Игорь Шелест - Крылатые люди
А на пути все те же предупреждения: "Осторожно — мины! Проход здесь!" Уже выяснилось, что падение их корабля произошло в шести километрах северо-восточнее Мценска. На проселке то и дело встречались раненые бойцы — и совсем юные солдаты, и бывалые воины. Своих погибших на поле не было видно. Очевидно, успели захоронить. Но трупы немцев виднелись повсюду. Тошнотворный смрад тянул из балок при малейшем дуновении ветра.
Впереди опять вьющаяся между воронками тропка, взрытая снарядами, бомбами земля. Снарядные, патронные ящики, гильзы. Орудие, будто рукой шутника-великана вонзенное стволом в землю. Колеса далеко откатились. Обгоревший танк, перевернутый набок, бронетранспортер. Вполне приличный «мерседес» — рыже-серый камуфляж на бортах. Куда ни глянь — изуродованная наша земля.
Путь долог. Дорога то взбирается в голубизну неба, то падает с кручи в глубочайший овраг. Утро ясное, в оврагах кое-где туманно. Орудийной стрельбы почти не слышно — далеко откатилась за ночь. Но вот до ушей донесся гул нескольких авиационных моторов. Летчики остановились все разом, уставились на небо, и зоркие глаза увидели, как два наших красноносых Як-3 дерутся в воздухе с шестью «мессерами».
Схватка продолжалась от силы пять минут. Бой уже закончился, а Ярцев, не выдержав, кричал: "Ай молодцы! Так их, бей их! Ну и молодчаги!"
Похвалить и вправду было за что: два наших истребителя почти разом сбили два Ме-109. Другие, оставшись вчетвером, тут же прекратили бой, ретируясь на запад. В небе повисли два купола. Кораблинов заметил:
— Километрах в двух приземлятся. Любопытно бы взглянуть на этих фрицев.
— Что смотреть, — возразил радист. — Не тот настрой у них, если драпают вчетвером от двух.
— Ладно, черт с ними, пошли, — сумрачно сказал Пономаренко.
На пути догнали группу крестьян. Вместе с ними оказались в полуразрушенной деревеньке. Кое-где торчали обгорелые печи. Присели покурить на завалинке. Вокруг рассыпалась ватага ребятишек: заплата на заплате, бледные рожицы, только глаза блестят, как вишни.
Женщины захлопотали, заохали, развязывая тощие котомки, извлекая печеную картошку. Появилась крынка молока и целое решето спелых вишен. Когда успели?
Их угощали, отрывая от себя; неудобно было дотронуться до еды. Но где там, тяжкая обида: "Как можно?"
Вскоре вышли на большак. Здесь оживилось движение наших войск. На перекрестке дорог увидели регулировщицу, поравнялись с ней. Возвышаясь на опрокинутом в дорожную пыль скате от тяжелого грузовика, она то и дело поворачивалась всем телом и взмахивала одним-другим флажком. И покорные «студебеккеры» стопорили, словно бросаясь перед ней в пыль, другие же с ревом ревнивой злости вырывались наперерез.
Пыль щекотала ноздри, машины грузно ревели, поспешая одна за другой. Слышалась песня, гармонь. И из каждого грузовика тянулись руки с пилотками к девушке-регулировщице. А она, как сказка, как невеста каждого из них, возникшая из золотистой пыли, провожала их на запад флажком и западавшей в сердце улыбкой.
— Где тебя, красота, искать прикажешь? — крикнул белесый кудлатый шофер.
— В Берлине! — рассмеялась она, отмахнувшись от него флажком.
Выждав момент, друзья подошли к регулировщице, попросили ее остановить какую-нибудь машину, чтобы добраться до ближайшей железнодорожной станции.
И вот станция Чернь. Руины и одна избушка. В избушке командир железнодорожного полка — гвардии капитан. Усатый, рослый молодой офицер, "гусар-железнодорожник". С лучезарной улыбкой он бесцеремонно разглядывал потерпевших аварию летчиков, пока говорил Пономарен-ко. Потребовал предъявить документы. Взглянув, сказал:
— Располагайтесь, здесь прохладно.
Не обращая внимания на их подавленное состояние, гвардии капитан словно бы воодушевился:
— Авиация тут бомбить станцию налетела. Рядом железнодорожный мост. Дед-стрелочник подумал: "Куда бы спрятаться?" Шарк под мост. И остался целехонек, как и мост.
— Бомбили-то не мост, а станцию, как вы сказали… А ее нет и не было — лишь битый кирпич.
— Ну, так… — рассмеялся очень довольный своим анекдотом «гусар». — Тут летчикам и артиллеристы, правда, помогли! А мы раз-два — пути и починили! — Офицер снова рассмеялся. Владимир, однако, промолчал. Тогда капитан спохватился: — Вы, наверно, голодные? — Приказал бойцу, чтоб мигом разыскал помхоза и накормил летчиков. — Да скажи, чтоб не скряжничал, прихватил бутылку трофейного рома, а то я его знаю! — крикнул вдогонку "гвардии гусар".
Через несколько минут появился помхоз и с ним все необходимое. Перекусили, помянули погибших, и Пономаренко спросил капитана, не будет ли у него какой оказии, дрезины, что ли, чтоб добраться до ближайшего полевого аэродрома?
— Сделаем. Только придется пока позагорать. Тут впереди наш бронепоезд бой ведет. Потом он отойдет за снарядами. Будет проходить через нашу станцию, тогда сможет и вас доставить: аэродром тут недалеко.
— Бронепоезд? — переглянулись летчики.
— Гвардейский бронепоезд! — капитан гордо откинулся, хвастаясь чапаевскими усами, обвел всех чуть замутившимся взглядом: — Понимаю. Подумали: "Ну и древность! Что она может сделать в современной войне, прикованная к рельсам?.."
Пономаренко мягко улыбнулся.
— Да вы, наверное, «живого» бронепоезда и не видели!.. — вскипел капитан. — Только в "Красных дьяволятах".
— В самом деле, гвардии капитан, мне казалось, что бронепоезда, как мамонты… или нет, как дирижабли, давно вымерли. Не обижайтесь, но спрошу: что может сделать бронепоезд, если перед ним или позади него подорвать рельсы?
Капитан продолжал улыбаться, только в глазах возникла жесткость. В станционной будке стал вздрагивать пол.
— Сейчас увидите, — буркнул, вставая. — А поговорите с людьми — получите ответ на свой вопрос!
Летчиков удивили звездочки на борту низкорослой бронированной платформы. Красные звездочки, как на бортах наших истребителей, имеющих воздушные победы. На серых панелях бронепоезда было восемнадцать звездочек.
Прокопченные, обветренные бойцы-железнодорожники напоминали, скорее, матросов из кинофильма "Мы из Кронштадта": в тельняшках, с маузерами, гранатами, с пулеметными лентами крест-накрест.
Летчиков приняли, можно сказать, по-братски, и бронепоезд, грузно лязгая на стыках рельсов, неторопливо, важно двинулся дальше. До аэродрома было километров пятнадцать, как им сказали живописные «морячки», дежурившие у башенной зенитной пушки. Двое из отважных зенитчиков с орденами боевого Красного Знамени на кожаных куртках неотрывно наблюдали за воздухом. Небо было ясное, а легкий дым от приземистого серого паровоза, закованного в угловатую броню, низко стелился над платформами.
Временный истребительный аэродром, каких в войну было немало и от которых теперь на распаханной земле и следов не сыщешь, оказался в трехстах метрах от железнодорожного полотна. Наши летчики, сойдя с бронепоезда, увидели на поле несколько красноносых «яков».
Когда проходили неподалеку от дежуривших у крыльев летчиков, Пономаренко спросил:
— Среди вас асы, что сегодня ссадили двух «мессеров»?
— А вы, собственно, кто будете? — насторожились те. Пришлось сказать о своих злоключениях.
— Так вы видели утром воздушный бой?
— Как вас сейчас.
— А смогли бы подтвердить нашему полковнику результат боя?
— Хоть клятвенно! — улыбнулся Пономаренко. — Что ж, он вам не верит?
— Да нет, верит, конечно! Просто принято для надежности иметь свидетельские показания. Айда, летуны, к нашему батьке — командиру полка. Он у нас во какой! Он вам поможет.
Двое парней-истребителей, из тех, что вызвались проводить наших «ночников» к полковнику, оказались победителями в утренней воздушной схватке с «мессерами». У одного из них красовалась на груди звезда Героя.
К вечеру попутный Ли-2 перебросил потерпевших аварию летчиков в Тулу, где, к великой радости, их встретили товарищи по экипажу — Легкоступ, Хорошилов и Евстигнеев, сумевшие добраться сюда раньше.
На другой день все вместе они вернулись к себе на базу.
Часть третья
В 1942 году Владимир Драгомирецкий был командиром самолета Б-25 в составе дальнебомбардировочного полка под командованием подполковника Скворцова. Позже, в сорок третьем, от Скворцова этот полк принял Зенков, и таким образом Драгомирецкий продолжал некоторое время воевать под командованием Вениамина Дмитриевича Зенкова.
В экипаже Владимира Драгомирецкого вторым летчиком был тогда Аркадий Каракозов — обаятельный армянин, никогда не унывающий, смелый и люто ненавидящий врага парень. В сорок втором они летали, преимущественно занимаясь днем и ночью боевой аэрофотосъемкой на Сталинградском фронте. Драгомирецкий и тогда уже был признанным мастером этого тонкого дела. Именно тонкого и трудного, особенно если иметь в виду, под каким ураганным огнем его приходилось выполнять.
