Владимир Осинин - Полк прорыва
И еще Шорников подумал, что ни с какой вышки никому не увидеть самого важного, того, что можно определить не с расстояния, а только по взглядам людей, по движению рук. В бою люди будут двигаться в машинах по горячему пеплу, дыша через противогазы еще не остывшим воздухом, думая о своих матерях, которые их на руках качали, о невестах и молодых женах. И о тех, которые погибали прежде, не с такой «громкой славою», но все же погибали с сознанием исполненного долга. Солдаты уносят в могилы свои последние думы. И если бы они передавались в наследство живым, эти их думы, наверное, на земле никогда бы не было войн.
«Интересно, а что было бы, если б последовала очередная вводная: противник применил ядерное оружие?»
И ему захотелось опять быть рядом с теми, кому общее имя — солдат, среди тех самых парней, на которых держался и держаться будет мир на земле. Они пойдут в огонь, понимая, что люди живут только раз и что жизнь — это самое большое счастье, даже если она и не получилась такой, какой мечталось. Они готовы не только к лаврам победителя, но и к самому худшему, что бывает на войне.
Из-за высот доносилась сплошная стрельба и гул двигателей.
И в ту сторону мало кто уже смотрел. Только генерал Прохоров все еще не отрывался от бинокля. Потом он опустил его и задумался. Может, перед ним в какие-то мгновения проходили в памяти сражения под Сталинградом. Лицо его было почти бронзовое, и на нем отразились ночи раздумий, короткие, как взрывы, неожиданные решения и постоянная тревога, не за себя, за всех других, за судьбу России.
— Спасибо, Тимофей Федорович, за все! — сказал один из тех, кто был в пальто и шляпе. — По-моему, есть над чем подумать.
Спустя некоторое время в указе среди награжденных офицеров Шорников встретил и фамилию Чеботарева Степана Дмитриевича. Побежал на почту, отбил телеграмму. На следующий день получил ответную:
«Благодарим, ждем в субботу. Чеботаревы».
Шорников вынул из портфеля букет южных роз, передал Людмиле.
— Спасибо! Какое чудо! — Она долго держала их в руках, не зная, что с ними делать. Видимо, сам Степан Чеботарев никогда не привозил цветы жене, с учений возвращался не с букетом ромашек и колокольчиков, которых в летнее время полно на окраинах полигонов и стрельбищ, а с благодарностями от командования.
Людмила ушла на кухню, а они расположились в кабинете. Вдруг Чеботарев вскочил с кресла:
— Что это такое? Выдумала еще…
Он крупными шагами подошел к стенке и сорвал свой портрет — увеличенную фотографию тех лет, когда был еще капитаном. На груди орденов и медалей — не сразу сосчитаешь. Орлиный нос, лихо задранный кверху чуб…
Людмила, конечно, вывесила портрет, надеясь, что обрадует не только мужа, но и представит гостям его славное прошлое. К военным заслугам Степана прибавилась новая, мирных дней. А ее добиться не просто. Может, посложнее, чем на фронте.
Звонок опять прозвенел с переливом. Чеботарев сунул рамку с портретом за книжный шкаф и побежал встречать гостей. Появился полковник, а с ним несколько лейтенантов — пришли «под строем», как выразился один из них.
На столе было много бутылок и обилие закусок, хватило бы накормить целую роту. Горой возвышались яблоки, в огромных вазах выставлены салаты, на больших тарелках сыр и колбаса.
— Скоро индейка будет готова! — сообщила Людмила.
— Прекрасно! — потер руки Чеботарев. — Начнем, а потом очередь дойдет и до индейки.
Полковник приказал хозяйке меньше суетиться, сесть за стол и взять в руки рюмку.
— Дорогие товарищи! — сказал он, стараясь придать своим словам значительность. — Мы собрались сегодня…
— Выпить! — выкрикнул Чеботарев. — Ради бога, не надо говорить обо мне так. Здесь не поминки. Я ведь знаю, что за этот орден останусь должником на всю свою службу.
— Все верно, но позвольте, — перебил его полковник, — с нашими желаниями тоже надо считаться. Мы радуемся не столько за вас лично, товарищ подполковник, сколько за свою часть. Вы ее представитель. Достойный. Хотя и орден свой вы заслужили лично, не скромничайте.
— Ладно, давайте выпьем за представителя! — засмеялся Чеботарев.
— Разреши мне тоже тебя поздравить, — Людмила подошла к нему, склонилась и поцеловала в щеку.
— Это тоже можно!
Капитаны и лейтенанты пили за комбата и за свои роты и взводы. Подполковник Чеботарев с улыбкой слушал их и не мешал говорить. Чувствовалось, что они все у него под крылышком и он готовит из них себе подобных. Они уже и сейчас многое унаследовали от него — все со своим характером, в любом случае не теряются.
Все хвалили кулинарное мастерство хозяйки. А полковник предложил новый тост:
— За жену и друга, постоянного помощника нашего комбата.
Людмила не смутилась, потому что, видимо, ждала этого неизбежного тоста, молча выслушала и с достоинством выпила.
На этом «официальная часть» была закончена. Чеботарев и полковник пересели на диван, заговорили о службе. Людмила сначала слушала мужа и его начальника, потом подошла к вазе с розами, которые привез Шорников, склонилась над ними.
Лейтенанты налаживали проигрыватель, оглушающе раздалось: «То ли вечер, то ли день, то ли солнце, то ли тень».
Людмила подошла к Чеботареву и полковнику:
— Мужчины! Вы и здесь не можете без служебного совещания? Я хочу танцевать! Ну, кто из вас рыцарь?
Полковник поднялся, они стали притопывать невпопад.
— Поставьте что-нибудь другое, — попросила Людмила. Загрохотали дробные, лихорадочные звуки, трудно понять, с каких материков.
— А нельзя ли обычный вальс?
Чеботарев взял в руки бутылку шампанского и держал ее на коленях, как снаряд, ждал, когда закончится танец. Пробка ударила в потолок, зашипела пена.
— За орден!
— За батальон!
— Дай бог не последнюю!
Людмила выпила, поставила бокал на стол и издали со слезами на глазах смотрела на розы. Казалось, что они не радость, а печаль принесли в этот дом.
— Майор Шорников! Вы совсем уснули. — Людмила потащила его танцевать. — Коля, вам скучно у нас?
— Я не могу отвечать на такие вопросы.
— Помните, как мы на студенческом вечере завоевали приз? Какой танец мы тогда танцевали?
— Вальс «Амурские волны».
— Не забыли. Хотя это было так давно. В какой-то другой жизни. На другой планете! А когда вы появились снова рядом, мне стало казаться, что, наоборот, ничего другого и не было, только то… Общежитие на окраине города, речка. И вечера — гуляй сколько хочешь.
«Зачем все эти воспоминания? Они теперь оборачиваются каким-то обманом и вовсе не дают облегчения душе».
— Вы, наверное, очень любили свою жену? Ведь женщине, особенно любящей, совсем не много надо — чистосердечности и чуточку нежности. Только ограниченные люди считают эти чувства пережитками прошлого. Она у вас была хорошая?
— Хорошая.
— Как это приятно слышать! Я бы хотела, чтобы и обо мне так смогли сказать.
— Зачем завидовать мертвым?
— Но когда завидуешь бескорыстно, тогда ничего плохого в этой зависти нет.
Она стала какой-то уравновешенной, а прежде сама не знала, чего хотела. Когда другим было весело, начинала грустить, а если другие были опечалены, смеялась.
— Кто бы мог знать, что все так случится?
— А кто знает, как еще могло случиться?
— Я знаю только одно, — сказала она совсем тихо, — если бы все повторилось снова, я полюбила бы вас больше прежнего.
Где-то была та грань, которую им никак нельзя было переходить, и они умолкли. Потом заговорили о другом.
— Вы рады за Степана? — спросил он.
— Не просто рада! У меня сегодня какой-то особенный день. Как будто после долгой зимы раскрыли в доме окна настежь. Радостно и очень жаль чего-то.
Она опять походила на ту, прежнюю Людмилу, любительницу помечтать, способную одним словом убедить тебя том, в чем ты долго сомневался.
— Когда вы теперь к нам снова приедете?
— Не знаю.
— Приезжайте. Хотя бы изредка. Просто когда вам будет скучно. — И она вздохнула. — Степан скоро уедет, наверное куда-то далеко. За папахой!
— А вы останетесь?
— Да! — произнесла почти испуганно.
А за столом Степан Чеботарев в обнимку с полковником пели:
За твои за глазки голубые
Всю бы я вселенную отдал!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сергей Афанасьевич Мамонтов уехал в командировку. Сказал, что недели на две.
Вечером Шорников сидел в своей комнате и читал мемуары Черчилля. Вошла Изида, поставила перед ним чашечку дымящегося кофе, постояла немного, взяла из его рук книгу и молча, глядя в глаза, опустилась к нему на колени. Вся огненная.
