Балис Сруога - Лес богов
Соседство с бибельфоршером-сапожником было весьма полезным. Одна была беда: из завали старых клумп через стену в смежную комнату целыми дивизиями лезли клопы. Страшно голодные черт бы их побрал!
Собираясь у сапожника бибельфоршская братия читала священное писание и пекла себе блины из продуктов, «организованных» на кухне. По глубокому убеждению сектантов кража не противоречила духу библии. Познаниями, почерпнутыми в библии, они делились со мной охотно, но блинами — никогда.
В женских бараках тоже не было покоя от библистов. Там царствовала сектантка фрау Беленке — высокая, когда-то видно, красивая, атлетического сложения немка, энергичная и болтливая. Ее муж как и она был бибельфоршером. Ого! Не поздоровилось бы ему, если бы он посмел быть не толкователем! И все же невзирая на единство теологических взглядов, герр Беленке предпочитал находиться не в Штутгофе, а в Дахау: там ему было спокойнее. Послушный был муженек, но супруги пуще огня боялся. Потомство фрау Беленке не оправдало ее надежд. Она так и не смогла обратить детей в свою веру.
— Не слушаются босяки, поддались сатанинскому искусу! — горько жаловалась она и клялась больше не иметь детей.
Майер не раз приглашал фрау Беленке побеседовать на темы бибельфоршизма. Диспуты входили в круг его обязанностей, как политического воспитателя.
— Ты же детей дома оставила, — уговаривал он ее. — Кто их растить будет? Они без присмотра головорезами станут. Отрекись письменно от своих бибельфоршских бредней, и я немедленно отпущу тебя на волю.
А фрау Беленке только дай повод. В полную силу своего бурного темперамента она обрушивалась на Майера и пламенно доказывала что на свете нет более идиотской вещи чем национал-социализм.
— Какое вы палачи, имеете право — кричала она, потрясая мужским кулаком, — запирать людей в лагерь и мучить их? Всех вас, головорезов нацистов, надо туда загнать и сжечь на медленном огне. Не буду я подписывать никаких ваших вонючих бумажек!.. Поверьте моему слову, придет день когда мы поменяемся местами. Он недалек! И я дождусь его. Повесят вас, разбойников, и я выйду из лагеря без всякой подписи!
Оглушенный ее криками, Майер выходил из себя.
— Вон из комнаты старая ведьма!
Но фрау Беленке была не трусливого десятка. Она перекрикивала Майера. Майер попадал в щекотливое положение. Неужели прикажете драться со старой бабой?.. Да и исход сражения трудно предугадать заранее: сухопарый Майер выглядел жалким сморчком по сравнению с атлетически сложенной фрау Беленке.
Фрау Беленке метала громы и молнии угрожая Майеру неслыханно-страшными карами Иеговы.
Майер белел и синел. Майер затыкал уши. Майер не мог больше спорить, он только орал как баран на бойне:
«Вон! Вон! Вон!»
У Майера почва из-под ног уходила, Майера душило бессилие. Майер стонал от злости… Майер покидал свой служебный кабинет.
Оставшись наедине с собой фрау Беленке облегченно вздыхала. — Тьфу негодяи какие! — И, еще раз победоносно сплюнув во славу всемогущего Иеговы, она шла на работу к своему электрическому мотору. Фрау Беленке качала в лагере воду.
ОТ КСЕНДЗА ДО ЦЫГАНА
Летом 1944 года ввели новую категорию заключенных — духовенство. До того времени служители культа расценивались как политические заключенные. Их гоняли на работу и избивали наравне со всеми. С 1944 года для священников работа стала необязательной. Кто хотел — работал, кто не хотел — шлялся по лагерю и занимался политикой. Пастыри даже могли отправлять свои религиозные обряды, правда, тайно или полутайно. Раньше духовенство и мечтать об этом не смело.
В 1942 году заключенным однажды объявили: кто желает послушать рождественскую службу, пусть построится во дворе в восемь часов вечера. Собрались все католики лагеря. С восьми вечера до восьми утра их продержали на морозе — тем рождественская месса и кончилась.
В 1944 году в Штутгофе было девять ксендзов — два литовца, один немец, остальные — поляки и кашубы. Ввиду того, что бибельфоршеры не признавали духовенства как такового, Майер не посчитал ксендзами ни Менке, ни Рабинезе. Они остались рядовыми заключенными. Почитатели Иеговы стали подумывать даже о коренных преобразованиях в бибельфоршизме и о признании духовенства.
Как и все политические заключенные служители культа носили красный треугольник.
Asoziale — антисоциальные элементы. Порой их еще называли Arbeitsscheue — отлынивающие от работы, иными словами говоря, лежебоки. Их было немного. Все немцы. В том числе несколько проституток.
Самым выдающимся представителем антисоциальных элементов был Эдгар Миллер, немец из Эстонии, фармацевт по образованию. В эстонской армии Миллер получил чин старшего лейтенанта или даже капитана и был, как он хвастал секретарем известного в Эстонии генерала Лайдонсра. Миллер свободно говорил по-эстонски, по-латышски и по-русски.
В лагерь он попал за беспробудное пьянство, да и здесь его редко видели трезвым. Как к пьянчужке необыкновенно веселого нрава к Миллеру относились в Штутгофе неплохо.
Долгое время он заведовал лагерной аптекой. Однажды Миллер вылакал весь спирт устроил скандал и свалился у парадных ворот лагеря. Там Майер и Хемниц обнаружили неисправимого алкоголика намяли ему бока и притащили к колодцу. Хемниц держал Миллера; Майер обливал его водой а тот хоть бы хны! Уткнул нос в лужу лежит и пузыри пускает.
Майер и Хемниц посадили его в лужу, обложили с боков кирпичами — не помогает! Миллер страшно чертыхался и снова падал. Чтобы тот не захлебнулся, Майер отволок его к забору и оставил там на ночь: может протрезвится. К счастью, стояла теплая осень. На другое утро дежурный фельдфебель Петерс снова начал приводить Миллера в чувство. Он погнал его в баню, поставил к стенке взял пожарную кишку и направил на выдающегося представителя антисоциальных элементов струю холодной воды.
— Спасите, спасите, спасите! — что есть мочи орал Миллер, не смея сдвинуться с места.
Вода дошла Миллеру до колен, но холодная струя била в него с прежней силой. Человек с богатырским здоровьем и тот не выдержал бы бешеного напора воды более получаса. Что же хотеть от несчастного пьянчужки Миллера. Провизор вопил как недорезанный баран. Но и фельдфебель Петерс не унимался.
— Весь спирт выпил, грязный боров! Мне ни капельки не оставил. Думаешь ты один на свете? Думаешь, мне не хочется?
После этого несчастья Миллер вылетел из эсэсовской аптеки, но быстро устроился на новом месте, — ему всегда удавалось находить места где легко можно было что-нибудь «организовать». Краденые вещи Миллер сплавлял за стены лагеря, получал за них спирт и всегда был пьян. Идет, бывало, Миллер по лагерю, орет во всю глотку пьяные песни — ну что с таким босяком, поделаешь!
В дальнейшем власти перестали обращать внимание на пропойцу. Наказывай не наказывай — все равно налакается.
Firziehung — воспитательный арест — исключительная категория заключенных. Их присылали в лагерь на ограниченный срок от трех недель до шести месяцев. К жертвам воспитательного ареста относились, преимущественно разнорабочие не угодившие работодателям. Поводами для отправки в лагерь служили лень, непочтительное отношение к благодетелям-работодателям, оскорбление их действием — кража корочки хлеба, самовольная отлучка, не дозволенный уход в отпуск, опоздание на работу, побег с транспорта.
Иногда крестьянин просто хотел избавиться от лишнего рта в хозяйстве, от выплаты батраку жалованья. Он посылал через посредство гестапо работника в лагерь, а по истечении определенного времени забирал назад.
За провинности такого рода не всегда и не всех наказывали одинаково. Если арестантов присылало Быдгощское гестапо, их относили к воспитательной категории, если Гданьское или Кенигсбергское гестапо — поляки получали воспитательную, а литовцы и русские — за те же самые проступки политическую категорию. Заключенные попавшие в лагерь на воспитание не имели треугольника и носили только номер на груди и на штанине.
Мужчин в лагере воспитывали до такой степени рьяно, что они частенько отправлялись из Штутгофа прямо на небо — к — Аврааму. Женщины проходили курс наук значительно легче. По истечении срока их отпускали, возвращая даже отнятые вещи. Некоторые женщины попадали в Штутгоф по два, по три, и даже по четыре раза. Таким любительницам лагеря каждый раз пришивали по узкой белой полоске над номером: ни дать ни взять кавалеры многочисленных орденов. Только так и отмечалось их возвращение. Ничего другого с ними не делали.
Polizeihaftlinge — полицейские арестанты. Тюрьмы Гданьской области были переполнены, а количество «нуждавщихся» в заключении не уменьшалось Поэтому многих арестованных доставляли в Штутгоф как в гостиницу. Все они находились в непосредственном ведении Гданьского гестапо. Полицейские арестанты треугольника не имели и порядковый номер носили не на груди, а на левом рукаве. Это были в большинстве своем поляки — чистокровные и онемеченные. Допрашивали их обычно со свойственной гестапо гуманностью и отправляли в лагерь сразу же после допроса, когда они еле держались на ногах. Некоторых привозили с кровоточащими, открытыми ранами, с гангреной. Некоторые умирали едва успев переступить порог лагеря. Гданьское гестапо имело обыкновение доставлять в лагерь «окончательно допрошенных», то есть почти мертвых. Раненых и изувеченных на допросах было так много что даже Гейдель обозлился. Правда обозлился только летом 1944 года. Однажды он даже написал рапорт в Берлин о причинах высокой смертности в Штутгофе. Виновато, мол, гестапо мертвецами снабжает! Гейдель совсем взбесился: приложил к рапорту свидетельские показания и фотоснимки.
