Юлиан Шульмейстер - Служители ада
— Это же надо совсем потерять совесть, чтобы такое писать! Только послушайте, — обращается к сидящим за столом Фире и Фалеку. — Оказывается, «новая Европа» — это как раз то самое, что нужно евреям, без чего они просто не могут жить. Не будь Гитлера, мы бы совсем пропали. И как вы думаете, почему? Мы не любим трудиться! Это я не люблю трудиться, — показывает Хаим свои натруженные мозолистые руки. — И плотник Бергер, Фирин покойный муж, тоже не любил трудиться. Мы жили на проценты, на паях с Ротшильдом содержали банк! Поэтому разжирели, зажрались, это же счастье, что пришли фашисты и начали приучать нас к труду.
— Чего расшумелся, кто мог написать такую чепуху? — не поймет Фалек, зачем Хаим затеял представление. Может, хочет скрасить горечь прощания, немного разрядить обстановку.
— Кто может писать такую чепуху? — Хаим не шутит, лицо покраснело от гнева. — Это пишет наш юденрат и его замечательная еврейская газета. — Хаим водит указательным пальцем по строчкам: «Надо признать, что до войны мы не любили физический труд, ныне на еврейской улице произошел мощный перелом, хотя при тяжелых обстоятельствах, но радостный. Второе полугодие 1941 года было для еврейства, живущего в губернаторстве, переполнено трудом. Распоряжение об общеобязательном труде ускорило процесс преобразования еврейства. Произошла в нас революция, бескровная, тихая и спокойная…». Поняли?! Ограбили, каждый день убивают, держат в клетках, как диких зверей, запретили рожать, и все это называется «радостным переломом»! Мне бы этих писак — задушил бы своими руками, пусть потом меня рвут на куски.
— О новой контрибуции слышали? — вздыхает Фира.
— Какая еще контрибуция? — ворчит Хаим. — Если требуются наши болячки или наши беды, отдам с удовольствием.
— Утром заходила подружка Хана (у них на Локетке уже была контрибуция), предупредила, чтобы готовились.
— Вот какую им дам контрибуцию! — складывает Хаим свои огрубевшие пальцы в здоровенную дулю.
— Контрибуцию придется платить! — грустно говорит Фира. — Тех, кто не платит, обыскивают, обирают, отправляют на работы, а это страшнее смерти.
— Отправляют в Яновский лагерь, — Фалек тоже слышал о том, как берут контрибуцию. — Оттуда не возвратился ни один человек.
— Плевать я хотел! — спокойно говорит Хаим. — Хуже, чем здесь, быть не может.
— Хаим, одумайся! — ужасается Фира. — У тебя же трое детей, младшенькой еще нет трех недель. Зачем же рожала Рахиль, зачем же столько людей рисковали жизнью? Чтобы ты взял малютку Марьям и своими руками убил?
Обмякли руки у Хаима, смотрит на Фиру, будто впервые увидел:
— Ты права, я должен добывать кусок хлеба и славить наш юденрат за «радостный перелом»! — бьет себя Хаим кулаком по лбу. — Радостный перелом!
Распахнулась дверь — в комнату вошли двое в штатском и один в форме полиции еврейской службы порядка.
Один из штатских, возрастом и, очевидно, чином постарше, представился:
— Старший инспектор отдела конфискации юденрата Рувим Бренман! — И кивнул головой в сторону молодого, румянощекого: — Инспектор Соломон Шпрехер. А это функционер службы порядка пан Цукерман. — Усмехнулся и добавил многозначительно: — Между прочим, он — не сладкий,[37] а совсем наоборот, в общем, человек долга.
— Магистр права Краммер, — представляется Фалек своим довоенным званием. — Чем обязан?
Бренман садится на единственный стул с полумягким сиденьем, на кровати расселись Шпрехер и Цукерман.
— Вы тоже служите в юденрате? — вежливо выясняет Бренман у Краммера.
— Санитар еврейской больницы! — представляется Краммер своей нынешней должностью.
— Тогда при чем здесь «магистр права» и зачем вы мне морочите голову? — совсем иным топом, с надлежащей строгостью, одернул Бренман Краммера и достал из портфеля небольшие картонные карточки. Выбрал нужную, громко читает: — Вдова Фира Бергер и трое сыновей. Это кто, например?
— Это я! — робко говорит Фира и указывает на своих сыновей, глазеющих с кровати на незнакомцев.
— Очень хорошо! — воскликнул Бренман и снова читает: — Вдовец Хаим Певзнер и двое дочерей. Это кто, например?
— Я Певзнер! — не глядит на чиновников Хаим.
— Допустим! — Бренман подозрительно осмотрел Хаима и снова читает. — Фалек Краммер! Это, если я правильно понял, вы? — Не дождавшись ответа, переходит Бренман к существу дела: — Итак, уважаемые, вы должны внести свою долю в контрибуцию, наложенную на еврейских жителей города.
— Какую долю? Какой контрибуции? — набычился Хаим Певзнер, несмотря на обещание, данное Фире.
Старший инспектор Бренман не обращает внимания на тон Певзнера, вежливо объясняет:
— На еврейское население наложена контрибуция в десять миллионов, из которых две трети надо внести драгоценностями. Имеется в виду золото, платина, серебро и бриллианты или доллары, фунты стерлингов, швейцарские франки, даже шведские кроны. Я понятно объясняю? — сделал Бренман паузу и, не дождавшись ответа, продолжил: — В Лемберге теперь проживает около ста двадцати тысяч евреев, — что же получится, если на них разделить десять миллионов? — Осмотрев жителей комнаты, поясняет: — А получается вот что: Фира Бергер за четыре души должна уплатить четыреста восемьдесят злотых, из них триста двадцать — драгоценностями. С Хаима Певзнера — триста шестьдесят злотых, в том числе двести сорок злотых — драгоценностями. С Фалека Краммера только сто двадцать злотых» Как магистр права, можете все внести драгоценностями. Их стоимость определяется по довоенным ценам. Я все ясно сказал?
— Яснее нельзя! — угрюмо говорит Хаим Певзнер и тычет под нос Бренману свои мозолистые руки. — Если кто-то сказал, что я содержу банк на паях с Ротшильдом, так это немного преувеличили. Были у меня и моей покойной жены обручальные кольца, мы их сожрали, обменяли на хлеб. Я все ясно сказал?!
— Эту песню поют почти все, — усмехается Бренман. — Но давайте поговорим как евреи с евреями. Надо же найти разумный выход.
— Давайте поговорим! — соглашается Певзнер. — В конце концов, не немцы пришли.
— Вот, вот, вы попали в самую точку! — восторгается Бренман. — Благодарите бога, что имеете дело со своими. Представьте только на одну минуту, что будет, если придут собирать контрибуцию господа эсэсманы и господа из украинской полиции?! А они таки придут, если мы сами не сдадим все в установленный срок. Что же останется в этой комнате после их ухода? Вы увидите тут горькие слезы, если бог даст такую удачу, что останетесь живы и еще хватит сил открыть глаза. Или вы со мной не согласны?
— Мы согласны! — снимает Фалек с пальца золотое кольцо и кладет на стол. Рядом с ним кладет восемьдесят злотых. — Это кольцо до войны я купил за двести злотых, из них сто двадцать плачу за моих неимущих сожителей.
Разглядывает Шпрехер кольцо, проверил пробу, подкинул на ладони, будто взвесил на весах, и дает заключение:
— Цена этому кольцу не более ста сорока злотых. Значит, в счет платы за ваших сожителей принимается шестьдесят злотых золотом.
— Теперь же цены на золото не ниже, чем до войны? — возмущается Краммер.
— Цены не ниже! — соглашается Шпрехер. — Вас обманули, когда вы покупали кольцо.
Бренман выписал квитанцию, протянул Краммеру и обращается к Фире:
— Проше пани, теперь ваша очередь…
— Дети мои голодают, не на что купить хлеба.
— Вы плохо слышите или не поняли, какие последствия вызовет неуплата контрибуции? Может, считаете, что еще мало пролито еврейской крови? Себя не жалеете, так пожалейте детей, они же один лучше другого, особенно меньшенький. Это же не мальчик — картинка!
— О них я и думаю! — угрюмо говорит Фира.
— Так я вам советую подумать о них с другой стороны. Как я вижу, вы не идиотка и не сумасшедшая. И как бы я ни жалел ваших детей, мне еще больше жаль своих деточек. Поэтому, если не рассчитаетесь, пан Цукерман отведет вас в тюрьму службы порядка. Будете там находиться, пока не уплатите всю контрибуцию. Кроме того, вам придется за каждые сутки содержания в тюрьме давать сто злотых. Как я понимаю, лучше сразу расплатиться: это намного дешевле. И мало ли что может случиться с детьми, пока будете в тюрьме. И еще очень прошу подумать, что будет, если из-за вас община не сможет своевременно внести контрибуцию и за ней придут эсэсманы?!
Подошла Фира к шкафу, порылась в тряпье, достала тонкую пачку купюр, отсчитала большую часть и протягивает.
— Оставляю детей на голодную смерть, — это все, что имеется.
Бренман пересчитал деньги, возвращает триста двадцать злотых:
— Будете живы — будут и деньги, в ближайшее время юденрат обеспечит женщин работой. Но для этого таки надо жить, поэтому не подсовывайте вместо драгоценностей злотые.
