Петр Сажин - Севастопольская хроника
Комендоры Флейшера оказались опытнее немецких, и вскоре ему удалось накрыть два катера противника — четыре это уже не шесть, ловким маневром Флейшер вывел катер из боя. Причем так искусно, что сигнальщики противника потеряли его и приняли один из своих катеров за наш и начали обстреливать. Семен Флейшер вернулся в порт за новыми десантниками Что было с ним и его экипажем дальше, об этом в моем блокноте нет записей.
Таким же маневром перехитрил противника и гвардии старший лейтенант Карпеток: он возвращался из Эльтигена, почти миновал половину пролива, когда наперерез вышли три быстроходные десантные баржи противника типа «Зибель».
Это крупные металлические суда, отлично вооруженные пушками и крупнокалиберными пулеметами, очень удобные для переброски десантов, а в случае необходимости и для морского боя на малых глубинах. Они шли контркурсом и вели огонь изо всех своих артиллерийских установок. Бронекатер отвечал огнем из пушек и пулеметов. Карпенюк решил не менять курса. Немцам удалось накрыть кормовую пушку, Карпенюк отбивался носовым орудием. Семь человек из орудийной прислуги оказались ранеными. Огонь усилился. Был ранен в голову и сам гвардии старший лейтенант, а вслед за ним упал и рулевой, его заменил сигнальщик — катер продолжал идти прежним курсом: его повел находившийся на мостике командир отряда гвардии старший лейтенант Василий Бирюк. Ему удалось войти в мертвое пространство между баржами. В горячке боя немцы обстреляли друг друга, а катер Карпенюка тем временем вышел из зоны огня.
Тогда же трагически погиб очень талантливый и смелый офицер — командир пятого дивизиона «морских охотников» Михаил Бондаренко. Ночью при возвращении от крымского берега его атаковали торпедные катера противника. От боя он не уклонился, действовал решительно, но в момент, когда казалось, что катер, несмотря на численное превосходство противника, сумеет выйти из боя с честью, на нем возник пожар.
«Морской охотник» при возникновении пожара быстро становится факелом — на нем много горючих материалов, да и сам он весь из дерева и моторы его работают на авиационном бензине. Попытки погасить огонь ни к чему не привели, и находившийся на мостике Михаил Бондаренко погиб вместе с катером в огне.
Посмертно ему присвоили звание Героя Советского Союза.
Тяжелые и кровопролитные бои шли на проливе. Военные редакторы не любят этих слов и с энергией, достойной лучшего применения, вымарывают их. Ах, если б войны были бескровными — неужели мы, писатели, стали бы писать о том, как льется кровь?
Общеизвестно, что кровь — вымпел разбоя, и лишь в освободительных войнах она льется свято. А разве война с германским фашизмом не была для каждого из нас самым святым делом? Почему же мы должны испытывать смущение при слове «кровь»?
Те, кто бил в дни боев за Крым на узкой дороге Керченского пролива, кто видел, как люди негнувшимися, окоченевшими пальцами разматывали тросы, накрутившиеся на корабельные винты, как обдаваемые брызгами, под напористым северо-восточным ветром, стояли сутками вахты на сигнальном мостике, как по неделям, почти без сна, не снимая одежды, без горячей пищи, под огнем противника, ходили от таманского берега в районы Эльтигена, Еникале и Глейки, — знают цену крови.
Штормовой ветер, который местные рыбаки называют «тримунтаном», сорвал назначенный на 27 октября десант. Пока он по-разбойничьи гулял по проливу, немецкие войска, напуганные выходом войск 4-го Украинского фронта к Перекопу, не только успели вернуться в Керчь, из которой они бежали еще 26 октября, но и основательно укрепили свои старые позиции — боязнь оказаться в мешке придала им небывалую энергию.
Недалек путь в Крым — Керченский пролив в самой широкой части не превышает двадцати трех миль, а там, где ходят корабли, всего лишь восемь, от силы двенадцать — птица за четверть часа при встречном ветре перелетит. Но как же труден этот путь: лица красны от ветров и соленых брызг, глаза воспалены, голоса хриплы.
У причалов, где идет погрузка и отстаиваются вернувшиеся из похода катера, рвутся снаряды, и, пожалуй, только одному провидению известно, почему они пролетают мимо, а ведь тут чего только нет: пушки, снаряды, хлеб, бензин, медикаменты. Да и людей хватает! И ничто тут не убавляется — ночами из Темрюка и других мест доставляются все новые и новые запасы.
Катера стараются проскочить через пролив в темное время по вечерней зоре либо ночью. Но и ночной порой немцы не оставляют переправу в покое: по фарватеру тянутся лучи прожекторов, они настойчиво и терпеливо высвечивают все пространство от берега до берега. В их мертвом ослепляющем свете то и дело вздымаются всплески — артиллеристы противника тоже не спят.
Пять месяцев — ноябрь — декабрь 1943 года и январь — февраль — март и девять дней апреля 1944 года — шла на проливе кровавая борьба.
Она особенно была тяжела зимой: то дует пронизывающий ветер, то сыплется снег, то льют обложные дожди. На дорогах клейкая и настолько прилипчивая грязь, что порой казалось, не смолу ли разлил тут господь бог. Шоферы, показывая на печенку, говорили: «Эти дороги у нас вот где сидят!»
Доставалось и снабженцам: пресную воду возили в автоцистернах из Темрюка, а дрова брали еще дальше.
Сырость… Холод. На косе Чушка, где стояли батареи, сунь лопату на полштыка, и уже ползет соленая, мутная жижица. Домов нет, укрыться негде и строить ничего нельзя, раз грунтовые воды рядом. Побыть часок-другой в тесной, сложенной из сырого дерна землянке, возле веселого камелька, на сухих досках — все равно что посидеть на царевом престоле.
Солдаты заросли коростой, на ногах и руках простудные болячки — того гляди, какая-нибудь неотвязная эпидемия вспыхнет. К счастью, медицинская и санитарная служба на должной высоте.
Люди готовы были на все, пройти любые испытания, лишь бы закрепиться на той стороне, а затем выйти на просторы крымской земли Моряки и солдаты пехоты, усатые старослужащие и первогодки с пушком на верхней губе мечтательно говорили о Севастополе, словно там и был спрятан конец войны. Ради этой мечты и сносили все: и потрескавшуюся кожу на руках, и размокавшие во время зимних ливней и густых снегопадов овчинные полушубки. Подсушиться негде, и полушубки «текли» с плеч, пока не налетали свирепые норд-осты, тогда овчина леденела и становилась колом.
Не забыть вовек тех дней солдатам и матросам Великой Отечественной войны!
В ноябре 1943 года ко мне попал дневник немецкого ефрейтора Макса Маака — радиста керченского гарнизона.
Вот что я прочел в его дневнике: «Если русские ворвутся в Крым, мы погибли. У нас только один путь отхода — морем через Севастополь на Констанцу».
Макс Маак был прав, когда записывал это в свой «тагебух».
Кстати, погибель сию предугадал еще в июне 1942 года генерал Петров — командующий сухопутными войсками в период обороны Севастополя. Я подчеркиваю — в июне, в самое тяжелое для Севастополя время!
Генерал теперь лишь издали (он на другом фронте) радуется тому, как мы, по выражению нашего шофера, «чешем» по Крыму.
Смело и довольно быстро чешем, Иван Ефимович, после тяжелейшей зимы, которую вы, герой обороны Одессы, Севастополя и Кавказа, провели вместе с нами на Тамани.
Пять месяцев сжималась в кольцо Керчь, и почти все время любимый солдатами и моряками генерал Иван Ефимович Петров не слезал с «виллиса»: его видели то в Тамани, то в станице Ахтанизовской, то в Кучугурах, то в Сенной, то на косе Чушка, то в районе мыса Ахиллеон.
Генерал — и в Одессе, и в Севастополе, а затем и на Кавказе, да и здесь, на Таманском полуострове, — по прежнему любил подолгу бывать среди солдат и моряков, — они для него были той силой, которую Антей искал у земли.
…В длительной кампании на Керченском проливе погибло много друзей. И теперь уж не разделить с нами радости и горделивого воинского счастья (мы возвращаемся в Севастополь!) ни Петру Чеслеру, ни Николаю Сипягину, ни Петру Жукову, ни Бондаренко, ни Дмитрию Глухову… Да разве в силах я перечислить всех павших!
Их хоронили молча в сырой земле, испытывая неловкость, что остались живыми. Утешение было лишь в том, что раз не суждено дойти до Севастополя нашим друзьям — дойдем мы! А не дойдем мы — другие дойдут! Разве не в этом клялись, когда покидали Севастополь в 1942 году!
Вот что означало молчание наше у сырых могил, в которые опускали тела товарищей.
Я хорошо знал Петра Жукова, Петра Чеслера, Дмитрия Глухова и Михаила Бондаренко: плавал с ними, писал об их подвигах. У Петра Жукова долго жил. Дивизион мотоботов, которым командовал капитан-лейтенант Жуков, моряки уважительно называли флотом Малой земли, а командира — командующим и адмиралом этого флота.
Несколько железных, довольно примитивных мотоботов — вот и весь флот. Но он крепко связывал Малую землю с Большой.
