Балис Сруога - Лес богов
Евреи на груди и на спине носили шестиконечную звезду.
Zigeuner — цыгане, как и евреи считались преступниками за одну свою национальность. Их забирали в лагерь за то, что они родились цыганами. Но цыгане носили почему-то красный треугольник и рассматривались как политические заключенные.
Из Литвы немцы пригнали в Штутгоф несколько цыганских семей. В наш блок приходил 17-летний цыганенок Станкевич. Раз в неделю он получал от нас хлеб и табак. Часть подарка Станкевич съедал тут же, другую прятал в карман. Он говорил, что отнесет матери, которая сидела за колючей проволокой в женском бараке.
— А жене разве ничего не дашь?
Он был женат. Его жена тоже сидела за проволокой.
— Что мне жена! Умрет — возьму другую. А мать мне никто не заменит.
В конце 1944 года в некоторых лагерях была введена совершенно другая классификация заключенных.
Русские и поляки все без исключения были отнесены в категории Auslandischezivilarbeiter — иностранные гражданские рабочие. А подданные других государств так и остались политическими заключенными. Однако нововведение нисколько не улучшило положения русских и поляков. Да и реформа эта была зафиксирована не во всех лагерных документах. Так и осталась в Штутгофе «двойная бухгалтерия» — старая и новая классификации мирно уживались.
Пресловутая реформа преследовала одну цель. Она должна была обелить преступников, почувствовавших близость расплаты за истязание иностранных граждан.
Ведь союзники тоже мобилизовали на разные работы иностранцев. Чем, мол, мы хуже? Для того и были заведены книги.
Смотрите, дескать, и у нас как у людей… Обратите внимание на гражданских рабочих русского и польского происхождения… О каких заключенных вы говорите? У нас, поверьте, все как у вас…
ЛАГЕРНЫЙ СОЮЗ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ
В лагере томились представители двадцати четырех-двадцати шести национальностей включая и народы СССР. Украинцы, белорусы, татары, мордвины, киргизы и т. д. считались в лагере русскими.
В количественном отношении первенство в лагере удерживали поляки. Лагерь был построен на польской земле и обслуживал преимущественно поляков. Поляки не случайно давали наибольший прирост населения Штутгофа. Их направляли сюда из разных отделений гестапо: из Гданьска, Кенигсберга, Быдгоща, Штаргарда, Плоцка Граузензе, Картузова, Торуни и прочих пунктов.
Второе место занимали русские, третье немцы, четвертое литовцы. В конце 1943 года немецкую и литовскую колонию неожиданно обогнали латыши. Они смело конкурировали по количеству даже с русскими и поляками. Как-то раз из Риги пригнали сразу трехтысячную партию — весьма разношерстную публику. Были тут и русские, но так как они являлись гражданами Латвии и говорили по-латышски, их записали латышами.
Латыши вначале вели себя высокомерно, кичились своим латышским происхождением. Держались они обособленно, собирались кучками, старались даже создать отдельные латышские рабочие команды. На досуге и на работе латыши распевали свои песни особенно одну, с таким запоминающимся припевом: «Дзимдзи-рим-дзим-дзим». Тянули они ее с упоением дружно налегая на «рим-дзим-дзим» несмотря на то, что благозвучный рефрен доставлял им немалые неприятности…
В марте 1944 года пришел приказ послать две тысячи заключенных в концентрационный лагерь Маугхаузен на особо тяжелые работы — дробить скалы. Подбор узников зависел от эсэсовских бонз, а также от заключенных, работавших в администрации. За три дня подобрали две тысячи человек и все они оказались латышами.
Какой бы вонючей дырой ни был Штутгоф, но он не шел ни в какое сравнение с Маутхаузеном — человеческой бойней в каменоломнях.
После отправки латышей литовцы опять выдвинулись на четвертое место. Число их особенно не изменялось, постоянно колеблясь в пределах трехсот человек. Одни умирали, на их место присылали примерно столько же новых. Баланс не нарушался.
Ранней весной 1944 года привезли 165 датчан. До ссылки в Штутгоф они как интернированные, жили в датских лагерях чуть ли не санаторного типа, У каждого была своя отдельная комната. Один датчанин, художник, театральный декоратор ухитрился там не только официально жениться, но и развестись со своей избранницей.
Датчане — рабочие, мастера, ремесленники, моряки — в большинстве своем были коммунистами или сочувствующими, социал-демократами или участниками гражданской войны в Испании. В датскую группу входили также несколько деятелей городского самоуправления, инженеры, адвокаты, один художник и один прекрасный шахматист. Немецкие власти решили, что в датском лагере им слишком хорошо жилось. Везли датчан в Германию в корабельных трюмах, набив битком, как селедку. На немецкой земле их пересадили в поезда. Три дня им не давали пить. Ни капельки. Проводник эсэсовец приносил и выплескивал на глазах у измученных жаждой ведро воды: смотрите, мол, как она поит землю… В Штутгофе датчане образовали свою колонию. Их поселили вместе, в одном блоке. По сравнению с другими заключенными они пользовались определенными льготами и поблажками. Их никто не бил бессмысленно, не гонял с места на место, не преследовал. Они даже получали датские газеты. Правда и печать Дании не была свободна от гитлеровской цензуры, тем не менее в датской прессе содержалось больше сведений, чем в немецкой. Датчане не кичились своим происхождением и выполняя рабские повинности, не распевали под охраной своих палачей народные песни… Никто над датчанами не смеялся. Все их любили и уважали. У нас, литовцев были с ними наилучшие отношения. Когда датчане прибыли в Штутгоф, мы уже были старыми каторжниками, постигшими премудрости лагерной жизни, и оказывали им посильную помощь.
Позже датчане стали регулярно получать посылки от своего Красного Креста и не остались перед нами в долгу. Некоторые датчане чувствовали себя в нашем блоке как дома.
В 1944 году, в конце лета, в Штутгоф пригнали около двухсот французов в эсэсовской форме! У их соотечественников, давно пребывавших в лагере волосы дыбом встали (среди них были вполне приличные люди!). Старожилы немедленно заявили о своем полном отмежевании от новичков. Прибывшие только позорят имя француза, заявили они, мы с ними не желаем иметь ничего общего.
Приезжие действительно представляли собой хлам, собранный на задворках Франции. Французы-эсэсовцы прекрасно понимали, что в возрожденной отчизне им не будет места. Они и не желали ее возрождения. Для немецких властей их умонастроение не было тайной. Знала о нем и администрация лагеря. Вскоре новичкам предложили свободу с условием, что они пойдут добровольцами на фронт. Большинство согласилось и тут же уехало. Около тридцати человек все же отказались. Они остались в лагере и были сносными товарищами.
Осенью 1944 года в Штутгоф опять стали доставлять латышей. На сей раз в полной эсэсовской униформе. Ими командовали свои фельдфебели и офицеры. Они поселились все вместе, под присмотром эсэсовского полковника, избивавшего их, как собак. Опять над лагерем поплыло злополучное «дзимдзи-рим-дзим-дзим».
Эсэсовской униформы и надоедливого рефрена оказалось вполне достаточно для того, чтобы общественность лагеря прониклась предубеждением против новичков.
Стали пригонять в лагерь и группы эстонцев. Однажды начальнику блока чем-то не понравился новичок-эстонец. Недолго думая, он трахнул его как в таких случаях полагалось трахать новичков. Эстонец недоуменно потряс головой: он не знал что начальник блока — важная шишка. Новичок не пришел в восторг от вольности пана блокового. Он нахмурился.
— Часто на тебя такое находит? — спросил он начальника блока и слегка дал ему сдачи.
Пан блоковой, получив в морду пришел в замешательство. Он рухнул под стол, улегся и застонал: «Ой-ой». На помощь пану блоковому поспешил шрейбер. Эстонец размахнулся — рраз, и писарь последовал туда же. Примостился под боком у пана блокового и тоже завопил: «Ой-ой». Оказалось, что эстонец был боксером тяжелого веса. Он уложил все начальство блока, вплоть до кухонной прислуги. Выломав окно, начальник блока улизнул и привел подкрепление. Тогда эстонец забаррикадировался. Началась шумная баталия. Сыпались стекла, трещали стены, в щепки превращались столы и стулья. Эстонец продолжал единоборство с превосходящими силами противника. Битва сошла новичку не совсем гладко, но не он один был ранен… Потом в лагере его больше никто не задевал. Боксера уважали. С почтением относились ко всем эстонцам вообще.
Аналогичная история произошла в нашем блоке с одним спортсменом-богатырем. Напал на него начальник соседнего блока, профессионал-разбойник. Блоковой вздумал дать спортсмену табуреткой по голове. Богатырь не сдрейфил, отнял табуретку, отбросил ее в сторону, а самого пана блокового схватил намертво покрутил несколько раз в воздухе и швырнул в лужу, да еще несколько раз ткнул носом в грязь. С того времени пан блоковой преисполнился уважением к нашему блоку и стал нашим закадычным другом.
