Мария Куликова - Пистоль Довбуша
— Все, выговорился? Теперь послухай меня. — Дед затянулся трубкой. — Куда та бедная дивчина девалась в ту ночь, бог ее знает! А коли ты знал и не известил жандаров, то лишь потому, что струсил. За свою шкуру побоялся. А узнай они сейчас, какую ты им свинью подложил, несдобровать бы тебе! — рассмеялся он.
Ягнуса передернуло. Лицо его посерело. «Хитрый, старый пень, как лиса», — подумал он, ругая себя в душе за то, что так открыто высказался насчет батрачки.
— Ты хочешь, чтоб взамен моей седой головы тебе простили все твои грехи? Так я уразумел? Дешево ж ты хочешь отделаться, пане, не выйдет!
Искорки страха откровенно запрыгали в коричневых глазах старосты. Острые усы обвисли, будто их намочил дождь. Но тут же прилив неудержимого бешенства заглушил страх.
— Молчи! Убью! — прохрипел он, опять схватившись за пистолет. Ему уже надоел этот унизительный, не привычный для него разговор. Он вновь проклинал себя в душе за то, что не выдержал, сорвался.
— Вот такой ты и есть! И нечего тебе шкуру менять. Клыки все равно видны, — сказал Микула, затянулся трубкой и зашагал, высокий, бесстрашный, гордый.
В душе Ягнуса шевельнулась какая-то непонятная ему зависть. Смог бы он, староста, почти первый газда в селе, вот так спокойно идти, зная, что в спину смотрит глазок пистолета?! Нет, не смог бы! Он оглянулся бы, упал на колени, просил пощады. А этот ненавистный ему старик всегда шагает так, с гордо поднятой головой, будто он хозяин этой земли, этих зеленых гор. С каким бы удовольствием Ягнус всадил бы пулю в его седую непреклонную голову. Нет! Нельзя! Он должен войти в доверие к этим проклятым односельчанам. И именно его доверием, Микулы, должен заручиться.
— Постой, Микула! — крикнул староста.
Тот не остановился. Ягнус догнал его, забежал вперед.
— Погорячился я, — вытирая платком пот со лба, сказал он. — Не верить мне ты имеешь причину. За сына… За Андрея… Так вот что. Тогда я неправду тебе сказал. Не поймали Андрея. Кажись, только ранили… А жандары наказ такой дали… известить тебя о его смерти…
Левый уголок губ и щека старика вздрогнули, подпрыгнули вверх. В сердце словно что-то вонзилось. Он схватился рукой за ствол бука, но тут же выпрямился.
— Я знаю, что он жив! Я верю, он вернется! Слышишь, вернется! — крикнул Микула.
Ягнусу показалось: ему выносят смертный приговор.
Мишка слушал и с восхищением смотрел на дедушку. Только его дедо мог так смело все высказать старосте…
— И вот все думаю, — закончил свой рассказ Микула, — правду он про Андрея сказал или так, чтоб в душу влезть. Дурак! Плохо ж он меня знает!
— А может, и взаправду ваш Андрей жив! — Мишка и рад был за деда и боялся за него. — Ой, дедо! А вдруг он все же придет за вами с жандарами?! Бежим к партизанам!
— Нет, ни того, ни другого ему сейчас делать нема никакой выгоды. А что пану невыгодно, он ни за что делать не станет. Вот так, сынку. А насчет того, чтобы бежать, — то не могу. Кое-что тут выведать надо. Оружие мироеды припрятали. А вот где, не знаю… А теперь иди скажи Василию и Федору Ковач, чтоб они пока к нам не заходили. Встретимся через два дня ночью, в хате Демко. Постарайся пройти к ним так, чтоб и птица тебя с высоты не заметила.
— Это я могу, дедо! — ответил Мишка. На то он и партизанский разведник!
«Мы — партизаны!»
В селе только и разговору было, что о побеге узников из Чинадевского лагеря. Партизаны там появились ночью. Внезапно перебили стражу, помогли уйти пленным и заодно взорвали мост через Латорицу. Машины теперь шли не по большаку, а в обход, через Дубчаны, по крутой горной дороге.
Ягнус запретил гнать стадо на пастбище.
— Гляди, опять коров недосчитаешься. Нарви им травы мешка три. Брось в ясли, пусть жуют.
Мишка шел по тропинке, а мысли его в это время были далеко. Были там, в лесу, вместе с Анцей, Юрком.
— Может, и они помогали пленным, — шептал пастушок.
Дедо рассказывал, что еще Антал хотел им помочь бежать, да не успел. И вот наконец люди вырвались из-за колючей проволоки.
Наверное Юрко и мост взрывал? Они там настоящим делом занимаются. А он! Только и всего, что считает поезда, машины и танки в колоннах, которые теперь часто идут через Дубчаны. Иногда он бегает к Демко или к братьям Ковачам по поручению дедушки. Все это пустяки. А вот Анця, Юрко!.. Эх, как Мишка им завидует!
Он так задумался, что чуть не попал под машину. Дорога в этом месте узкая. С одной стороны, как обрубленная, стеной нависала скала. С другой — круто обрывался берег Латорицы.
«Ну и местечко!» — испугался Мишка, еле успев отскочить в сторону. Неожиданно его осенила смелая мысль.
— А что, если… — произнес он вслух, но тут же замолчал, оглянулся вокруг.
Несколько дней он вынашивал свой план. Наконец решил рассказать о нем своим друзьям.
Все собрались вечером в условленном месте, за дедушкиной хатой в густых лопухах.
— Кто хочет фашистам машину спортить? — спросил Мишка.
Вопрос был таким неожиданным, что дети растерялись. Они смотрели на него молча, с удивлением.
— Эх, вы! Молчите? — с упреком спросил он. — Вот был бы Юрко!..
— И совсем не молчим! — обиделась Маричка. — Да я, может, не одну машину им попортила б! А вот как?
— А я ду… думаете, нет! — вспыхнул Дмитрик. — Да я им за нянька не то что машину…
— Давай, Мишко, говори! Портить так портить… — шмыгнув носом, сказал Петрик.
— Вот там, где дорога повертает к лесу, где скала…
— Ну и что же! — перебила Маричка. — Каждый день там ходим.
— А заметила, какая там дорога?
— Треснуть мне, я заметил! — вскочил Петрик. — Узкая-преузкая, ну что тебе тропинка!
— Айно, Петрик… Молодец! Вот там давайте набьем больших гвоздей. Колесо напорется — пшик! — и лопнет! Машина станет и другим дорогу закроет. А свернуть там ей вовсе некуда!
— Это да… Я ви… видел, раз в селе машина стала, по… потому что на гвоздь напоролась, — заикаясь больше обычного, сказал Дмитрик.
— Давайте завтра встанем рано-рано, пока хортики еще спать будут. Соберемся возле разбитого дуба. Айно? Вот гвоздей бы больших!..
— У нас есть! Нянько мой плотничал! Я принесу, треснуть мне! — радостно зашептал Петрик. Ему было приятно, что и его, малыша, пригласили на такой важный разговор.
— Только не подведи! — строго предупредил Мишка.
— А то я подводил когда! — обиделся Петрик, энергично подтягивая не в меру длинные штаны.
…Солнце еще не поднялось из-за гор, но лучи его уже уселись на вершину Стой. Казалось, это огромное золотистое гнездо, которое с каждой минутой становилось все больше.
Утро было теплое, росистое.
Каждому хотелось прийти к дубу первым. Но получилось так, что явились туда почти все одновременно.
— Не проспали, — похвалил Мишка.
Карманы у Петрика оттопыривались. Маричка тоже принесла несколько ржавых гвоздей, крепко сжимая их в кулаке. Дмитрик держал в руке тяжелый молоток.
— Ого, у нас гвоздей даже больше, чем нужно! — Мишка все содержимое Петриковых карманов высыпал в шапку, добавил туда и Маричкины гвозди и скомандовал: — Ты, Маричка, и ты, Дмитрик, полезайте на скалу. Как только увидите кого — свистите! А мы тут с Петриком будем забивать гвозди.
Он заранее обдумал свой план. Маричка зоркая. Да и свистеть может лучше любого мальчишки. А Дмитрик пока слабый. Разве сможет он забивать гвозди, да еще острием вверх, в твердую как камень землю?..
— Я тоже забивать хочу. Пусть Петрик идет на скалу!
— И я тоже г… гвозди буду вбивать! — настаивал на своем и Дмитрик.
Мишка на миг растерялся. До чего же непослушные его друзья! Но тут же, сдвинув брови, сурово сказал:
— Что ж, не хотите лезть, то идите домой! Мы вдвоем с Петриком все и сделаем!
— Да мы что… Мы ничего! — сдалась Маричка.
Через несколько минут все были на своих местах.
Только мальчики принялись за работу, раздался пронзительный свист: опасность! Дети спрятались.
Со стороны села показалось несколько человек. Вскоре послышалось их песнопение. Женщины приближались. Они направлялись в монастырь на молебен. Впереди всех шла мать Дмитрика, Поланя. Она несла икону и тоже пела-просила святую Марию и Исуса Христа, чтоб они уберегли Карпаты от «нечистой силы» — от красных. Последнее время она часто засиживалась у пана превелебного. А потом ходила от хаты до хаты, заклинала женщин божьей карой, если те хоть на минуту допустят к душе дьявола: будут думать о приходе Советов. Опять приносила от пана превелебного куски хлеба и молилась с боязнью перед богом и со страхом перед будущим.
Дмитрика она оставила в покое. «Блаженненький, что с него возьмешь?» — жаловалась она соседкам.
Поланя, высокая, худая, похожая на ворону в своем черном платье и в таком же платке, пела громко, неистово, до хрипоты.
