Владимир Осинин - Полк прорыва
Прошлое… Он понимал: чтобы разобраться в нем, не требовалось никакого напряжения. А этот тихий и строгий кабинет, в котором многие сидели, всегда настораживал, казался декорацией какой-то большой сцены, где разыгрывались трагедии вровень таким, как «Отелло» и «Фауст», И какие еще могут разыграться.
Ему сделалось страшно. Но он тут же отогнал от себя эти тревоги: теперь уже другого выбора быть не может! И он бы, наверное, почувствовал себя несчастным, если бы случилось все иначе.
С утра начались совещания. И по каждому вопросу: «Ваше мнение?» Коротко и ясно. Всякие колебания будут говорить о твоей слабости. Ошибки не исправишь. И за них дорого платят.
Прежде, когда наша страна была окружена врагами, все было ясно. А откуда теперь нахлынет туча? И то ли она сразу зашумит ураганом, то ли возникнет из небольшого очага и потом разрастется, охватит весь земной шар?
Надо быть пророком, чтобы все предвидеть, что может выдвинуть жизнь. Да и пророк, наверное, не смог бы так легко строить всякие предположения, а вот генерал Звонов доказывает, что, «в случае возникновения, война в Европе будет скоротечной». Выражает свои мысли, ссылаясь на иностранные источники. Но ведь и западные спецы не полагаются только на одни атомные удары. Не для триумфального шествия они держат в Западной Европе сильные бронетанковые кулаки.
Однако Звонов просчитался. Высокое мнение резко изменилось не в его пользу. Но такие не утопают. Где он теперь вынырнет?
Хлебников сообщил знакомым, что уезжает «продолжать прерванный отпуск», а сам улетел в те края, где служил когда-то, проехал вдоль границы от Кушки до Читы и дальше. И в его сердце засела неясная тревога: «А что может здесь быть лет через десять — двадцать? Или более?» Пока об этом молчим. Но вскоре, наверное, придется говорить. И с каким огорчением!
В тот день, когда он вернулся в Москву, позвонил генерал-полковник Прохоров:
— Хочу вас видеть.
— Жду.
Маршал встретил его у порога, и Прохоров со слезами радости на глазах стал обнимать его:
— Спасибо вам, Кирилл Петрович. От всех танковых войск! Ваша твердость помогла. Убедила! А сейчас колесо завертелось в другую сторону. Я только что от министра, приняты важные решения.
— Очень рад. Садитесь.
Прохоров сел и стал рассказывать о своей беседе с министром. Он видел, что глаза Хлебникова опечалены, почти тревожны, поэтому поспешил успокоить его:
— Когда речь зашла о вашем «упорстве», как выразился один товарищ, то министр знаете что сказал? Не для себя же, говорит, он искал выгоды, отстаивая свои позиции! Хотя лично я верил, что все кончится хорошо, разберемся… В ближайшее время начнем получать новейшую технику.
Когда Хлебников стал рассказывать Прохорову о том, что он видел на восточной границе, Прохоров слушал и молча качал головой:
— Жаль. Очень жаль.
— И обидно… Меня пугает их черная мечта. Хорошо, что нам удалось уладить Карибский кризис. Столкнуть две великие державы лбами — и все решается очень просто: мировое господство обеспечено.
Они долго сидели молча, наконец маршал встал и подошел к окну.
— Все еще не верится, — вздохнул Прохоров.
— Дай бог, чтобы я ошибся, — ответил Хлебников.
Прохоров таким радостным никогда не был.
— Останутся ли нам благодарны наши потомки за то, что мы стремимся сохранить для них землю и всю ее красоту? Такие сказочные города и долины в цвету! Красоту здорового тела и способность мыслить.
— Останутся, — сказал маршал. — Доброе не исчезает на земле бесследно. Оно воплощается во что-то реальное и само себя утверждает на века. Мы должны быть счастливы, что живем для него, служим ему.
— Мы и так счастливы! Даже через край! — усмехнулся Прохоров.
Генерал Прохоров был прав, когда сказал, что колесо начало раскручиваться в другую сторону. На очень авторитетном совещании было заявлено, что не «наломали дров благодаря принципиальной позиции некоторых военачальников». Все, конечно, поняли, о ком и о чем шла речь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Холода быстро сменились оттепелью, снежные глыбы съезжали с крыш, разбивались на тротуарах, пугая прохожих. Увесистые сосульки слезились на карнизах. Дворники тянули веревки, кричали до хрипоты: «Обходите!» Машины еле продвигались по улицам.
Потом несколько дней опять шел снег, начались морозы и ветры, и погнало лисьи хвосты по улицам. На дворах и в скверах выросли сугробы.
И вот наступило полное безветрие. Густой иней осел на деревьях, опушил телеграфные провода. Природа подарила людям сказку.
Было воскресенье. Шорников проснулся и увидел в окне яркое солнце и белую ветку тополя. Взглянул на часы — проспал! Сбор туристов назначен ровно на восемь, а сейчас уже начало девятого. Он вскочил, кое-как заправил койку, быстро собрался и, выпив стакан чаю, побежал к автобусу.
Штабники организовали лыжную прогулку. Собирались поехать многие, и Шорников очень жалел, что никого не застал на вокзале.
На путях стояла электричка. Может быть, они задержатся там, у платформы Зеленоградской?
Людей набилось в электричку столько, что ему еле удалось втиснуться в тамбур.
Окна запотели, все проплывало неясно, будто в молоке. Придерживая рукой лыжи, он стоял у самой двери и читал «Огонек».
Рядом были какие-то девушки, пытались запеть, но у них никак не получалось. Тогда они начали поддевать Шорникова:
— Одинокий дяденька, не слепите глаза! Что вы уставились в журнал? Хотя бы осмотрелись! Далеко ли едете?
Он улыбнулся:
— А вы куда?
— Сами не знаем!
«Так ехать можно только в юности!»
— Давайте с нами, а то мы без вожака — как гуси.
Какое-то время он даже колебался: не поехать ли ему с этой компанией? Но они неожиданно высыпали из вагона на первой же остановке после Пушкино, забыв о нем.
На Зеленоградской тоже многие сошли: одни направились сразу вправо, в березняк, другие, без лыж, с сумками, — влево. Он постоял, осмотрелся — никого. Значит, ушли его штабники, плетутся уже где-нибудь в полях по лыжне за Праховым.
— Послушай, молодой-интересный, — потянул его кто-то за рукав свитера. — Испытай свое счастье, покажи руку.
Цыганка, совсем юная, почти девочка, согнулась под тяжестью ребенка на руках.
— Помоги цыганенку.
Он дал ей монету:
— А гадать не обязательно.
— Не веришь — не надо. Мне просто хотелось тебе сказать, что-нибудь приятное. Как сохнет по тебе одна красавица! — и в ее глазах засверкали лукавые искорки.
Цыганенок прятал лицо в пуховый платок матери, а одним глазом все время посматривал на Шорникова.
— Подержи-ка ребенка, я его лучше укутаю, — сказала цыганка и передала Шорникову своего цыганенка. — Не урони. Своих детей приходилось на руках держать?
— Приходилось.
— Счастливый папаша!
«Знала бы ты, какой счастливый! Как там дочка с дедом? Когда же все это кончится? Выехали бы сейчас вместе. Ничего так не хочется, как услышать звонкий голос дочери».
Подошла электричка — тоже из Москвы. И когда туристы-лыжники разбрелись, на перроне осталась одна девушка в голубом спортивном костюме и белой шапочке. Она подняла руку и крикнула Шорникову:
— Алло!
Он сорвал с головы шапку и помахал ей.
— Я же говорила, — улыбнулась цыганка, принимая от него ребенка. — Верно, очень интересная!
Елена подошла к ним, стала рассматривать цыганенка и приговаривать:
— У-у, какой глазастый! Прелесть.
Цыганка заторопилась своей дорогой.
— А где же наши? — спросила Елена.
— Не знаю, я тоже только что приехал.
— Ничего, пойдем по лыжне, где-нибудь отыщем.
Они закрепили лыжи и вышли на опушку леса. Впереди была поляна, вся в проложенных лыжниками полосах.
— Хотите, я вам покажу, как надо спускаться с горы? — сказала Елена, оттолкнулась и понеслась вниз, взлетая на невидимых ухабах и пропадая где-то за буграми, потом снова появляясь. У самого оврага развернулась, будто расписалась.
В котловане было по-весеннему тепло. Как где-нибудь в южных горах. Солнце ударяло в бугор, отражалось и текло навстречу своим лучам, получалось что-то вроде солнечной изморози. Словно на пружинах, подпрыгивали ветки деревьев — ссыпался иней.
Лыжи легко скользили по нетронутому снегу, было тихо-тихо. В сосняке лежали голубые тени. Казалось, они источали свой свет. Голоса гулко отдавались.
— Давайте покричим, может быть, наши отзовутся, — сказала Елена. — Только нет, не отзовутся. Я не верю, что они приехали.
— Жалеть не будем!
— Нет, не будем! Странно немножко, правда?
— Правда.
— Наверное, есть бог на земле! Так бы мы с вами никогда не оказались вместе. — И засмеялась. — Если хотите знать, это я вымолила! Каюсь! — Она смотрела на него, и он видел, что глаза у нее никогда не были такими восторженными.
