Богдан Сушинский - Ветер богов
«Герой Африки» был единственным, кто не питал никаких надежд на слишком запоздалое пробуждение фюрера, которого решились поднять из постели лишь часам к десяти утра. И единственным, кто предлагал вообще не тревожить его. Все свои шансы, которые они могли упустить в этом сражении, они упустили еще вчера вечером, выслушивая идиотские бредни фюрера по поводу превращения его родного Линца в «самый красивый и самый германский город на Дунае, в пику венграм с их Будапештом», и того, какими сладострастными были для него первые дни аншлюса, когда Австрия рыдала и ликовала. Рыдала, следовало полагать, от счастья видеть на своих улицах великого фюрера Германии. В сарказме по поводу фюрерских экзальтаций Роммель себе не от-казывал.
— А что сейчас происходит на Нормандских островах? — первое, о чем спросил Гитлер, появившись в своей штабной комнате, с картами на столе и на стенах. Спросил настолько же спокойно, насколько и неожиданно.
Кейтель и Роммель переглянулись. А ведь фюрер прав! Выясняя ситуацию в местах высадки, они совершенно упустили из виду хорошо укрепленные острова Нормандского архипелага. Но именно там расквартирована усиленная артиллерией и живой силой дивизия, занимающая мощные укрепления. Во всяком случае, была расквартирована.
— Следует считать, что острова, очевидно, заняты, — пришел им на помощь Рундштедт. Все они стояли по разные стороны огромного стола и смотрели на фюрера, как на отца-спасителя.
— Почему… следует считать? — поднял на него все еще полусонные глаза Гитлер. Его спокойствие и мертвенная невозмутимость уже даже не поражали, а потрясали воображение генералитета. Каждому из полководцев вдруг начало казаться, что фюрер давно знал о планах Монтгомери, как знал и некий секрет, с помощью которого все еще удастся спасти положение. — У вас что, есть сведения о штурме союзниками этих островов?
— Таких сведений нет, — вынужден был ответить Рундштедт, успевший проклясть себя за то, что вторгся в диалог фюрера с Кейтелем. — Но стоит ли сейчас придавать этим островкам такое значение? В лучшем случае союзники обошли их, оставив в тылу.
— Вот именно, в тылу, — предательски возразил Кейтель.
— Тогда какими же сведениями вы располагаете, фельдмаршал? И что намерены предпринять? Не вы ли, — перевел он взгляд на Роммеля, — господа фельдмаршалы, уверяли меня, что никакой высадки не предвидится? Судя по всем вашим «хорошо проверенным» данным разведки.
— Но, видите ли, — промямлил Рундштедт… — произошло непредвиденное.
— То есть у нас нет сведений о том, что англо-американцы взяли Нормандские острова, — прервал его Гитлер, водя пальцем по карте Бретани. — А значит, оставшаяся там дивизия все еще боеспособна[28]. По существу, она оказалась в тылу у англичан.
— Неужели вы действительно считаете, что она может изменить ход событий? — прямо спросил Роммель, которого эта нормандская соломинка фюрера начала откровенно раздражать.
Предостерегающе подняв руку, Кейтель заставил его у молкнуть. Он понимал фюрера. Тот ищет хоть какую-то зацепку, которая позволила бы ему представить дело так, что еще не все потеряно, во что еще стоит верить, что еще стоит надеяться на что-то. Начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта искренне рассчитывал, что в связи с островами у фюрера появился какой-то свой, особый замысел. Возможно, он собирается выбросить на них воздушный десант, чтобы заставить Монтгомери отвлечь часть своих сил на штурм островных укреплений. Или же оставшаяся там дивизия должна будет высадиться на каком-то участке материка и пройтись по тылам англо-американцев… Он просто обязан был надеяться, что в конце концов фюрер все же найдет какой-то спасительный ход. И был страшно поражен, услышав:
— Ладно, нам здесь больше нечего делать. Сегодня я должен встретиться с венгерским премьером Стояи. Предлагаю всем перебраться в замок Клессхайм. Это всего лишь в часе езды отсюда.
Побагровевший Кейтель бросил умоляющий взгляд на Роммеля: «Вмешайся! Приведи его в чувство!» — но увидел, как тот побледневшими пальцами извлекает из кармана платочек, чтобы вытереть пот. Очевидно, холодный.
— Нам здесь больше нечего делать, фельдмаршал, — напомнил ему Роммель, язвительно оскалившись. Он уже понимал, что «чуда Африки» на берегах Нормандии не случится. И что поражение во Франции явится похоронным маршем не только по его военной карьере… Но имеет ли смысл злорадствовать по поводу того, что гибнуть приходится не в одиночку?
— Но почему в Клессхайм? — отказывался что-либо понимать начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта. — Решать нужно сейчас, здесь, немедленно.
— Дорога, знаете ли, охлаждает, — иронично объяснил ему Рундштедт. Хотя иронизировать сейчас мог кто угодно, только не он.
«Да они все тут давно свихнулись! — изумился Роммель, с ужасом осознавая, что верховное командование Вооруженными силами, оказывается, давно потеряло всякую связь с войсками. Точнее, не с войсками, а с той реальной ситуацией, которую должно было учитывать в своих планах и стратегических прогнозах. — С таким же успехом они могут перелететь сейчас прямо в Париж. Результат будет тот же».
— И все-таки, что же делать? — заторможенно спросил Кейтель, остановившись у машины, рядом с которой оказались Рундштедт и Роммель. — Ну хорошо, фюрер крайне растерян и не способен предложить ничего дельного. По этому поводу мы можем позубоскалить. Но должен же существовать какой-то выход.
— Массовый отвод войск к границам рейха, к Рейну — это ведь тоже выход.
— Но это совершенно не то, что отводить войска с одного конца Ливийской пустыни в другой, — меланхолично обронил начальник Штаба оперативного руководства вермахтом генерал Йодль. — Отходить-то придется к берегам Рейна, а не Нила.
— С географией у вас все в прядке, генерал, — признал Роммель. Кто только ни обыгрывал его африканские рейды при каждом удобном случае.
Серпантин горной дороги. Буковые рощи. Старинные мосты, зависающие над горными речушками, словно окаменевшие, утратившие весь спектр своих красок радуги…
Роммелю хотелось, чтобы эта поездка продолжалась вечность. Будь он один, конечно же, остановил бы машину у первого попавшегося моста, спустился бы к горной речушке и просидел бы над ней до заката. Не возглавлял бы их колонну автомобиль фюрера, он, очевидно, так и поступил бы.
«Застрелился бы он, что ли… — неожиданно появилась у Роммеля первая и единственная за всю дорогу четко сформулированная мысль. — Как прекрасно, если бы фюрер избавил Германию, Европу, весь мир от своего навязчивого присутствия. Сколько людей уходит из жизни, опустошая ее своим скоропостижным исчезновением, а этот столько лет опустошает мир, опустошает жизнь миллионов людей, не понимая, что самое великое, самое святое, что он способен сделать для человечества, — это избавить его от себя. А ведь именно через такие мысли люди приходят к идее террористического акта как последнего аргумента…» — попытался остановить себя Роммель. Он вдруг вспомнил о том, что в Берлине уже создана целая группа генералов и офицеров, готовящих покушение на фюрера.
Чего они тянут? Какого момента выжидают? Нет исполнителей? Но не браться же за пистолет фельдмаршалу! Должен же найтись кто-либо из офицеров, готовых пожертвовать собой ради избавления! Хотел бы он знать фамилию этого человека. Изыскал бы любую возможность встретиться с ним и вдохновить.
— Клессхайм, господин фельдмаршал, — спасительно выхватил его из водоворота террористических грез адъютант. — Здесь прекрасный замок…
— Сейчас мы должны быть под Парижем. Нет нам прощения. Оставить в такие часы солдат, всю армию без командования!..
32
— …Вы же знаете, что к методам постельного шпионажа я не прибегаю, — обиженно поджала губы Мария-Виктория.
Скорцени вспомнил, что Фройнштаг называла ее смазливой итальяшкой. Возможно, Лилия и вкладывала в это прозвище весь свой арийский сарказм и макарононенавистничество, однако оно звучало довольно правдоподобно: несмотря на все жизненные передряги и военные неурядицы, княгиня по-прежнему оставалась удивительно смазливой. Открытое смугловатое лицо таило в себе какие-то неосязаемые колдовские чары, а утонченные римские черты заставляли воспринимать женские образы на полотнах известных итальянских мастеров как не совсем удачные копии, слишком многое теряющие по сравнению с оригиналами.
— Почему вы считаете, что я обязан знать это? Да к тому же верить вам на слово?
— Хотя бы из вежливости, — вновь усевшись за стол напротив Скорцени, Мария-Виктория проводила взглядом двух коммандос, которым так и не пришлось исполнить свою миссию, и, капризно поджав губы, обратила взор на «первого диверсанта рейха».
