Анатолий Заботин - В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика)
Вдвоем с мамой мы прошли все наше поле. Миновали одинокий, как маяк в море, ясень, который все у нас в деревне называли Кустиком. От него дорога круто повернула вправо. На меже нашего поля и симбилейского мы остановились. Я попрощался с мамой и торопливо пошел тропой, спускавшейся в низину. Шел и оглядывался. Оглянусь, а мама стоит, смотрит в мою сторону. Грустно мне сделалось, жалко мать. Подумалось вдруг: «Не последняя ли это была встреча? Нет! Нет! — постарался я отогнать эту мысль. — Вернусь. Обязательно вернусь!»
Иду быстро. Мысли, опережая меня, умчались в Горький. Что там в батарее? А вдруг уехали без меня? А может, кто-то сбежал, дезертировал? Нет! Такого не может быть. Судьбе не за что меня наказывать. Однако, как бы ни надеялся я на милосердие судьбы, а к своим солдатам на погрузочную площадку все же спешил.
Мне опять повезло с попутным транспортом, и я довольно скоро очутился в Горьком. Еду в трамвае, подъезжаю к посадочной площадке, и вдруг слышу короткие свистки паровоза, грохот и лязг буферов. У меня оборвалось сердце. «Отъезжают... Не успел!» Выпрыгнув на остановке из трамвая, вижу пятящийся состав. Он подходит к площадке, где расположился наш самоходный полк. Слава тебе, Господи! От сердца отлегло. Но надо еще найти Колю Хвостишкова, узнать, как они тут жили эти сутки без меня. Не сбежал ли кто? Не придется ли кого разыскивать? Коля Хвостишков успокоил меня: «Все в порядке, комбат. Солдаты все на месте. А вы, как я смотрю, везучий человек, подоспели минута в минут. Сейчас грузимся».
Погрузка длилась не более часа. Наконец все наши самоходки на платформах, паровоз дает длинный пронзительный свисток и, прогремев буферами, трогается с места. До свидания, родной и гостеприимный Горький! Уезжаю опять на фронт.
* * *
Все четыре наши батареи, то есть 20 самоходок с экипажами, прибыли на станцию Хомяково. Спешно выгружаемся и ждем дальнейших указаний. Пока же известно лишь то, что прибыли мы в качестве пополнения 875-го полка.
«875-й самоходный полк, — стал я вспоминать. — Где-то и что-то о нем я уже слышал». И вспомнил: 875-й самоходный полк — участник освобождения Крыма! В приказе верховного главнокомандующего он назван в числе отличившихся. Я был очень доволен, что попал в такой прославленный полк, и вместе с другими стал ждать его представителя. Ждать пришлось недолго. Не успели мы оглядеться, как он подкатил к нам на транспортной машине. Это был майор по фамилии Поляков, энергичный, с чисто выбритым липом. Он исполнил обязанности командира полка. На груди поблескивал орден Красной Звезды. Майор подтвердил, что мы действительно пополняем 875-й самоходный полк, который сейчас находится в урочище в трех-четырех километрах от станции. Отдыхает и пополняется после кровопролитных боев в Крыму. В этих боях полк понес большие потери: в живых не осталось ни одного командира батареи, погиб и командир полка. На отдых прибыли всего лишь несколько неполных экипажей машин, штаб, сохраненное знамя. Из старших офицеров уцелел только он, майор Поляков. Старше его по званию в полку нет никого. Потрепанный в Крыму полк сейчас держится только на нем. И вот на его плечи тяжким грузом ложатся наши 20 боевых машин, а вместе с ними — более сотни офицерского, сержантского и рядового состава. Всех надо определить и распределить, новичками пополнить батареи, потрепанные в Крыму...
Закончив речь, майор передал мне небольшой список оставшихся в живых офицеров и солдат. Я выстроил их. Вот они, герои, опаленные огнем боев в Крыму. Все молодые, рослые. Командир машины лейтенант Михаил Прокофьев — курчавый, черноглазый парень. Ему нет еще и 20, а на груди уже боевой орден Отечественной войны II степени. Рядом с ним — члены его экипажа: наводчик старший сержант Немтенков. Этому уже далеко за 20. Серьезный, неулыба. На его груди медаль «За отвагу». И третий член экипажа. Он стоял как-то в сторонке, не лез на глаза. Это был старший сержант Емец Иван Иванович, механик-водитель. На его груди орден Красной Звезды. Для полноты экипажа не хватало еще одного человека, заряжающего. Его я должен был подобрать из числа вновь прибывших. У второй самоходки экипаж полный. Состоит он из тех, кто сражался в Крыму, у Сапун-горы. Командир машины лейтенант Василий Яковлев, механик-водитель — старший сержант Иван Демешкин, наводчик — Василий Луценко. Небольшого роста, с медалью «За отвагу» на груди, Луценко с первых дней пришелся мне по душе. Никогда не унывающий, послушный, исполнительный. Хуже обстояло дело с экипажем третьей самоходки. Из Крыма в Хомяково прибыл только один командир машины лейтенант Георгий Данциг (в батарее все его звали Жора). Еврей, шутник и балагур, он умел поднять настроение всем, кто с ним общался. Для укомплектования экипажа его самоходки нужно было подобрать трех человек. Жора нисколько не сокрушался, что самоходку его будут теперь обслуживать еще не нюхавшие пороха люди. Механиком-водителем стал у него Валентин Избраев. Высокий, физически развитой, выносливый. Наводчиком я предложил ему Колю Гилева. Это был скромный, стеснительный парень. На его лице всегда был легкий румянец. У двух последних машин, четвертой и пятой, от экипажей осталось по одному, по два человека. Даже командиров не было. Они полегли там, у Сапун-горы: один сгорел в самоходке, другой умер от тяжелого ранения. Эти два экипажа мне пришлось укомплектовывать самому. Сделать это было легко: из пяти офицеров, которых я привез из Горького, для своей батареи мне требовалось взять двух. И я взял Колю Хвостишкова и В. Мухина. Я разрешил им самим укомплектовать экипажи своих самоходок. Они это быстро сделали. Взяли с собой тех, с кем подружились еще в Горьком. Некоторые из тех, с кем я приехал в Хомяково, оказались лишними. Среди них три офицера. Всех их отправляли в другую часть, а им не хотелось. Жаль было расставаться с друзьями и товарищами, с которыми вместе жили целый месяц, фотографировались, надеялись, что воевать будем вместе... Особенно сокрушался лейтенант Зельцер, еврей. Он до сих пор стоит перед моими глазами. Молоденький, хрупкий. Ему вряд ли исполнилось 20. Со мной был всегда почтителен, вежлив, со всеми корректен. Если бы для моей батареи нужны были не два, а три офицера, я его непременно бы оставил. Но мне хватило двух.
Поинтересовался делами в других батареях. У Бирюкова все самоходки, прибывшие из Крыма, не имели командиров. Так что офицеры, приехавшие вместе с ним из Горького, заняли вакантные места. Никто из них не был отчислен. Я невольно позавидовал ему: обошелся без лишних волнений, без горечи расставания.
В двух других батареях — у Терехова и Емельянова — положение такое же, как и у меня: одни остаются, а с другими приходится прощаться. Терехов, комбат, оставил себе Кармазина, самого молодого из всех наших офицеров: в августе 1943 года ему исполнилось только 19 лет. Кармазина я приметил еще в Горьком. Несмотря на свою молодость, он был смел, решителен. Я тогда еще о нем подумал: этот в любой обстановке не растеряется, не струсит. И, забегая вперед, скажу, что не ошибся в Кармазине. Но подробнее об этом расскажу потом. В батарее Емельянова выделялся лейтенант Гросс. Годами он, пожалуй, был чуть старше Кармазина, а может, и одногодок его, но характеры у них были разные. Гросс отличался скромностью, не лез на глаза. Хотя внешность его привлекала внимание каждого. Волосы черные, вьющиеся, глаза как вишенки. Лицо всегда чисто выбрито. Гросс постоянно следил за собой, всегда был подтянут, сапоги до блеска начищены. Комбат Емельянов гордился им и любил его, как сына. Любил и берег.
Итак, сверхштатные офицеры уехали, а мы остались в 875-м самоходном полку. Моя батарея, порядковый номер 4, укомплектована полностью. Все один к одному. Молодые, хваткие, ловкие. Тех, что приехали вместе со мною, я знаю достаточно хорошо. А вот «крымчане» для меня — новенькие, и я пытаюсь их узнать. Смотрю на высокого и, как камышинка, тонкого сержанта Фирса Бирюлина. Он почти погодок Кармазину: старше его всего на шесть месяцев. Кармазин только еще думает о встрече с противником, а Бирюлин уже не раз ходил в бой. Многократно вступал в схватки с врагом и всегда выходил победителем. На его груди, кажется, пока единственный во всем полку орден Славы III степени. Можно надеяться, что до конца войны он станет полным кавалером этого только что учрежденного ордена. Бирюлин, как я после узнал, родом из станицы Вешенской, земляк знаменитого писателя Шолохова. До войны я читал и «Тихий Дон», и «Поднятую целину». Конечно, восхищался ими. И любовь к Шолохову невольно переносилась на его земляка сержанта Бирюлина.
Постепенно я познакомился со всеми бойцами и командирами моей 4-й батареи. Все молодцы, как на подбор, у редкого нет на груда ордена или медали. Отважный, боевой народ! Настоящие воины, храбрецы подобрались и в других батареях. У Емельянова сержант Викторов, например, уже дважды был ранен. Но и после этого он полон желания вновь сразиться с врагом. А таких, как он, большинство в батарее, да и в полку. Недаром же 875-му самоходном полку была объявлена благодарность верховного.
