Иван Меньшиков - Бессмертие
— В тундре худо жить — передай это хабене. В тундровом Совете знают, сколько у меня с братом олешек, пусть там спросит.
— Я это узнаю и у тебя, — сурово сжав губы, сказала Тоня, — завтра Васька Харьяг сам приедет и скажет мне. Иначе он не будет спокойно спать полгода.
— У тебя есть оружие?
Тоня вывернула карманы и открыла чемодан.
— Видишь, у меня нет оружия. Но завтра Васька Харьяг приедет ко мне и скажет, что у него олешков няхар йонар — три тысячи.
Мужчина пытливым взглядом обвел женщин, и те поежились от страха.
— В тунсовете записана только тысяча оленей, сват, — сказал Хойко. — В тунсовете думают, что у вас только один батрак…
— Нам нечего здесь делать, — захлопнув чемодан, сказала Тоня. — Нам не хотят говорить правду.
— Мы и без русских хорошо жили, — угрюмо ответил мужчина, — русским никогда мы кланяться не будем.
— До свиданья, брат Васьки Харьяга. Пусть завтра в мой чум приедут все ваши батраки. Послезавтра это уже будет поздно…
И Тоня вышла впереди Хойко.
Когда нарты двинулись в обратный путь, юноша и девушка услышали женский крик в чуме Васьки Харьяга.
— Он их бьет, — сказал Хойко.
Девушка вздрогнула.
— Остановись, — попросила она, — его надо проучить.
— Нельзя, хабеня, — мягко запротестовал Хойко.
— Остановись! — крикнула Тоня. — Я ему, сволочи, покажу!..
Хойко остановил упряжку.
— Ладно, поедем, — тихо сказала она, — пока еще рано… Надо обдумать. Гони скорее в тунсовет. Жалко, что я не собрала всех свидетелей.
Хойко улыбнулся и в низине между сопок, у кустов яры, остановил упряжку.
— Пиши, — сказал он, смеясь, — я ведь все знаю.
И озябшими руками Тоня записала страшные подробности жизни Васьки Харьяга и его брата. Хойко знал все.
— Что ж ты мне этого сразу в палатке не рассказал? — удивилась Тоня.
— Ты мне очень нравишься, — застенчиво улыбнулся Хойко, — мне хотелось ехать с тобой до самых теплых рек, откуда прилетают птицы.
— Ишь ты… — сказала Тоня и, сбросив варежки, провела озябшими руками по щекам Хойко. — Хочешь, я тебя поцелую?
И, крепко обняв за шею, она поцеловала Хойко в лоб ласковым дружеским поцелуем.
— Дай руку! Ты очень хороший парень.
И вновь бесконечная песенка нарт. Кажется, что они поют о многих годах хорошей дружбы. О том, что никак нельзя выразить скупой человеческой речью.
Под тихое похрустывание скованных морозом равнин хорошо думать о том, что впереди так много радостей, обид и счастья.
«Хойко!.. Милый», — с нежностью думает Тоня.
Месяц Большого Обмана
Месяц Малой Темноты — ноябрь — Тоня Ковылева вправе была счесть за Месяц Большого Обмана. Весной она узнает, что так называется март.
А пока ей хорошо. У теплой каленки горка хворосту. Тихая музыка из Скандинавии. За оконцем сполохи северного сияния. На тумбочке, за портретиком Ленина, стопка книг: Джек Лондон, Пушкин, Шолохов и Горький. Через час-два приедет секретарь тунсовета Миша Якимов. Он строил Нарьян-Мар, и его послали в тундру как активного комсомольца. Тоня еще не видела его, и ей интересно, какой он из себя. Неделю назад она послала все сведения о парме Васьки Харьяга и получила записку:
«Товарищ Ковылева!
Вы — энергичная девушка, спасибо за точное выполнение наказа тундрового Совета. Если что будет трудно, пришлите письмо, поможем. Васька Харьяг тунсоветом оштрафован на 500 рублей, и на днях я приеду получить с него штраф. Подготовьте заявление Терентия Вылко в суд на Ваську Харьяга. У меня есть на примете восемь батраков, которые получат по суду от хозяев в общей сложности 1500 оленей. Вот тогда-то мы и организуем колхоз. А пока собирайте детей.
Крепко жму руку, Тоня Ковылева.
Секретарь тунсовета М. Якимов».Тоне понравились деловитость и простота письма и умилила большая круглая печать в конце записки: «Юшарский кочевой самоедский Совет Большеземельного района».
— Даже печать поставил, — смеется Тоня и смотрит в оконце на Хойко.
— Заходи, северный рыцарь, — говорит она.
Хойко входит, на ходу стягивая малицу.
— Кто такой Миша Якимов? — спрашивает она, близоруко всматриваясь в Хойко.
— Миша? Хороший мужик, — говорит Хойко, — он меня грамоте научил. Я для него все могу сделать, — и, помолчав, добавляет: — И для тебя тоже… Все, что хочешь!.. — Потом, нахмурившись, он говорит: — В городе, говорят, хлеба мало. Ехал в кооператив обоз, и его разграбили разбойники. Правда это?
Тоня задумывается.
— Чепуха. Кулачье, наверное, слухи распускает.
— Ну, если так, то ладно, — успокоился Хойко. — Слышишь, нарты скрипят? Наверно, Миша приехал.
Действительно, через несколько минут в палатку вошел человек в белом совике. Это был паренек среднего роста, с маленькими черными бровями на простецком сухощавом лице.
— Здравствуйте, Тоня, — сказал он, удивленно рассматривая девушку.
— Здравствуйте, секретарь тундрового Совета! — засмеялась Тоня и помогла гостю снять совик. — А я думала…
Она смутилась, и легкий румянец тронул ее щеки.
— Понимаешь, какие они сволочи, Хойко, — неожиданно возмутился он, — им говоришь — плати страховые за батраков — не платят! Дай упряжки для геологической экспедиции — не дают!
— Да кто? — спросила Тоня.
— Кулачье и шаманы.
— Они — худой народ, — сказал Хойко. — Они — эксплуататоры.
— Что? — засмеялась Тоня. — Откуда ты такое слово узнал?
— Я три дня его учил, — сказал Хойко, — оно мне так понравилось, что я его знаю теперь наизусть.
— Он у меня молодец, — улыбнулся Миша Якимов, — только не надо говорить по-иностранному, Хойко, а то зазнаешься.
— Мне нравятся непонятные слова, — сказал Хойко.
Он весело посмотрел на друзей и, подмигнув, прошептал:
— Васька Харьяг уже здесь, однако. Позвать?
— Позови, — нахмурился секретарь тунсовета, — позови этого эксплуататора, — мрачно пошутил он.
Хойко вышел. Миша Якимов сел на единственный табурет, и лампа-молния осветила его усталое лицо.
Через минуту в оконце постучали, и вошел Васька Харьяг. На лице его появилась поспешная улыбка. В руках шамана чернел кожаный мешок.
— Здравствуй, власть, — сказал он, обращаясь к Якимову, — штраф приехал платить, чтоб ты не сердился.
И он высыпал из мешка полкилограмма кредитных билетов. Измятые, позеленевшие червонцы, пятерки, рубли рассыпались у ног секретаря тунсовета.
— Бери. У меня денег хватит.
Миша Якимов внимательно посмотрел на шамана, и взгляд его стал суровым.
— Нет уж. Плати сам.
— Да я неграмотный, не знаю, какие сколько стоят.
Секретарь тунсовета посмотрел на Тоню и попросил дать ему газету. Переложив на нее деньги, он сказал:
— Ну, гляди. Я при тебе отсчитываю. Вот это пятерка. Это десять рублей, это три рубля.
— Сам знаю, — хмуро ответил Васька Харьяг.
Получив нужную сумму, Миша Якимов написал расписку.
— Утром русскую хабеню повезешь по пармам, понял?
— Как не понять, однако? Понял. Повезу. Я власти не враг, — сказал шаман и торопливо вышел из палатки.
— Ну, мне надо ехать. До свиданья, Тоня Ковылева. Держись, девушка. Помни, кроме друзей, есть и враги. Они следят за каждым твоим шагом. Оружие у тебя есть? Ну и хорошо. Это на крайний случай…
Голос Якимова звучал участливо и грустно. Казалось, он сочувствует Тоне, точно зная, что ее ожидают лишь огорчения и обиды.
— Мне сегодня сто километров еще ехать. Избили комсомолку за то, что она читала пастухам газеты. У Коротаихи строится школа, проверю — все ли в порядке. Ну, дай твою лапу и не вешай нос, если что. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала Тоня дрогнувшим голосом.
Только сейчас она почувствовала все значение своей работы, и ей стало грустно от сознания того, что она еще слаба и что ее бодрость была наигранной и выдуманной.
Утром она выехала в стойбище. Школа пока еще строилась, но Тоня должна была уже начать обучение детей из всех соседних парм.
Упряжку вел Васька Харьяг. Он был предупредителен и вежлив.
— Тяжело тебе будет, девушка. Наш народ к спирту привык сильно, однако. Грамоте он не учен и учиться не хочет. Ленивый народ. Ехала бы ты лучше обратно в Москву. До тебя вот была же учительница. Пожила месяц — уехала.
— Плохая учительница была, — сказала Тоня, — я не из таких…
— Весной здесь русским худо же, однако. Болесь берет. Десны распухнут, зубы выпадают. Ноги корчит. Руки сводит. Отчего бы это? А?
— Цинга, — сказала Тоня, — меня этим не испугаешь. Буду сырую оленину есть, и цинга не возьмет.
— Откуда ты знаешь это, однако?
