Игорь Шелест - Крылатые люди
Когда и остальные военачальники убедились, что мост цел, старший генерал осмотрелся вокруг:
— Где же «виновники» этой работы?
Штабной офицер подлетел к нему, указывая на летчиков. Те встали, генерал подошел к ним:
— От лица начальника Генерального штаба благодарю вас! Отлично сработано!
Не прошло и пяти минут, как лаборатория опустела.
Летчики тоже смогли поинтересоваться делом рук своих, а потом, успокоенные, отправились ужинать.
На следующий день их вызвали в Кремль, и Михаил Иванович Калинин вручил им ордена Отечественной вой ны I степени.
Не менее трудный и столь же дерзкий полет с фотографированием был выполнен Владимиром Драгомирецким в самом конце весны 1943 года.
Ему было поручено выполнить аэрофотосъемку железнодорожного узла в Орле через несколько часов после налета наших бомбардировщиков, чтобы командование могло оценить результаты выполненной бомбардировки.
И вот Драгомирецкий на Б-25 со своим экипажем отправился в полет. Как командира корабля, его предупредили: если действия вражеской противовоздушной обороны будут слишком угрожающими, по лезть на рожон!
Но как уловить эту критическую грань? Ту, которая укажет: "Стоп! Дальше не суйся, поворачивай назад!"
В самом деле. Одному представится, что огонь зениток так силен, что больше нет возможности продвигаться вперед. Другому, наоборот, все еще будет казаться, что снаряды, хоть и рвутся кучно, да не так уж и близко и идти еще можно.
Что ж?.. В принятии решения здесь первенствующий голос принадлежит мужественности, отваге и конечно же опыту летчика.
И на этот раз им нужно было сделать всего-то три снимка, но надежно, без засветки.
Они подошли к окраине города. Внизу было все тщательнейшим образом затемнено. Но напрасно было бы думать, что опытный штурман и летчик не сумеют сориентироваться в темноте: земля почти всегда выявит какие-то свои более светлые полутона. Однако ж для надежности пришлось им покружиться, уточняя, Орел ли это?
Но вот штурман сказал решительно, что самолет над объектом съемки. Да и Драгомирецкий не сомневался в этом, хорошо зная местность под собой. До войны он много летал здесь, будучи летчиком-инструктором аэроклуба, обучая рабочую молодежь, комсомольцев-осоавиахимовцев, Вон там, правее, был тогда их маленький аэродром, зеленый летом, с неистовой травой, которую так радостно было косить в июле спозаранку. А там, левее, где чуть лоснится поворот Оки, они любили купаться. Владимиру вспомнилось, как они пировали здесь на свадьбе в деревушке рядом с аэродромом, когда его механик выбрал там себе в жены девушку.
— Ну что ж, командир, начнем? — заставил его встрепенуться штурман.
— Начнем. Курс?
— Пять влево. Будет самый раз!
— Добро.
Владимир ссутулился, стиснул ручки штурвала обеими руками, уставился на приборы; самолет замер на боевом курсе.
Первая сброшенная ими фотоавиабомба осветила землю под ними так ярко, что вмиг на ней выявились все морщины: насыпи и впадины, пути и стрелки, воронки от бомб и пущенные под откос вагоны. Вот тут-то и пяти секунд не прошло, как вспыхнули первые два прожектора, скрестили лучи, потянулись распялом ножниц, выискивая крылья. Штурман, не мешкая, «подвесил» вторую фотоавиабомбу, и уж тогда враз словно взбесилась вся свора прожекторов. И, вторя им, брызнули из всех щелей, запульсировали нервно, торопливо, зафонтанировали, рассыпались цветастыми снопами огненные трассы. И тут же над головой нависли черно-ржавые шары…
Интенсивный свет фотобомб, надо полагать, мешал прожектористам и зенитчикам. Похоже, что и шарят-то они, и палят наудачу. И тем яростней с каждой секундой становилось беснование прожекторов и пальба зенитных орудий, изливавших всю свою злобу на одиночный самолет — «фотограф».
Очень важно, что в такие поистине отчаянные моменты человек способен полностью сосредоточиться на своем деле. Иначе, кажется, сердце разорвалось бы от страха, если всматриваться в творящееся вокруг и думать, что вот-вот сейчас одной из десятков бьющих скорострельных пушек удастся впиявить в твой самолет прямым попаданием трехдюймовый снаряд! Да, говорю убежденно, человеку и здесь помогают оставаться на высоте своего положения — в буквальном и переносном смысле! — его высокие профессиональные качества.
Как мастер своего дела, Владимир Драгомирецкий, пилотируя самолет в гуще снарядных разрывов, не давая ему ни накрениться, ни вздрогнуть, был занят мыслью: "Не засветили бы нам фотопленку проклятущие прожектора!" В это время штурман там у себя впереди крикнул:
— Готово, командир! Порядок.
И только в наушниках отзвучали эти слова, дробно громыхнули по самолету снарядные осколки.
Какие-то мгновения Владимир не дышал, слышал в висках биение собственного пульса. Он ждал секунду за секундой крика одного из своих хвостовых стрелков: "Командир, горим!" Но крика не было. Тогда он сам быстро оглянулся влево, вправо и не увидел нигде возникающего огня.
— Ну что там? Как? — спросил, не узнавая собственного голоса. — Не горим?
— Не-е… — протянул кто-то робко в ответ.
Не тратя больше ни секунды, Владимир свалил машину на крыло и на нос, продолжая к ней прислушиваться. Гул ее, нарастая, становился выше тоном, и стрелка указателя скорости все более склонялась вправо к заветной красной черте на черном циферблате, который он не выпускал из виду ни на мгновенье.
Вывел он самолет на высоте ста пятидесяти метров и тут заметил, что левый мотор не тянет, что его пропеллер вращается вхолостую. Мало-помалу удаляясь от зенитной катавасии, он почувствовал себя спокойней и попробовал ввести вращавшийся попусту винт во флюгер. Но сколько ни нажимал левую красную кнопку на центральном пульте, винт так и не подчинился, не развернул лопастей ребром к потоку.
Пришлось весь обратный путь лететь низко над землей на одном работающем правом моторе, с тормозящей «мельницей» на левом моторе. И все же, как ни трудно было держать самолет, добрались они до своей базы благополучно. Но какую усталость ощутил в себе Владимир, выбираясь из машины!
Перекуривая с экипажем в сторонке, разминая ноги, они видели, как механики осматривают самолет, моторы, подсвечивая карманными фонарями. Но теперь уж было как-то все безразлично. Решив, что при дневном свете завтра сумеют все лучше разглядеть, они отправились в штаб, чтоб доложить командиру полка.
У входа в домик их опередил подъехавший сюда инженер полка. Входя, Драгомирецкий сразу же почувствовал, что инженер уже успел шепнуть о чем-то командиру.
— Разрешите?
Командир взглянул на него внимательно и ободряюще:
— Докладывайте.
— Товарищ командир полка, задание нами выполнено, но из-за повреждения огнем противника левого мотора над объектом аэрофотосъемки пришлось возвращаться на одном правом моторе, почему и в воздухе пробыли на 35 минут дольше расчетного времени.
Тут летчик заметил, что командир переглянулся с инженером, стоящим позади него. Инженер полка вышел вперед и сказал:
— Прилетели на одном двигателе — это так. Только, позволю вам заметить, не на правом, а на левом. Правый двигатель у вас настолько поврежден, что лететь на нем невозможно. А вот левый, как легко убедиться, взглянув на него, совершенно исправен… — Довольный произведенным эффектом, инженер уже с добродушнейшей улыбкой добавил: — Да ведь и как было не перепутать левое с правым, подвергнувшись такому обстрелу?!
Драгомирецкий, нахмурившись, попытался настоять на своем, уверял, что твердо помнит, на каком моторе он прилетел. Но инженер полка лишь продолжал понимающе улыбаться. Видя, как вскипает летчик, командир полка встал, умиротворяюще поднял руку:
— Хорошо, хорошо! Мы это еще изучим. А пока снимки проявляются, вы и ваш экипаж идите отдыхать. Молодцы! И вообще, нужно ли огорчаться и спорить: какая разница — прилетели на правом или левом моторе, важно, что прилетели!.. Словом, идите, товарищи, спать, утро вечера мудренее.
Эти, хоть и искренние, слова обидели Владимира. Он-то всей душой стремился с честью выполнить труднейшее задание, а тут его считают чуть ли не спятившим, обалдевшим настолько, что и не помнит даже, на каком моторе вернулся на свой аэродром…
Драгомирецкий еле добрался до общежития, и усталость мгновенно взяла свое, лишь только он натянул на себя одеяло.
Утром его разбудил инженер полка. Пришел с извинениями.
Что ж оказалось? Механики утром обнаружили, что на левом, внешне исправном моторе перебито управление. Правый же, будто бы испорченный мотор, запустился и работает.
— Конфузия, словом, у нас с механиками получилась, за что и пришел извиняться от всей нашей службы, — развел руками инженер.
— Ну что ж, с удовольствием принимаю ваши извинения, — рассмеялся Владимир, — ведь они убеждают, что я все же был в своем уме! И ладно, хватит об этом. Скажите лучше, как там наши снимки, получились ли?
