюсь, что-то не так сказал? Может, вы полагаете, что мне следует заниматься не своими детьми, а вашими? Или, может, вы считаете, что в еврейском районе мало круглых сирот, которых опекает община? Иное дело, если и ваши дети станут круглыми сиротами, тогда их тоже примут в приют, но там таки очень несладко. Нет, нет, не думайте, что я зверь, что у меня не болит сердце за ваших детей. Только ваши дети — есть ваши, а мои — есть мои. И давайте закрывать лавочку. Есть чем уплатить контрибуцию — возвращаю мельдкарту и работайте с богом, растите детей. Нечем уплатить — о чем говорить!
Затянувшееся молчание прервала Фира:
— Старинный серебряный светильник и серебряный браслет можете принять в счет контрибуции?
— Серебро — тоже драгоценный металл, но, как сами понимаете, стоимость его невысокая, — миролюбиво сообщает Бренман. — Давайте посмотрим, что сможем сделать для вас.
Сидит Хаим Певзнер, сложил на коленях свои здоровенные руки, ничего не видит, не слышит. Копается Фира в вещах, достала высокий старинный трехсвечник и браслет из черненых серебряных пластин.
— Это я получила в приданое.
Осмотр вещей занял у Шпрехера немного времени.
— Из уважения к вашим покойным родителям принимается как серебряный лом. Оценивается в сто сорок злотых, требуются ценности еще на сто злотых.
— Не помогла, сестренка, твоя доброта, забирай приданое, мне не уйти от судьбы! — хрипит Хаим Певзнер.
Снял Краммер с руки наручные часы «Омега» в золотом корпусе, протягивает Шпрехеру:
— Теперь хватит?
Осмотрел Шпрехер корпус, открыл крышку, проверил механизм, молча кивнул головой.
Выписывает Бренман квитанцию:
— Ничего не поделаешь, должен же еврей помочь еврею.
Утром, когда Фалек Краммер шел на работу, увидел на афишном столбе объявление:
«На основании распоряжения № 4 Начальника отдела конфискаций и реквизиций генерал-губернаторства (Вестник распоряжений генерал-губернаторства, ст. 641) и распоряжения губернатора «дистрикта Галиция» (Правительственный дневник Галиции, ст. 81) сообщаю для сведения:
1. Еврейское население Лемберга должно в десятидневный срок сдать все меховые изделия, составляющие части одежды или в виде отдельных обработанных и необработанных шкурок.
2. Исполнение этого распоряжения возлагается на юденрат Лемберга.
3. Не выполнившие этого распоряжения караются смертью.
Бургомистр Лемберга доктор Куят».«Снова сдавать, нет и не будет конца до смерти», — горестно думает Краммер. Разглядывает рядом стоящего человека: невысокий, коренастый, лицо в шрамах морщин, поседевшие кудри свисают клочьями, глаза сверкают. Такие глаза не забываются, где-то с ними встречался. Улыбнулся мужчина и тихо приветствует:
— Не узнаете?
Это же Яков Шудрих, еврейский поэт. Как сразу не узнал? Схватил Шудриха за руку, звенит от волнения голос:
— Уже не верил, что вы существовали на свете, что мы были людьми, что издавались газеты и книги. А ведь все это было. Было! Как называлась книга ваших стихов?
— «Земля движется!» — вспоминается Шудриху довоенная жизнь, счастливый сентябрь. Сколько радости принесла «Ройтер штерн», как изменились люди… Как же его фамилия?.. Краммер!.. Конечно, Краммер!
— Что делаете, Краммер, чем занимаетесь?
— Санитар еврейской больницы. Помогаю умирающим и мне помогают побыстрее умереть. Вчера сдал одну контрибуцию, — сделал паузу и кивнул на афишу, — теперь будем готовиться к следующей.
— К следующей! Понимаете ли, о чем идет речь?
— Как не понять: выполнить приказание грабителей — или расстрел.
— Подумали, зачем требуют меховые изделия?
— Какое это меет значение? — Краммер с безразличием пожимает плечами.
— Какое это имеет значение! — с возмущением повторяет Шудрих. — Сегодняшние «Львовские висти» читали?
— Нет, не читал.
— Так прочтите, — передает Шудрих газету и пальцем тычет в сводку главной квартиры фюрера.
Взял Краммер газету. Верховное командование германских вооруженных сил сообщает:
«На Востоке враг продолжает свое наступление. Некоторые места прорыва нами окружены, в других ведется контрнаступление». Еще раз перечел — охватила радость: Красная Армия наступает, еще не конец!
— Спасибо, Шудрих, я счастлив, что встретились, снова почувствовал себя человеком.
— Вот и прекрасно! — по-дружески отзывается Шудрих, улыбнулся и подмигнул заговорщицки. — Так будем сдавать фашистам меховые изделия?
— Разве лучше погибнуть? — вчерашний и завтрашний день затмевают внезапно возникшую радость.
— Лучше не сдавать меха и не гибнуть! — констатирует Шудрих как само собой разумеющееся.
— Вы не знаете немцев, нашего старательного юденрата и нашей ретивой еврейской полиции! Все перероют до нитки, найдут и… — больше ничего не сказал.
— И все же нельзя сдавать меховые изделия. — Мысли Шудриха за пределами гетто, там, где решаются судьбы всего человечества. — Красной Армии помогают морозы, — так неужели своими мехами будем оказывать помощь фашистским солдатам?
— Какой другой выход?! — Краммер не спрашивает — напоминает о реальностях гетто.
— Закапывать, сжигать все, только не помогать врагам, — для Шудриха другой реальности лет.
Понимает Краммер правоту Шудриха, не раз читал в фашистских газетах о временных трудностях немецких войск, вызванных большими морозами. Представляется бесспорной и своя правота. Зачем зря подвергать себя смертельному риску, разве немцам помогут дамские горжетки, муфты, мужские воротники? Да и немцы уже о нем позаботились, его совесть чиста.
— У меня нет мехов, мне сдавать нечего.
— Я не о вас, мы в ответе за всех. Никто из живущих с вами в комнате, в квартире, в доме, никто из ваших знакомых, если они порядочные люди, не должны сдавать меха.
Вправе ли он, Краммер, толкать людей на невыполнение приказа немецких властей и ставить под немецкие пули? Не только их — самому идти на безумный риск. Попадется подлец и тогда…
