Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией
Нужно было действовать быстро.
Это сказал себе и Альдо Пульизи: действовать быстро, чтобы отогнать, побить смерть. Сидя на звоннице церкви святого Николаоса, он узрел перед собой невиданную Кефаллинию, почти всю целиком, в очертаниях ее крыш и дорог, холмов и моря, долин и лесов. И его поразило, как этот остров, такой маленький остров, может вместить войну. Наверное, подумалось ему, если бомбежка будет продолжаться, Кефаллиния пойдет ко дну, как старый беззащитный миноносец, закрепленный на мертвом якоре. Наверное, думал он, потонут и все они, стоящие на палубе этого миноносца: он, капитан Альдо Пульизи, в своей военной форме — последней из тех, в которые его одевали; и его солдаты, и все высшее офицерство, и генерал со своими сомнениями, которые, — капитан готов был биться об заклад, — даже сейчас все еще обуревали его.
Впрочем, разве генерал оказался неправ? Ведь эти страшные летательные аппараты, со свистом реющие в небе над колокольней, и были теми самыми бомбардировщиками, появление которых генерал предвидел!
— Пикировщики! — закричал Альдо Пульизи с бешенством, слепым, бессмысленным бешенством, увидев снижающиеся самолеты; Джераче, который лез вслед за ним по деревянной приставной лестнице, остановился, втянул голову в плечи, похожий более на мальчика, чем на взрослого мужчину, — на мальчика с давно не бритой черной щетиной, — зажмурил глаза и замер; то же сделал и Альдо Пульизи, пока самолеты не обрушили свой удар где-то дальше.
— Да, — сказал себе капитан, снова придвигаясь к узкому окошку, похожему на амбразуру древней крепости. — Да, генерал был прав, и теперь все мы, вместе с Кефаллинией, потонем в водах Средиземноморья.
Впрочем, думал он, глядя как «юнкерсы» методично поливают огнем полуостров Аргостолион, ведь это не могло кончиться иначе; ни генерал, ни солдаты, ни даже сами немцы не могли бы ни в чем изменить этот конец. Никто не мог бы.
А может быть, снова спросил он себя, может быть, генерал и в самом деле виновен в том, что потерял слишком много времени на переговоры, на попытки прийти к соглашению, тем самым позволив немцам перебросить подкрепления?
Но и этот вопрос остался неразрешенным. В пыльном и дымном воздухе Кефаллинии чуялась смерть, звучала какая-то стойкая нота печали, противостоящая прелести природы.
Капитан поискал глазами стадион за двойным рядом эвкалиптов; там, на прямоугольной площадке, выстроились немецкие танки. Обстрел этого небольшого прямоугольника он и должен был корректировать отсюда, со звонницы святого Николаоса. У штаба артиллерии, стоящей на площади Аргостолиона, не было подходящего наблюдательного пункта; поэтому капитана послали на самую высокую колокольню города: ему надлежало отмечать ориентиры, а не предаваться мыслям о смерти.
Альдо Пульизи записал первые данные на листке блокнота и передал записку Джераче; тот кубарем скатился вниз по лестнице, на улицу, где ждал мотоциклист-связной, сидя в седле и не выключая мотора. Мотоцикл помчался, накренился на повороте улицы, выправился на дороге к площади Валианос и беззвучно исчез в нарастающем грохоте войны.
Амалия, Катерина Париотис, сын — Альдо Пульизи подумал о них без волнения, без интереса. В данный момент это были имена, абсолютно лишенные смысла, лица, едва различимые в дыму бомбежки, затемнившем и самую память. Ничто, признался себе капитан, более не вызывало в нем ни интереса, ни волнения. Даже артиллерийский огонь, который подбирался все ближе и ближе к стадиону и благодаря корректировке должен был вскоре накрыть объект. Даже эти автоматные очереди, которые вдруг послышались вокруг него.
— Капитан, нас обнаружили, — закричал Джераче с лестницы.
Действительно, стреляли именно по нему, по капитану на колокольне. Альдо Пульизи вжался в угол; пуля ударила в колокол — а может быть, он сам задел его, торопясь укрыться, колокол прозвенел, его трепетные звуки унеслись в темный колодец звонницы и растворились в трескотне перестрелки.
Потом стрельба утихла, остался только вой «юнкерсов» и непрерывный гул артиллерии. Альдо Пульизи ощутил во рту сладковатый и острый вкус свинца и меди, вкус пуль и пороха. Он снова глянул из оконца на Кефаллинию, поискал глазами крышу дома Катерины, но отсюда его не было видно; он рассмотрел Ликсури, легко различимый на той стороне залива. «Карл Риттер все еще в Ликсури? — спросил он себя. А где Триестинка? А синьора Нина со своими пергидрольными и накрашенными девицами? Что они сейчас делают? Напуганы или веселятся? А что стало с Адрианой? Неужели расхлябанная колымага старого Матиаса все еще колесит где-то по острову?»
Вновь полились автоматные очереди. Альдо Пульизи пришлось присесть на корточки на плиточном полу. Стреляли как будто из помещения коммерческого училища. Наверное, немецкие солдаты заметили его и теперь палят из окон, либо с крыши здания. Хотят подстрелить его как птицу.
— Капитан, уйдем, — крикнул Джераче, пятясь вниз по лестнице.
Колокольня трепетала, как вымпел на ветру; в колокол снова попала пуля, послышался сухой удар металла, и бронза возобновила свою тихую жалобу. Джераче отдернул от ступеньки лестницы руку, обагренную кровью.
— Капитан, — сказал он изумленно. — Меня ранили.
Но капитан не двинулся с места, им овладело какое-то неестественное спокойствие. Теперь он абсолютно не сомневался, что ему надо выждать, пока не прекратится стрельба из коммерческого училища. Если он хочет победить смерть, он должен передавать данные корректировки.
Между ним и смертью, между смертью и всей дивизией началось состязание.
— Капитан, — повторял Джераче, он теперь сидел на лестнице и смотрел на свою окровавленную руку. — Капитан!
Он не жаловался, скорее, он просил у своего командира объяснения тому неожиданному, что открылось его глазам.
Альдо Пульизи не слушал его: прильнув к окошечку, он следил за самолетами, взмывавшими к небу; он даже разглядел одно лицо в кабине: вот уже в четвертый или в пятый раз пикировщики ныряли вниз и взмывали в небо, он уже потерял счет их заходам.
«Они нас разнесут в клочья, — подумал он. — Если скоро не стемнеет, они нас разнесут в клочья».
И ища глазами солнце, под непрерывным обстрелом снайперов, под свист пуль, чертивших воздух, словно ласточки в полете, он почувствовал, как его спокойствие и выдержка обретают почву. Умереть на колокольне, или на земле — какая разница? Только бы поскорее настала ночь. Ночью, когда налеты прекратятся, подумал он, что-то еще можно будет изменить.
4
Это произошло около семи часов вечера, на закате солнца. Стая самолетов унеслась к морю и больше не вернулась. Тогда итальянская пехота высыпала на дороги, на склоны холмов, и изолированные на полуострове Аргостолион немецкие гарнизоны вынуждены были отступить на более высокие холмы, к Телеграфной горе.
Закрепившись там, в сосновых рощах, они открыли плотный автоматный огонь; ночь зажглась длинными цветными полосами трассирующих пуль. Телеграфная гора засияла, четко обрисовался ее силуэт в сетке белых, желтых, голубых, красных светящихся борозд на фоне темного горного кряжа. Глядя на него, Альдо Пульизи и его артиллеристы вспомнили праздничные фейерверки в родных краях.
Смотрел туда и обер-лейтенант Карл Риттер, но для него это была только война. Он быстро повел свой отряд к берегу, на переправу. Из-за массива Эноса вставала луна; светлая и прозрачная, как бумажный фонарик, она озарила склон далекой горы и низлежащую равнину, но понтоны у берега оставались в тени. Темны были и воды залива, куда лунные лучи могли добраться лишь через несколько часов.
Обер-лейтенант оглядел переправочные средства, занимавшие небольшой отрезок побережья прямо у Ликсури. Собственно говоря, это были вовсе не десантные понтоны, а примитивные плоты, наспех сколоченные саперами доски, как при кораблекрушении. Эта флотилия заколыхалась среди прибрежных камней, вблизи журчащих морских колодцев, под тяжестью солдат, под ногами Карла Риттера. Потом плоты отчалили, осев в воде под тяжестью людей и оружия, и стали медленно и бесшумно отдаляться от берега к центру залива. Сияющая Телеграфная гора на фоне черной стены гор заплясала в глазах Карла Риттера, вглядывавшегося в темноту, наклонилась вправо, потом влево и, наконец, словно обретя равновесие, двинулась навстречу плотам, набирая скорость.
Карл Риттер крепче сжал свой автомат: наступал момент, которого он ждал весь вечер. Он наслаждался последними медленно ползущими мгновениями перед битвой. Справедливой битвой, думал он, вглядываясь в приближающийся берег; битва — отмщение. Он внезапно обрушится на врага с тыла; как отточенное лезвие ножа, он прорежет себе путь прямо к Телеграфной горе, ошеломив итальянскую пехоту. Он уничтожит ее, прежде чем луна совершит половину своего пути, у него достаточно времени, он рассчитал операцию по этапам, как на спортивном состязании.
