Мария Куликова - Пистоль Довбуша
Дмитрик перескочил через забор, догнал ее:
— Слава Исусу, тетю Марье. Давайте, я вам принесу воды!
Она, кашляя, обрадованно протянула ему ведра. Дмитрик побежал к потоку и так же быстро вернулся. Перегнал Марью, занес ведра с водой в хату.
— Спасибо, голубе, — сказала пожилая женщина.
Дмитрик стоял. Ему не хотелось уходить. Сумерки быстро надвигались из лесу, пеленали село. А он все стоял…
Марья сидела на пороге. По ее молчаливой улыбке было видно, что она рада живой душе.
— Под окнами по ночам скрипит ель, а мне, старой, кажется, то Антал дверь открывает, — сказала она грустно.
Дмитрик вздрогнул. По спине побежали холодные мурашки. «Она ж и не знает, что я виноват!» Он почувствовал острую жалость к этой одинокой седой женщине. Хотелось подойти поближе, погладить ее мозолистую, изрезанную морщинами руку. Где-то в глубине души шевельнулась тоска по материнской ласке. Почему-то казалось, расскажи он сейчас ей всю свою вину — она простит. Поведай он ей о своей короткой, но нелегкой жизни — она поймет все. Но говорит он ей совсем другое:
— А у вас огород еще не вскопан! — В голосе озабоченность. — У других уже и всходить начинает. Я завтра приду к вам и вскопаю. Картошку с вами посадим.
— Что ты, голубе, мне платить тебе нечем!..
— Не надо! — попятился Дмитрик. — Мне ничего не надо!
На другой день он встал чуть свет. Наострил лопату, и закипела работа. Пахло прелой землей. Вокруг прыгали воробьи и смело выхватывали червяков почти из-под самой лопаты.
Дмитрик весело насвистывал. Никогда еще труд не приносил ему столько радости, как в это весеннее солнечное утро.
Марья вышла во двор и опять, как вчера, улыбнулась ему. До вечера они вдвоем и картофель посадили, и фасоль.
Дмитрик уснул крепким, здоровым сном.
Но утром опять началось…
— Сколько тебе Марья уплатила? — строго спросила мать. Она привыкла, чтоб сын ей тут же отдавал свой заработок. А этот раз — пришел, уснул и ни слова.
— Я ей так вскопал, даром…
— Даром? Кому? Вдове антихриста?!
— Почему — вдове? Может, дядько Антал еще жив! — крикнул Дмитрик. И столько в его голосе было злости, что мать попятилась.
— Жив, говоришь? Не-е-е-т! Он моего газду с пути сбил, так пусть и сам погибает!
Она хлопнула дверью, вышла.
— А сколько Антал помогал няньке! — крикнул Дмитрик.
Его трясло как в лихорадке. Когда же наконец мать поймет его? Как жить дальше? Хорошо еще, что на свете есть дедо Микула, Мишка, друзья… Там, в маленькой каморке, можно говорить обо всем.
Он задумался. Очнулся, лишь когда мать опять зашла в хату. Она принесла муку в чужой деревянной миске.
— Ишь, нечем ей платить! А вот нашла же все-таки!
Дмитрик, ужасаясь, все понял: мать ходила к соседке и потребовала плату! Может быть, последнюю муку отняла у старой Марьи!.. А он-то думал, что хоть немножко искупил свою вину перед ней.
Мальчик почувствовал, что земля у него уходит из-под ног. И все кружится, кружится… Он упал, забился в судороге. Кто-то кричал. На него лили холодную воду. А где-то в мозгу шевельнулась мысль: «Хоть бы умереть…»
…Дмитрик не знал, сколько он пролежал в постели. Поднялся похудевший и слабый. Почему-то в хате говорили шепотом. В это утро он проснулся рано.
— Все это господнее наказание за наши грехи, за грехи моего газды. Он перед богом завинил. Теперь нам приходится за все расплачиваться! — говорила в сенях кому-то мать.
Дверь скрипнула, и в отверстии появилось три головы: одна с косичками, другая черная, курчавая, третья с белыми, как солома, волосами. Он, не кажется ли это Дмитрику? Не продолжается ли еще болезнь? Нет, нет! Вот дверь открылась шире, и в хату вошли Мишка, Маричка, Петрик.
Мишка засунул руку за пазуху и вытащил оттуда серого голубя, потом голубку.
— На, это Юрко тебе передал.
Глаза Дмитрика загорелись радостью. Он давно мечтал иметь такую пару голубей.
— А… а… г… где Ю… Юрко?
Мальчик почувствовал, что заикается, что говорить ему очень трудно. Его охватило отчаяние. Что ж теперь будет? Засмеют дети. Дразнить будут… Он горестно опустил голову.
— А ты не бойся, Дмитрик! — Маричка догадалась, что творится у него в душе.
Он опять поднял голову. На него смотрели три пары добрых глаз.
— И чего нос вешать? — продолжала девочка. — Бабка Ганна тебя вылечит! Я вон как болела, а теперь хоть бы что!
Мишка прижался губами к его уху:
— Красная Армия скоро к нам придет. Там знаешь какие дохтура есть! Как волшебники! Ого, они тебя вылечат! Если б моя мама дожила, ее тоже вылечили б…
— А моя бабуся меня сама лечит, вот треснуть! — заявил Петрик тонким голоском. — Вот я зимой болел, а она утиным яйцом по голове водила-водила, шептала-шептала. Потом разбила яйцо, вылила в стакан. И там я свою болезнь увидел. Вся болезнь в яйцо ушла!
Дмитрик улыбнулся. Ему показалось, что у него прибавляется силы. Вот и стоять на ногах уже легче.
— Слушай, Дмитрик. Приходи ко мне послезавтра. Сможешь? Есть одно дело, — заговорщически прошептал Мишка.
Дети ушли. Дмитрик стоял, молча прижимая к груди два теплых комочка — двух голубей. Потом, вспомнив о чем-то, он бережно накрыл голубей ситом, а сам пошел в кладовушку. Набрал миску муки и направился к Марье:
— Вот вам, тетю… Ма… Марье… — больше он ничего не смог сказать.
Пожилая женщина подошла к нему. В уголках ее глаз блестели слезы.
— Вот ты и встал, голубе мой!
Она не один вечер просидела у его изголовья. Дмитрик в горячке звал нянька, ее, мальчишек, только не маму…
Поланя вся в слезах забежала как-то к соседке вечером:
— Идите, Марье, к нам. Горит весь мой сынок, вас кличет!
Ей было страшно и обидно, что сын шарахается от нее, когда она подходит к нему, отворачивается.
Поланя почувствовала к Марье еще большую неприязнь, считая ее виновницей всех своих бед.
— Вот ты и поправился! — Марья взяла муку. Она знала: лучше сейчас не перечить мальчику. — Спасибо, голубе. Ты приходь ко мне почаще!
— Я бу… буду приходить!..
Дмитрик выполнил свое обещание. Он часто навещал старую Марью. Мальчик рассказывал ей то, что не смог бы поведать матери: о своих друзьях, мечтах. О том, что посадил три яблоньки. Одну — для нянька, другую — для Антала, а третью — для сына деда Микулы, Андрея. Может быть, они еще вернутся… Марья тоже верила в их возвращение.
Одно только омрачало эти вечера: Дмитрика мучило сознание своей вины. Ведь он столько причинил горя этой доброй женщине, от которой увидел за несколько недель больше ласки, сочувствия, чем от матери за все последнее время.
Вина так угнетала его, что он не выдержал однажды, сказал Марье:
— Если б вы з… знали, тетю Марье, что я на… натворил. Я дядька Антала жандарам…
— Не надо, голубе! — Женщина подошла к нему, положила руку на его голову. — Не надо. Я все знаю. Твой нянько мне тогда рассказал…
Дмитрик побледнел. Она знала! Знала и не прогнала его! Он выскочил на улицу. Хотелось побыть одному. О чем он только не передумал в тот вечер! Как хорошо и легко жилось бы на свете, если б все были такими, как тетя Марья, дедо Микула, Мишка, Маричка…
«Скоро конец таракану усатому!»
Ягнус сначала не придал значения тому, что Анци нет на кухне. Но она все не появлялась, и его охватило подозрение.
— Где Анця? — спросил он Мишку, плотно закрыв за собою дверь.
— Не знаю. Вышла, — ответил пастушок, деланно зевая.
Через полчаса Ягнус опять зашел в кухню, уже более настороженный. Он пронзил Мишку колючим взглядом и вышел.
Мальчик прислушивался к каждому шороху, к каждому шагу на улице. «Вдруг сейчас Анцю приведут, раненую… Тогда я убегу в лес!»
Постепенно шум в большой комнате стихал. Пьяные офицеры уснули. А капитан Фекете в сапогах, в пыльном мундире развалился на перине. Он везде чувствовал себя хозяином.
Ягнус слонялся по дому темнее тучи. Дорого же стоит ему это знакомство с капитаном. Сколько гонведы сена забрали для лошадей, а сколько офицеры водки выпили, кур съели! Убытки! Кругом убытки!
А тут еще батрачка исчезла, будто сквозь землю провалилась. Не она ли вышла из села? Не в нее ли стреляли? А что, если в его собственном доме жила партизанка?
Ягнус вскочил как ужаленный. Опять направился к кухне.
Мишка, услышав его шаги, положил руки на стол, лег на них и сделал вид, что спит. Нет! Ягнус не должен заметить его волнение. Ни за что!
Хозяин грубо толкнул его. Мишка что-то промычал, мотнул головой и опять спокойно засопел. Ягнус крепко схватил его за плечо, затряс изо всей силы, прошипел:
— Это она вышла из села? Говори, змееныш!
— А что я, пане, знаю! Сказала: «Прислуживай здесь за меня, а я сейчас приду». И не пришла. Может, кто украл ее!
