Ибрагим Друян - Клятву сдержали
И вот я в новой должности: начальник санитарной службы 193-го пулеметного батальона Киевского укрепрайона. Батальон занимал позиции в юго-западной части города, на подступах к нему. Здесь стояло несколько дотов со станковыми пулеметами. Бойцы жили в блиндажах, расположенных неподалеку от дотов. В мои обязанности входило следить за санитарным состоянием всех помещений, пищеблока, личного состава. Помогала мне веселая черноглазая медсестра Феня. По нескольку раз в день обходили мы все службы, и уже само появление Фени среди бойцов всегда вносило оживление, поднимало настроение личного состава. Хохотунья, острая на язык, обладавшая мягким и в то же время метким украинским юмором, Феня шутила с бойцами, могла «расхохотать», как она выражалась, даже самых мрачных и угрюмых. Но если дело касалось нарушения санитарных норм, она становилась беспощадной. Могла так отчитать нерадивого, что тот краснел, не знал куда девать глаза.
На нашем участке враг активных действий не проводил. Изредка обстреливал нас из артиллерии и минометов, но обстрелы эти ощутимого вреда не приносили. Лишь в начале сентября фашисты попытались занять наши укрепления, однако мы отразили все атаки.
Для захвата Киева, как и многих других наших городов, немцы в то время применили свою излюбленную тактику — «клещи». Они предприняли широкий обходный маневр с флангов.
20 сентября мы получили приказ взорвать все доты, оставить позиции и выйти из Киева. Отходили к Днепру, шли через весь город. Было это рано утром, едва брезжил рассвет. Но жители не спали, вышли на улицы. Провожали они нас молча, со слезами на глазах, и в каждом взгляде — молчаливый укор. Но что могли мы сказать им, чем утешить? Сами были подавлены, многого еще не понимали. Но мы не допускали и мысли о том, что уходим из города навсегда, и были твердо уверены: вернемся в Киев, и вернемся победителями.
Оставляя город, мы уже знали, что он окружен, что неоднократные попытки наших войск прорвать позиции противника заканчивались неудачей. И все же мы не теряли надежды вырваться. В бой вступило и наше подразделение. Атака следовала за атакой, и мне, как и многим медицинским работникам в то время, часто приходилось откладывать в сторону санитарную сумку, брать в руки винтовку.
Враг оказался сильнее, организованнее, мы с боями отошли к деревне Борщевка.
Вдруг среди бойцов прошел слух, что в этом месте немцы еще не успели сомкнуть кольцо. Как сообщили разведывательные подразделения, чтобы выйти из окружения, нужно переправиться через небольшую речку. (Кажется, она называлась Дымерка).
Мост через речку был разрушен, а к переправе прибывало все больше и больше людей. Как часто бывает в таких случаях, каждый старался переправиться быстрее. Началась суматоха, порядок был нарушен. Это грозило вообще сорвать переправу. Чтобы навести порядок, нужен был умелый командир, человек больших организаторских способностей, железной воли. И такой командир нашелся. Им оказался полковник в форме танкиста, появившийся незаметно у самого берега, где располагался я со своими ранеными. Он поднялся на пригорок, громко крикнул:
— Командиры и коммунисты, ко мне!
Вокруг полковника сразу же стали собираться бойцы и командиры. Он скупо обрисовал обстановку, стал отдавать приказания. Так образовался штаб переправы, который и взял все руководство в свои руки. Часть бойцов была мобилизована на восстановление разрушенного моста, нескольким отрядам было приказано разбирать деревянные постройки на берегу, перетаскивать бревна к воде. По приказу полковника бойцы-коммунисты тем временем обходили подразделения, наводили порядок, гасили панику. Они сообщали, что переправа к утру будет готова, что по ту сторону реки немцев нет, нам на выручку идут наши…
Велика сила человеческого слова. В тот день в этом я убедился особенно. Люди, которые еще минуту назад готовы были в панике наделать немало глупостей, после короткой беседы с «уполномоченным штаба» успокаивались, сами помогали наводить порядок.
Пока восстанавливали мост, «штаб» определял порядок переправы, устанавливал очередность. Первыми на тот берег мы должны были переправить раненых, а из гражданского населения — женщин и детей. По приказу полковника я был назначен старшим в группе медиков и ответственным за переправу раненых. В помощь мне полковник выделил лейтенанта-пехотинца, совсем еще молодого командира, назвавшегося Сергеем. Лейтенант должен был организовать из бойцов группу носильщиков. Белокурый, с правильными чертами лица, с едва заметными усиками над по-детски припухлой верхней губой, Сергей даже в эти дни непрерывных боев и тяжелых переходов сохранял щегольскую выправку, строевую подтянутость. Он быстро организовал большую группу бойцов-добровольцев, которые готовы были в любую минуту приступить к переноске раненых.
Мост восстанавливали всю ночь. На берегу уже было тихо, паника совершенно улеглась, слышны были лишь перестуки топоров на реке. Едва забрезжил рассвет, полковнику доложили, что мост готов. Сергей подал команду переправлять раненых. Бойцы взялись за носилки, двинулись к мосту. За ними потянулись раненые, которые могли передвигаться самостоятельно. Остальные с надеждой смотрели на тот берег. Измученные многодневными боями, голодные, они ожидали своей очереди…
Самолеты фашистов появились неожиданно, и леденящий душу вой заполнил все вокруг. Враг бомбил переправу. Разрывы бомб смешались с криками и стонами раненых. Самолеты делали все новые и новые заходы, а когда кончился запас бомб, на бреющем полете стали обстреливать нас из пулеметов.
Паника снова охватила людей, каждый стремился убежать как можно дальше от этого страшного места. В отчаянии мы развернули красный крест. В ответ фашисты усилили обстрел.
Пули и осколки свистели вокруг. Я бросился лицом в песок и лежал, ожидая смерти в любую секунду. Передо мной пронеслась вся моя жизнь…
Короток был мой жизненный путь, но не легок.
Рос и воспитывался я в крестьянской семье. Отец едва мог написать свою фамилию, мать вовсе была неграмотной. Но эти простые люди сердцем понимали, что для крестьянина-бедняка колхозная жизнь — единственно правильный путь к счастью. И семья наша одной из первых в Крыму вступила в колхоз. Самой заветной мечтой матери было выучить меня на доктора. А учиться было не легко. В нашем селе в то время школы не было, ходил пешком в Саки за три километра. Одежонка и обувь были не ахти какими, в осеннюю непогоду и зимой приходилось особенно тяжело.
После окончания семилетки я решил пойти на «свой хлеб». Работал учетчиком в МТС, однако мысль продолжать учебу не покидала меня, и вскоре вместе с товарищами поступил в Керченский металлургический техникум.
Это был голодный 1933 год. Стипендии не хватало даже на еду, и мы после занятий шли на станцию подрабатывать. Выгружали из вагонов известь и руду, иной раз работали всю ночь. Утром, еле отмывшись от въедливой пыли, бежали на занятия.
Так прошло два года. Еще во время учебы в техникуме понял, что металлург из меня не получится. Металлургия не влекла к себе, я был к ней равнодушен. И в то же время мог подолгу простаивать перед окнами поликлиники, наблюдая за людьми в белых халатах. Как меня тянуло к ним! Каждый человек в белом халате казался мне добрым волшебником.
Мы сдали экзамены за второй курс техникума, разъехались на практику. Я попал в Макеевку на металлургический завод имени С.М.Кирова. На квартиру определился к одинокой молчаливой женщине на окраине города. Однажды к ней приехал погостить родственник из Днепропетровска. Он-то и оказался тем человеком, которому суждено было резко изменить мою судьбу.
По вечерам за стаканом морковного чая с сахарином родственник хозяйки подолгу и интересно рассказывал о Днепропетровске. Слушая гостя, хозяйка больше молчала, зато я забрасывал его вопросами. Меня интересовало все: и какой он, этот Днепропетровск, и широк ли Днепр, которого я еще ни разу не видел, есть ли там медицинский институт… Из его ответов получалось, что Днепропетровск — самый красивый город в мире, что институтов там видимо-невидимо и самый лучший из них — медицинский.
Когда практика закончилась, я взял свой маленький обшарпанный чемоданчик и приехал в Днепропетровск. Медицинский нашел легко — «язык до Киева доведет». С трудом открыл массивную дверь, вошел в прохладный вестибюль. И лицом к лицу столкнулся с высокой женщиной. Ее большие глаза строго и внимательно смотрели на меня.
— Здравствуйте, — сказал я, внутренне робея, но стараясь придать голосу как можно больше бодрости. — Где здесь в студенты принимают?
Женщина улыбнулась одними глазами, бегло осмотрела меня с головы до ног и ответила:
— Опоздали, молодой человек. Набор уже окончен.
Опоздал… Словно свет померк перед глазами. Я, наверное, побледнел, потому что женщина испуганно бросилась ко мне, как маленького, отвела в сторону, усадила на стул.
