Аурел Михале - Тревожные ночи
— Гранаты к бою!
Немцы шли в атаку с тем диким порывом, с каким нападают взбесившиеся от голода волки. Теперь они уже ничего не боялись: они были уверены, что их артиллерия смешала нас с землей… Они не знали, что здесь, укрывшись в окопах, защищаемые нашей землей, безграничную любовь к которой в эти мгновения мы чувствовали сильнее, чем когда-либо, стояли мы, готовые встретить врага. Через мгновение немцы были настолько близко, что я видел их поблескивающие глаза. Тогда я поднялся из окопа и крикнул:
— Огонь!
И вдруг с этого изрытого снарядами клочка земли поднялись словно призраки оставшиеся в живых люди. В воздухе замелькали гранаты. Немцы, пораженные нашим внезапным появлением, бросились на землю…
Но земля наших предков не укрыла их. Они остались распростертыми на ней, как мишени на стрельбище. Снова полетели гранаты. Потом я приказал открыть огонь из пулеметов. Словно очнувшись от томительного ожидания, яростно застрекотал наш пулемет на левом фланге. Коротко и резко, с каким-то посвистом начали бить автоматы. Те немцы, которые попытались было подняться, ничком падали на землю, на этот раз навсегда. Однако пулемета справа еще не было слышно. Немцы почувствовали брешь в нашем заградительном огне и поползли туда. Мы испуганно переглянулись с Гришей. Если немцы сумеют воспользоваться этим, все будет потеряно. Враг окажется у нас в тылу. Но в это мгновение Гриша выскочил из окопа и пополз к укрытию, где был установлен пулемет. Немцы, залегшие перед нами, перенесли весь огонь на него. Гриша исчез в облаках дыма и пыли…
Но вот через некоторое время яростно и непрерывно залаял и другой наш пулемет. Цепи гитлеровцев падали перед ним как подкошенные, напрасно стремясь найти спасение на земле. Огнем своего пулемета Гриша простреливал всю ложбину. На мгновение наступательный порыв немцев был сломлен… Подгоняемые командой, они вновь поднялись в атаку, но были остановлены гранатами и уничтожающим огнем. После этого немцы больше не пытались идти вперед; те, кто был в первых цепях, отползли за трупы убитых солдат, лежащих в разных позах на земле. Там, в шестидесяти — семидесяти шагах, они и залегли. Весь день мы вели бой, лихорадочно ожидая наступления сумерек. Нас не покидала надежда, что под прикрытием темноты наши свежие части перейдут Муреш и помогут нам уничтожить залегших перед нами немцев.
* * *Однако этого не случилось. Вместе с вечерним туманом появились в ложбине и новые цепи противника. Их артиллерия открыла шквальный огонь одновременно по нашим окопам, броду и водам Муреша. Стало ясно, что гитлеровцы хотели овладеть высотой и сбросить нас в реку до наступления ночи. Они опасались, как бы за ночь наши не переправили на этот маленький клочок земли новые части и не превратили бы его к рассвету в плацдарм для наступления.
Я снял каску и почувствовал прохладу легкого вечернего ветерка. Только теперь я расслышал стоны моего связного. Он лежал на краю окопа, раненный осколком снаряда в грудь. Я расстегнул ему френч и, разорвав рубашку, туго перевязал рану.
Не успел я закончить перевязку, как услышал, что меня кто-то зовет. Это был сержант расположенной слева от нас роты. Как я узнал от него, положение было куда тяжелее, чем я себе представлял. У них, как и в нашей роте, осталось всего по семь — восемь человек в каждом взводе. Все офицеры были или убиты или ранены. Теперь надо было собрать эту горсточку людей и взять под свою команду. Но и в этом случае нас оказалось бы немногим более двух взводов… Что же делать?! Я велел сержанту собрать всех людей и сосредоточить их напротив ложбины. Необходимо было удержать любой ценой высоту до рассвета, а для этого нужно было сосредоточить все, что у нас осталось, на основном направлении атаки немцев. Пока не подошел сержант с людьми, я решил поискать Гришу. Его я обнаружил около пулемета: он перевязывал себе левую руку. Пуля повредила Грише кость. Я помог ему наложить повязку и с помощью жестов и нескольких знакомых русских слов попытался обрисовать сложившееся положение на нашем участке. Я сказал ему о своем решении принять бой и попробовать удержать высоту до утра. Это очень обрадовало Гришу.
— Прекрасно! — воскликнул он. — В таком случае мы выполним большую часть боевой задачи, — объяснил он мне, рисуя на земле пальцем здоровой руки план расположения наших и немецких войск. — Немцы в борьбе за высоту концентрируют силы здесь, а завтра на рассвете по ним ударят справа через лес… Очень хорошо! — закончил он.
Перед моим уходом Гриша попросил меня сложить вместе все имеющиеся у него пулеметные ленты. Одной рукой он не смог бы во время боя менять их. К себе в окоп я возвратился уже более уверенным в успехе предстоящего боя. Людей, прибывших с сержантом, я распределил по другим отделениям; двоих солдат с восемью коробками пулеметных лент послал к Грише. Затем мы молча сидели в окопах, напряженно ожидая в темноте появления немцев. Не знаю почему, но как раз в этот момент мне припомнилась первая встреча с Гришей. Шли первые дни после 23 августа. Защищая город Плоешти и прилегающий к нему нефтяной район, мы вели бой с укрепившимися в Пэулештском лесу немецкими частями. В то время я еще не был офицером и командовал пулеметным отделением. Однажды утром мы отбивали атаку наступающих немецких частей. Я лежал за пулеметом и яростно косил цепи немцев. Вдруг чья-то сильная рука стиснула мое плечо, и я услышал одобрительный возглас на русском языке:
— Молодец!.. Стреляй так и дальше!
Гриша был первым советским бойцом, с которым мне пришлось встретиться. В тот день мы вместе с русскими разгромили немецкие части, угрожавшие Плоешти и Бухаресту. Вечер мы провели в лесу. Пили водку, обменивались табаком, пели «Катюшу», да так, что даже воздух звенел. Гриша говорил о нашей будущей счастливой жизни, о весне нашей родины…
И теперь в ожидании боя с гитлеровцами, в тишине, где нас подкарауливала смерть, я вспомнил снова о словах Гриши. Я стоял и слушал непрекращающийся далекий шепот Муреша, ощущая горячее дыхание нашей земли, устремив взгляд на мерцающие в небе звезды. Впервые в эти минуты я усомнился, что мне удастся застать эти дни нашей весны, увидеть новую жизнь, которая придет к нам после того, как мы выгоним захватчиков, свергнем бояр и фабрикантов. Никогда еще так сильно мне не хотелось жить, быть свидетелем новой жизни. Тогда я еще недостаточно ясно понимал, что заря этой жизни занимается в освободительной войне против немцев, в бою, который мы вели на этой высоте.
Но недолгими были минуты этих размышлений. От них меня оторвал появившийся около окопа солдат.
— Господин младший лейтенант, — прошептал он, — Григорий Петрович прислал это вам! — И он бережно что-то вложил мне в руку. Это была красная звездочка, которая засияла при слабом свете луны. Согретая в кулаке солдата, она, казалось, излучала тепло души ее владельца. Я понял, что это была звездочка с пилотки Гриши, и взволнованно, не говоря ни слова, сжал ее в руке…
Вверху, в скрывающей нас тьме, вдруг загорелась ракета и залила всю нашу линию обороны ослепительным белым светом. Солдат уже не мог ползти назад. Он прыгнул ко мне в окоп, и мы оба направили автоматы в сторону ложбины. Гитлеровцы пошли в ночную атаку. В темноте появились несметные ряды теней. Фашисты приближались тем же шагом голодной волчьей стаи, что и в прошлый раз.
На нашей стороне — ни звука. Но я знал, что руки солдат еще тверже сжали винтовки, что их пальцы нетерпеливо нащупывают спусковой крючок и что они готовы в любую минуту вступить в единоборство со смертью, которая надвигалась на них…
И вдруг в тишине раскатисто и дробно ударил пулемет Гриши. За ним сразу же застучал и второй пулемет, затрещали автоматные очереди, засвистели немецкие пули, в ночи непрерывно вспыхивали ракеты. Ложбина заполнилась призрачными тенями; казалось, что сам мрак пришел в фантастическое движение и стал надвигаться на нас. Когда немцы были в пятидесяти шагах, я понял, что наш огонь не сможет остановить их. Я приказал примкнуть штыки и снова приготовить гранаты. Но на этот раз у меня не хватило выдержки… Когда гитлеровцы добрались до трупов своих солдат, убитых в первой атаке, мне показалось, что их в десять, нет, в сто раз больше, что вся ложбина буквально кишит тенями, словно злыми духами. Я поднялся из окопа и метнул и черную толпу теней связку гранат. Потом я услышал взрывы гранат, брошенных из других окопов, и тут внезапно темноту передо мной разорвал страшный ослепительный взрыв. Меня подхватило и швырнуло на землю…
* * *…Очнулся я глубокой ночью среди отчаянных, протяжных стонов раненых. Когда я открыл глаза, надо мной расстилалось звездное небо. В ложбине и на высоте было спокойно. Слышалось лишь, как плещется о берег Муреш да шелестит, словно шепчется, справа от нас лес. Тогда мне припомнилось все: и атака немцев, и горстка людей, с которой я встретил их, и Гриша. В кулаке я сжимал присланную им звездочку. «Что же случилось? — словно во сне спрашивал я себя. — Где наши? А немцы? Прошли? Что с Гришей?..» Но ответа на все эти вопросы я не находил. Единственное, что я мог лишь различать, — это стоны раненых вблизи меня:
