Антон Якименко - Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»
Развеяться надо, отвлечься. А как? Может, на охоту сходить? То же самое советовал Рубочкин. И врач. Только в разное время. Впрочем… Они, наверное, договорились между собой. Договорились и бьют в одну точку. Приятно, конечно, когда о тебе беспокоятся, оберегают тебя. И неприятно — значит, тоже заметили.
Звонит телефон: Рубцов просит прийти в штаб подписать документы. Иду. Две недели назад по дороге было невозможно пройти, все было разбито автомашинами, танками. Теперь все ровно, все засыпано снегом.
Подписал документы, сижу. Заходит командир авиационно-технического батальона, человек, который нас кормит, поит и одевает, снабжает бензином и боеприпасами, готовит для наших машин стоянки… Вошел, пожимает мне руку.
— Привет, командир!
— Здорово, Ленька.
Капитан Иванов чудесный парень — заботливый, умный, душевный. Мы подошли друг другу с первого взгляда, дружим с первого дня, как только здесь приземлились.
— Скучаешь?.. Переживаешь… — говорит Ленька. — Полетов нет, так и делать нечего?
— Будешь скучать, — отвечаю, — хороший комбат раздобыл бы ружьишко, организовал бы охоту. Но ведь это хороший…
— Есть ружьишко, — улыбается Ленька, — только патронов маловато: три штуки.
— Ничего, — говорю, — для хорошего охотника и этого хватит. Давай, если не пошутил.
— Сейчас привезут, — говорит командир батальона и берет телефонную трубку.
Проходит десять минут, и ружье у меня в руках.
— Походи, горе-охотник, подыши свежим воздухом, — благожелательно улыбается Ленька, — убей время и ноги.
Не спеша иду по летному полю. А куда торопиться, в теплом комбинезоне, унтах все равно далеко не уйдешь. Выйду к леску, поброжу по кустам, по полю. Какая охота, просто так погуляю. Вот у нас в деревне была охота. Без ружья зайчишек ловили. Делали в саду волчьи ямы и ловили. Однажды попалось сразу три зайца. Вот радости было! Прыгнул я в яму, а зверушки вокруг меня — не даются в руки, и все. Нагнулся, хотел схватить одного, а он увернулся и — прямо мне на спину. Прыжок со спины, и он на свободе. Не успели мы глазом моргнуть, а яма уже пустая. Вот смеялись!
Ружье было только у Гриши — моего приятеля и однофамильца. Двенадцатилетний парнишка стрелял не хуже родного батьки. Как там сейчас, в деревне? Цела ли она? Не сожгли ли ее фашисты? Деревенька Володарск не очень большая, но и не маленькая, около ста дворов. Через нее протекает речушка Кальчик и проходит дорога, идущая в Мариуполь. Посредине деревни — школа. Вместе со всей страной росла моя деревня, росла и школа. Сначала была начальной, потом семилетней, перед войной стала средней. В школе я вступил в пионеры, в школе стал комсомольцем…
Будь ты проклят, косой! Из-под ног вылетает огромный заяц, пулей несется к кустам. Стреляю. Где там попасть! — все получилось так неожиданно, что я не успел ни подготовиться, ни прицелиться. Короче, патронов осталось два, и мне надо быть наготове: зайцы по одному не водятся.
Стою, затаившись. Ветер доносит шум недалекого леса. Проходит минута, вторая. Нет, зайчишек не видно. Извлекаю из ружья стреляную гильзу, убираю ее в карман — может еще пригодиться, — вместо нее вставляю новый патрон. Потихоньку иду.
День склоняется к вечеру. Интересно, какая завтра будет погода? Жаль, не узнаешь — надо мной висят облака. А если бы небо очистилось, можно узнать. Есть примета: солнце уходит за чистый, безоблачный горизонт — погода будет хорошей. Об этой примете я узнал еще в авиашколе.
Между прочим, об авиашколе я даже не думал. Не мечтал, как другие, быть летчиком. Окончив семь классов, работал в колхозе, затем поступил в мариупольский техникум. Учился уже на третьем курсе, когда меня однажды пригласили в горком комсомола. Вместе с секретарем за столом сидел незнакомый военный. Обращаясь ко мне, спросил:
— Хотите стать летчиком?
Вопрос был неожиданным. В это время я был секретарем комсомольской организации факультета и считал, что меня пригласили по комсомольским делам. Подумав, ответил:
— Я хочу быть металлургом.
— Это не важно, — сказал секретарь, — ты комсомолец и должен быть там, где тебе скажут.
Я молча пожал плечами: раз так, то нечего, дескать, и спрашивать. Решайте. Посылайте. Кивнув на меня, военный спросил:
— Как он учится?
Я учился всегда отлично. И в школе, и здесь, в техникуме. Обычно, кто знает и любит родной язык, литературу, историю, тот, как правило, с трудом познает математику, физику, химию. Мне давалось легко и то, и другое.
— Неплохо, — сказал секретарь и уточнил: — Даже, можно сказать, хорошо.
Военный повернулся ко мне, строго глянул прямо в глаза и приказал:
— Сегодня в 18.00 быть в поликлинике, на медицинской комиссии.
Так я стал курсантом II школы пилотов имени Пролетариата Донбасса в Луганске. Это было в 1934 году.
В авиашколе мне тоже все давалось легко — и теория, и летная практика. После двадцати провозных полетов на самолете У-2 инструктор представил меня командиру звена на проверку.
— Все делаешь сам, — сказал мне Павел Глущенко, — меня в самолете нет.
Действительно, я все делал сам, и Глущенко ни разу не поправил меня. А после полета спросил:
— Ты раньше нигде не летал?
— Нет. Даже не думал.
— Ты знаешь, — сказал командир звена, — не верю, так все хорошо получается.
Черт бы тебя побрал, разбойник! Словно камень из пращи, заяц метнулся мимо меня, вздыбил снежную пыль и исчез раньше, чем громыхнуло ружье. От рощи вернулось лишь эхо. «Походи… Подыши… Убей ноги и время», — улыбался, вручая ружье, комбат. Теперь пощады не жди, засмеет Ленька, проходу не даст.
Иду потихоньку обратно, направляясь к деревне через кукурузное поле. Хороший, видно, был урожай: засохшие стволы кукурузы стояли на пути как роща. Иду. Скрипит под унтами снег, шумит над головой ветер, гонит свинцовую облачность…
Такая погода была и в тот день, когда мы впервые встретились с Варей. Это было десятого. Я хорошо запомнил тот день. Потому что была эта встреча. Потому что на следующий день мы потеряли Гапунова. Возвращаясь из штаба, я встретил старшего лейтенанта Киотова, начальника особого отдела полка.
— Товарищ командир, — обратился ко мне Киотов, — для удобства работы я хотел бы поселиться поближе к штабу полка.
— Поселись, разве тебе мешают.
— Мешают, — недовольно сказал Киотов. — В доме, в котором я хочу поселиться, живут три девчонки, медсестры из полевого госпиталя. Прошу их выселить. Гарнизон это наш, а госпиталь отношения к нам не имеет.
Понятно: нашла коса на камень. Вероятно, пытался выселить, да не вышло, решил обратиться за помощью.
— А сам что, не можешь? Власти у тебя мало?
— Выселить их…
— Ладно, — сказал я Киотову, — зайду, посмотрю.
Зашел по пути на обед. Хата незавидная, старая, ступеньки скрипучие, а внутри тепло и уютно. На ступеньках висят гимнастерки, на погонах — по звездочке. Младшие лейтенанты что-то стирают, старшина занималась чем-то другим — одета по форме, стоит у стола. Стоит, настороженно следит за мной: не этот ли, что будет их выселять? Говорю на украинском:
— Здравствуйте, дивчата!
Обрадовались, заулыбались: земляка встретили.
— Здравствуйте, девчатка, — отвечают.
— Как вы живете здесь?
— Не очень хорошо, — отвечают медсестры.
— Почему?
— Куда деваться, говорят, что нас выселять будут.
Не жалуется, не обижается. Что есть, то и говорит: люди мы, дескать, военные, понимаем, прикажут уйти — уйдем. Не прикажут — останемся.
— Кто это вам сказал?
— Старший лейтенант. Сказал, что командира приведет и он нас выгонит.
Голос у старшины певучий, мягкий, лицо чистое, доброе, глаза большие, зеленые и усталые. Неужели Киотов так и сказал: «Выгонит»?
— Старший лейтенант пошутил, — защитил я старшего лейтенанта.
В глазах старшины затеплилась доверчивость, благодарность. Уже небезразлично глядит на меня, на ушанку неопределенного цвета, на куртку из чертовой кожи. Чтобы беседа была задушевной, перехожу на «ты».
— Как тебя зовут?
— Варя.
Так мы познакомились. Разговорились. Трое су— ток они не выходили из госпиталя: было очень много раненых. А теперь, когда затихли бои, сестрички пришли отдохнуть. Да, тяжело им живется. Часто без сна и без отдыха. И не где— нибудь — в госпитале. Где стоны, кровь, смерть. Не день и не два — месяцы. Не всякий мужчина выдержит. Представляю, как война искалечит души этих девчонок.
Варя предложила мне чаю, но я отказался, пояснив, что сейчас времени нет, а вечером, если можно, приду их навестить. «Приходьтэ», — сказали девчата, а Варя спросила: «А как же нам быть? Собираться?»
— Никто вас не выселит, — успокоил я девушек, — в крайнем случае идите в штаб, спросите командира полка…
Вечером встретились снова. Вместе со мной пришел водитель. Когда я разделся, девушки мои застеснялись, особенно Варя: она — старшина, а я подполковник, Герой. Не ожидала. Ленька оказался не только хорошим водителем, но и компанейским товарищем. Он играл на гитаре, пел, и, надо сказать, неплохо. Сестрички остались довольны: на войне минута веселого отдыха — редкая радость.
