Игорь Болгарин - Мертвые сраму не имут
Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.
– Входи! Пообедаем!
– Нет-нет! Я по делу!
– Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.
– Ну правда: мне некогда.
– Ну говори!
– Я написал!
Соболевский удивленно посмотрел на Слащева.
– Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.
– О чем ты? Кто будет судить? И кого?
– Меня. Врангеля. Для чего и написал.
– Та-ак! – сокрушенно покачал головой Соболевский.
– Найдешь время, прочитай! – попросил Слащев.
– Ну, прочитаю. И что?
– Понимаешь, ты у них в типографии когда-то какие-то приглашения печатал. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?
– Как тебя заело! – покачал головой Соболевский.
– Напечатай, Саша! Прошу!
– Я вроде обещал. Попытаюсь.
– Только, понимаешь, в смысле финансов я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!
– Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.
– Может быть, – согласился Слащев. – Но мне нужна эта книжка. Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!
– Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?
– Нет! – твердо отказался Слащев и снова попросил: – Ты сегодня же к ним сходи!
– К кому?
– Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.
Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащев, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало жаль. Он к ней привык. Еще немного, и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот если книжку Соболевский напечатает, тогда…
И он пошел со двора.
Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: «Требую суда и гласности». И в скобках, чуть помельче: «Оборона и сдача Крыма». Последняя надпись Слащева весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, ее восстановил.
Со стопкой книг в руках Слащев отправился в штаб Врангеля.
В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:
– Вы к кому?
– Я на минутку, – взволнованно и сбивчиво начал он. – Чтоб главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…
– Вы о чем?
– Вот! – Слащев протянул Уварову свою книжку. – Я написал. Пусть прочтет. Ни одним словом не слукавил.
– Я не могу это принять, – сказал Уваров. – Обратитесь к начальнику штаба генералу Шатилову!
– Да что вы, в самом деле! – возмутился Слащев.
– Извините, но мне не велено от посторонних… – попытался оправдываться Уваров.
– Да! Я совершенно забыл, что я посторонний, – с неловкой, застенчивой улыбкой Слащев повернулся и пошел по коридору.
Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащева книжку и тут же скрылся за дверью своего кабинета.
Слащев какое-то время медленно побрел по коридору. Остановился у окна, постоял возле него. Что дальше? И решительно положил на подоконник книжку. То же сделал на следующем подоконнике. И на третьем…
Вышел из штаба. Остановился возле часового. Достал еще одну книжку и протянул ему:
– Возьми, браток! Тут про то, как мы с тобой славно воевали.
– Спасибо, ваше превосходительство, – сказал часовой. – Я вас помню. Мы с вами в прошлом годе летом под Каховкой встречались. Вас тогда еще ранило, – и спросил: – Обошлось?
– Обошлось, парень. Все в жизни как-то обходится.
Глава пятая
Ко времени отплытия «Решид-Паши» на площади неподалеку от порта собралась большая толпа желающих возвратиться на Родину. Они были уверены, что сюда Врангель не посмеет дотянуть свою руку.
Дзюндзя, вдруг случайно, по воле толпы, оказавшийся помощником по репатриации, толкался среди отъезжающих в Россию и время от времени выкрикивал:
– Токо не надо, як той скот в череди. Не позорьте Рассею. Разбериться по четверо и, если можно, до парохода с песней!
– С песней мы по Севастополю!
– А мо по Феодосии! У мэнэ там теща!
– Это бабка надвое гадала. Може, без песни, но под конвоем? – выкрикнул кто-то Дзюндзе из толпы.
Но все постепенно выстраивались в колонну.
– А если с музыкой? – спросил кто-то
– Ще лучшее! – ответил феодосийский реэмигрант.
– А где ты ее возьмешь, тую музыку? – спросил Дзюндзя.
– Труба, бас и барабан есть. Всю войну с нами прошли. Не выкидать же!
– А шо можете сыграть?
– А что скажете! Можно «Боже, царя храни», а можно и «Интернационал».
– Ну-ну! Без шутков! – рассердился Дзюндзя. – Шо-нибудь интернациональнэ! «Марсельезу» знаете?
– Як «Отче наш»!
– Ну, так вжарьте «Марсельезу»!
И под музыку сиротского оркестра они строем пошли к причалу, туда, где стоял под загрузкой «Решид-Паша».
Уже в порту к музыкантам пристроился гармонист, и «Марсельеза» зазвучала веселее.
Порт заполонили пришедшие проводить пароход: женщины, мужчины, старики и старухи, детвора, И по расовому признаку здесь тоже кого только не было: турки и греки, французы и абиссинцы, негры и китайцы…
– Шо тут празднуют, – подбежал запыхавшийся подвыпивший русский солдат.
– Свадьбу! – ответили ему.
– В таку жару? А кто на ком женится?
– Белогвардейцев за Красную армию выдаем!
– Тьфу ты! – рассердился шутке солдат.
«Решид-Паша» дал протяжный прощальный гудок и отошел от причала. И пока корабль не скрылся за поворотом, никто из провожающих не уходил из порта.
Часть пятая
Глава первая
Похоже, пока все шло, как задумывалось. Одесса сообщила Кольцову, что Красильников благополучно добрался до Новой Некрасовки и даже успел благополучно связаться с Лагодой. А Кольцов надеялся, что пройдет еще немного времени, и листовки, распространенные в галлиполийском лагере, сделают свое дело.
Так и случилось. Спустя месяц – новое сообщение, от самого Красильникова. Он ухитрился перелать его по рации проданного французам транспорта «Рюрикъ», который пока все еще обслуживали российские моряки. Текст сообщения был совершенно невинный: «Мама купила билет, скоро выедет». Теперь надо было заблаговременно и серьезно подготовиться к возвращению белогвардейцев-репатриантов в Советскую Россию: достойно, без злобных эксцессов встретить, помочь разъехаться по домам. И, быть может, самое главное: трудоустроить их сразу же по возвращении.
Задача, которую поставил Кольцов перед собой и своим новым отделом: сделать все, чтобы уже с первых дней не отторгнуть от себя репатриантов, ничем не напугать их при первых же шагах. Они с самого начала должны почувствовать заботу новой власти. От них, от тех первых, кто вернется на Родину, будут многие ждать вестей там, на чужбине. Они должны из первых уст узнать, что все вернувшиеся действительно прощены и никто не пытается выяснять их прошлое, не осуждает и не упрекает. Эти вести должны успокоить их, придать решительность тем, кто пока пребывает в сомнениях и все еще боится возвращаться домой.
В эти хлопотные дни помощник Дзержинского Герсон попросил Кольцова зайти.
– Феликс Эдмундович передал вам перевод этого письма. Ознакомьтесь. Он полагает, что оно представляет для вас несомненный интерес.
Кольцов бегло взглянул на переданный Дзержинским ему листок.
«Французская Республика. Париж. Директор департамента политических и торговых дел Франции Перетти де ла Рокко – Господину Военному Министру (Генштабу, 3-е бюро, секция Востока)».
В своем письме господин Перетти де ла Рокко сообщал, что Служба здравоохранения республики привлекает внимание военного ведомства на неудовлетворительное санитарное состояние русских, эвакуированных в Турцию, и на опасность, которую оно представляет.
Далее господин Перетти де ла Рокко приводил рекомендации главного врача первого класса Ортинони. Главный врач считал необходимым настоятельно рекомендовать военным властям в Константинополе как можно больше поощрять возвращение русских эвакуированных домой, в Россию, «используя в этих целях все меры, благоприятствующие и ускоряющие их отъезд».
Это письмо имело для Кольцова не только чисто познавательный интерес. Оно означало: едва эвакуировав русских в Турцию, французы сразу же стали размышлять, как избавиться от этой многотысячной человеческой обузы. Англия, по непроверенным пока сведениям, уже предусмотрительно отказалась от помощи Врангелю. Франция пока держится, и, вполне возможно, что ввязалась она в эту авантюру из-за русского флота. Но едва флот оказался на отстое в Бизерте, а ежедневно кормить русскую армию, как выяснилось, дело затратное, и неизвестно, как надолго это затянется, Франция стала понемногу забывать свои клятвы и обещания и даже стала осторожно подвергать сомнению законность заключенных прежде договоров.
