Аурел Михале - Тревожные ночи
Однако, кроме первых двух рот, реку не смог перейти больше ни один человек. В то время, когда мы взяли траншеи и перевалили через высоту, весь фронт немцев, словно чудовищная машина, пришел в движение. Снаряды с остервенением рвали берега реки, а по поверхности воды, точно град, хлестал свинец. Вся немецкая артиллерия вела яростный огонь по месту переправы. Мы отползли за высоту, с опаской поглядывая на то, что творилось позади нас. А там глухо ревели пушки, бешено трещали пулеметы, взявшие берег под перекрестный огонь. Мы быстро окопались и стали ждать.
— Теперь им не до высоты, — прошептал мне связной, неотрывно следовавший за мной. — Сначала они отрежут нас от реки, а уж потом примутся долбить высоту.
Я уже давно разгадал этот замысел немцев. Внимательно осмотрев расстилавшийся перед нами скат, я понял, что гитлеровцы направят свои основные силы по лежащей перед моей ротой ложбине. Необходимо было принять срочные меры по организации обороны. Я пополз от одного окопа к другому, проверяя огневые точки и напоминая людям о приказе во что бы то ни стало удержать высоту. Добравшись до двух пулеметов, я приказал пулеметчикам взять под перекрестный огонь ложбину. Когда я возвратился в свой окоп, меня охватило лихорадочное беспокойство. От мучительного ожидания, от сознания того, что вот-вот должен начаться бой, в котором ставкой была победа или смерть, нервы напряглись до предела. Стараясь отвлечься от неприятных размышлений, я начал аккуратно раскладывать на бруствере обоймы автомата. Рядом связной вынул из сумки гранаты и положил Их одну подле другой так, чтобы они были под рукой. Я с нетерпением ожидал, когда наладят связь. А в голове то и дело вертелась мысль: «Достаточно ли боеприпасов, переправили ли орудия и минометы?» Вдруг немецкая артиллерия перенесла огонь и стала бить по высоте. Высота сразу же превратилась в кипящий котел. Спереди, сзади, между нами, рвались снаряды. Земля сотрясалась и стонала от взрывов. Нас осыпало осколками, окутывало огнем и облаками пепла.
Появились первые раненые. Мы переносили их на дно окопов, так как через реку не пролетела бы сейчас даже птица.
Обстрел продолжался до полудня, затем огонь почти полностью сконцентрировался на участке моей роты. Дым от разрывов, как туча, сползал по ложбине, временами скрывая ее от нас. Тогда-то я и увидел первые силуэты немцев. Взглянул в бинокль и застыл. В сизом дыму на высоту ползли гитлеровцы. Я чувствовал, как на моем лбу выступили капли холодного пота, инстинктивно ощупал диски и сжал рукой автомат… Как раз в этот момент из грохота взрывов появился человек и прыгнул в окоп. Его рука с силой сжала мое плечо. Я обернулся… Это был Григорий Петрович Белушкин, советский офицер связи при нашем батальоне. Увидев его, я очень обрадовался и подвинулся, освободив ему место рядом с собой.
Мы познакомились с ним еще в боях под Пэулештским лесом, где в первые дни после 23 августа 1944 года шли бои за ликвидацию окружения города Плоешти. Гриша перешел Муреш с ротой, расположенной слева от нас. Я знаком подозвал связного, который немного понимал по-русски, и стал ждать, когда запыхавшийся Гриша отдышится. Затем советский офицер взял бинокль и показал мне на ложбину.
— Тяжеленько придется, приятель! — сказал он. — Бандиты перебрасывают сюда основные силы.
— Я так и предполагал, — проговорил я, следя за железными касками немцев, приближавшихся к нам.
Тут я узнал от него, что об орудиях и телефонной связи не может быть и речи. Остальная часть батальона была накрыта огнем немцев еще при форсировании реки, и все, кто не был проглочен волнами и снесен вниз по течению, кто еще мог ползти, укрылись под крутым берегом.
Они обороняли переправу, чтобы противник не смог просочиться в наш тыл.
Сжав в руках автоматы, мы стали следить за медленным, но уверенным приближением немцев. Временами, когда дым рассеивался, ложбина просматривалась до самого низа. Тогда было видно, что на нас шло не менее батальона немцев.
В их боевых порядках за первыми цепями виднелись орудия и минометы. Вскоре к артиллерийскому шквалу прибавился и их огонь.
— Где пулеметы? — спросил меня Гриша.
Я опустил бинокль и показал рукой туда, где были установлены два пулемета.
— Хорошо! — одобрил он.
Посоветовавшись, мы решили не открывать огня, пока гитлеровцы не подойдут на расстояние броска наших гранат. Я передал по цепи приказание и снова застыл с биноклем у бруствера окопа. Я видел лишь темно-серые каски немцев да поблескивающие винтовки. Прижавшись к земле, словно черные гусеницы, немцы ползли семью — восемью густыми цепями. Они все ближе и ближе подходили к нам, и их железные головы в стеклах бинокля становились все крупнее и крупнее. Я вновь почувствовал, как на лбу и висках выступил холодный пот. Посмотрел на Гришу. У него на лбу, над биноклем, виднелась постепенно углублявшаяся складка. Его бледное лицо застыло, но было спокойным — он умел владеть собой.
— Зря стараются, — сказал он мне, продолжая следить за немцами.
Он, видимо, говорил это больше для того, чтобы узнать, что я думаю на этот счет.
— Зря, — тихо ответил я. — Закидаем гранатами и расстреляем с пятидесяти шагов.
В этот момент обстрел наших позиций усилился: было ясно, что немцы вот-вот перейдут в атаку. По мере приближения к нам, цепи их постепенно скучивались. Теперь бинокль был уже не нужен: любое движение немцев можно было хорошо различить простым глазом. Я снова потрогал лежащие на бруствере диски и сложенные моим связным гранаты. Гриша попросил дать ему гранаты, и тут я увидел запомнившийся мне на всю жизнь взгляд его голубых ясных глаз. Решив, что я волнуюсь, он пожал мне руку. Но и его рука, как мне показалось, слегка дрожала.
— Мы должны остановить их, — заметил он. — Надо удержать высоту до завтрашнего утра.
Я повторил приказ об открытии огня и услышал, как он вполголоса, точно клятва, передавался из уст в уста. Взглянул на ложбину — немцы были совсем близко. Скоро цепи гитлеровцев были уже шагах в ста от нас. Мы различали их лица, чуть приподнявшиеся над землей. Наверняка на мушке каждой винтовки моих солдат маячила голова какого-нибудь гитлеровца, и я боялся, что они не устоят перед соблазном открыть огонь раньше, чем было приказано. Огневой вал передвинулся в наш тыл на берега и броды Муреша. Наши траншеи наполовину были разрушены взрывами, земля до самой вершины высоты была изрыта глубокими воронками. Вокруг нас наступила полная тишина, лишь изредка слышались приглушенные стоны раненых.
Первые цепи гитлеровцев остановились в нерешительности шагах в восьмидесяти. Их напугало наше молчание. К ним присоединился второй рал, за ним третий; ряды немцев стали гуще. Но замешательство наступающего противника быстро прошло. Несколько гитлеровцев встали и неуверенно двинулись вперед. За ними поднялись другие, потом еще и еще…
Весь этот поток людей, увешанных гранатами, с прижатыми к бедру автоматами и пулеметами угрожающе двинулся на нас. В этот момент расположенная на фланге другая наша рота открыла огонь с левой стороны ложбины.
— Не стрелять! — повторил я приказ. — Не стрелять никому!
Но когда я снова взглянул на ложбину, у меня перехватило дыхание — немцы были уже в семидесяти шагах, теперь они шли в гору, словно на параде, самоуверенно и надменно. Я прижался грудью к стенке окопа и только тогда почувствовал, как сильно бьется мое сердце. Казалось, сама земля вздрагивала под грудью. Кровь сильно стучала в висках, а от необычно напряженной и давящей тишины звенело в ушах. Инстинктивно ища поддержки, я прижался к Грише. Мы тревожно поглядели друг на друга. Рука его, державшая связку гранат, едва заметно дрожала.
— Не пройдут, — глухо проговорил я.
— Никогда, — прошептал Гриша, не спуская глаз с немцев. — Никогда!
И я подумал: «А сколько из засевших в окопах солдат смогут подняться и открыть огонь? А пулеметы? Целы ли они после огневого шквала, который обрушился на нас?»
Немцы были уже в шестидесяти шагах. Шли они густыми цепями, тяжело ступая, чуть нагнувшись вперед, с автоматами наготове. Я отложил автомат и взялся за связку гранат. «Эх, — думал я, — только бы кто-нибудь не выстрелил! Еще немного, всего несколько мгновений!» И эти мгновения были самыми тяжелыми, чудовищно напряженными и бесконечно длинными.
Когда гитлеровцы находились шагах в пятидесяти, я выдернул предохранительную чеку и подал команду:
— Гранаты к бою!
Немцы шли в атаку с тем диким порывом, с каким нападают взбесившиеся от голода волки. Теперь они уже ничего не боялись: они были уверены, что их артиллерия смешала нас с землей… Они не знали, что здесь, укрывшись в окопах, защищаемые нашей землей, безграничную любовь к которой в эти мгновения мы чувствовали сильнее, чем когда-либо, стояли мы, готовые встретить врага. Через мгновение немцы были настолько близко, что я видел их поблескивающие глаза. Тогда я поднялся из окопа и крикнул:
