Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

Казацкая быль
Там, на Зееловскнх высотах,
Последний бой жестоким был.
И в том бою мой дядька Федор
Шальную голову склонит…
На трассах юрода Ростова
Вершил он свой дрогальский путь:
Имел коня, к нему подковы…
Уздечку, бричку и хомут!
И оторной, и смуглолицый
Среди ростовских дрогалей —
Кидал мешки в порту с пшеницей,
Играя сплою своей.
На случаи драки на весельи,
Деды, ходящие в чести.
Будили Федюшку, —
В похмелья
Дурную склоку разгрести.
Он дышло брал от колесницы:
Тяжел был в две руки захват…
Он гнал гульбу через станицу —
Кто, прав — не прав, кто виноват?!.
Дрючиной вымахавшись яро,
На страх своим, на зло врагам —
Крушил трухлявые амбары.
Ворота сыпались к ногам.
…А тут, вдали от ридной хаты,
Стремясь сдержать наш ярый штурм,
В бой двинул Гитлер бесноватый
Своих последышей — фольксштурм!
Мальчишки шли картинно, пышно
И их свинец свистел и выл…
Озлившись, дядька Федька, дышло
И здесь за комель ухватил.
Он каску в сторону откинул,
Поднялся грозно в полный рост:
Сдержал рубеж…
А сам загинул —
В огне Зееловскнх высот!
Война не ведает печалей,
Когда под иен дымится кровь…
Их по квадратам расписали,
Зеленых фольксштурмовнков!
Остался дядька с рваной раной
Под серой насыпью земли.
Умчался конь его буланый:
Куда?..
Не знают дрогали!
И время взвень сбивает лиру,
Летит к безвестной стороне:
То ль к заповеданному Миру
То ль к незапамятной Войне.

… Под сердцем пуля у меня —
Германская тупая пуля.
Уж тридцать лег ее ношу я,
Победно выйдя из огня.

В живую ткань она вросла
И тянет, гнет солдата к смерти,
За то, что жизнь моя прошла
По гребню смертной круговерти.

За то, что сам стрелял и бил,
И лез в отчаянные драки.
Чужую злую кровь пролил,
Вставал с гранатою на танки.

Давно на свете нет войны,
А пуля клятая напомнит
Про Курск,
Приволжские холмы…
И сердце яростью наполни!

Но как я пулю оторву От сердца?..
Чуть оно заноет!.. —
И я живу, и не живу,
Еще не выбывший из строй.

Свое свинцовое литье
Война от сердца не отпустит,
Покуда в землю не опустят
Со мною горюшко мое.

Уснул казак у стен рейхстага
В конце поверженной войны,
Под окрыленным алым стягом
Своей весны, своей страны.

Трава теснилась сквозь каменья,
Бросая тоненькую тень.
Дымилось солнце возрожденья,
Цвела берлинская сирень.

Вповал бойцы — гвардейцы спали.
До края выбившись из сил,
На сером выбитом асфальте —
Где крепкий сон кого скосил.

Еще истертые подметки
Дымятся яростной войной…
Уснул степняк, как будто в лодке
Уплыл на родину домой:

По рекам, заводям зеленым,
Тугим кувшннкам, камышам,
По странам, им освобожденным,
Форсированным рубежам.

И всюду нивы колосятся,
Цветут вишневые сады.
В тени раскидистых акации
Поют синицы и дрозды.

На пятачке чужой державы
Сморил солдат российских сон.
Брала весна земное право
Сквозь битый камень и бетон.

Шли танки, самоходки, тягачи —
В последнее большое наступлепье,
И колыхались звездные лучи
Над боем нависающей сирени!

Сирень и здесь вовсю уже цвела —
Она жила, росла, благоухала.
И молодого света и тепла
Ей все казалось было мало.

Сирень была по — своему права:
Война — войной по крышам, по кюветам,
И здесь — она, да тихая трава
Того же фиолетового цвета.

Сирень цвела, как облако плыла —
Сирень побитой нами заграницы.
И очень подходящею была,
Чтоб вдеть ее в солдатские петлицы.

А розы громыхали по мосту
И проходили мимо, мимо, мимо…
Я подбежал к зазывному кусту
И отшатнулся: «Осторожно — мины!»

В чужой далекой, вражьей стороне
Познал солдат походную примету:
Не доверяйся маю и весне,
И этому сиреневому цвету.

Мы возвращались в дальний тыл —
Солдаты армии Чуйкова —
По следу грома боевого,
По свежей памяти могил.

Кругом зеленая трава
Покрыла щели и бойницы,
Где светлогрудая синица
В стволе орудия жила.

Был полдень солнцем осиян,
Во все концы — Земля большая
Дышала силой урожая
В нее заброшенных семян.

По флангу нашего полка
Земля атакою примята.
Из жерла пушки снничата
Все просят,
Просят червячка.

Синице этой повезло:
Где ни кустарника,
Ни дуба,
Дыра в тяжелой пушке Круппа
Как настоящее дупло.

Метал добыт в коре земной…
Природа мудро порешила:
Коль смерть несет он
И могилы,
Пусть будет прежнею землей.

Звенела птица:
— Тень да тень, —
Взлетев на ржавой пушки хобот.
Солдат на родину торопит
Веселый белобровый день.

На берегу жестокой памяти
Я вновь приметил тишину,
Что по хребтам свинцовой замяти,
Сюда пришла через войну.

Была она такою хрупкою
И нереальною была.
Крутился голубь над голубкою,
Летала звонкая пчела.

А память все‑таки не верила,
Что это вправду тишина,
С невозместимыми потерями,
Взяла которые война!

Когда ж кругом по Эльбе сдвинулись
В салют стрелковые полки, —
По всем холмам, стуча, осыпались
Цветов могильных лепестки.

На берегу жестокой памяти,
В конце расстрелянной войны, —
Дымился май весенней замятью…
Такой не будет тишины!

Уходит воинство мое
В сухой песок, в сырую землю.
Я это в жизни не приемлю,
Кричу Отечеству:
— В ружье!

Да разве можно,
Разве так
Сынов Отечества хоронят?
Едва глаза кому закроют —
Бегут на поминки
В кабак.

И там хмельные слезы льют,
Что жизнь слагается
Не сладко.
Дешевле было б в плащпалатку
Героя Вислы завернуть!
Без Божества,
Без торжества
Снесут соседа три калеки.
— Эх, человеки, человеки, —
Слепая ваша голова!

Я не вижу за дымкою дальнею:
Что там будет у нас впереди?
Слезы, слезы и лица печальные, —
Обложные глухие дожди.

Вроде, в жизни покуда не пройденной,
Крыша, стены с оконцами есть
И на сердце поруганной Родины —
Эта грустно — печальная песнь!

Что нас ждет, что под хмарами сбудется? —
Самому не придумать никак.
Бесприютно — пустыни а я улица,
Даже лая не слышно собак.

Лишь одно я по памяти высчитал:
Через низость позора и срам,
Мать — Россия убогою нищенкой
По соседским пошла по дворам!

И не видно за дымкою дальнею:
Что грядет, что там ждет на пути?..
Слезы, слезы и лица печальные, —
Обложные глухие дожди.