Петр Сажин - Севастопольская хроника
Обзор книги Петр Сажин - Севастопольская хроника
Петр Сажин
Севастопольская хроника
Повесть (Окончание)[1]
Ход двух коней
Фронтовые газеты склоняют имя Сашки Нечипуренко. Это разведчик полка морской пехоты. Он начал с того, что ему, Алексею Подковке и Михаилу Колодину было дано задание подавить минометную фашистскую батарею, которая вела беспокоящий огонь, не давала, как говорится, житья.
Они отлично выполнили задание: подкрались к батарее и гранатами ликвидировали расчеты и минометы.
Журналисты уже успели ввести Нечипуренко в легенду: его называют современным Петром Кошкой — знаменитым лазутчиком первой обороны Севастополя, который наводил страх на неприятеля неожиданными и дерзкими налетами.
Кошка был силач, говорят, что он легко один поднимал пушечные стволы, подбрасывал кверху пушечные ядра и ловил их либо на вытянутые руки, либо на шею.
Нечипуренко не богатырь, но и не слабак: под гимнастеркой заметны хорошо натренированные мышцы. Парень веселый, как говорят, «заводной».
После удачной операции против минометной батареи Нечипуренко, Колодин и Подковка стали корректировщиками, а потом и разведчиками. Дали им позывной — «кобчик». Не всегда они ходили в разведку втроем. Случалось, Нечипуренко ходил один.
Однажды подкрался Нечипуренко к позициям противника и видит: на поле, недалеко от посадок, совершенно беззаботно на новой позиции расквартировывается фашистская батарея.
Артиллеристы возятся около потных, умученных оводом лошадей. Кони мотают головами, секут себя хвостами и нервно переступают ногами, пытаясь стряхнуть впившихся насекомых.
Коноводы покрикивают на них. Слова, которые они произносят, не похожи на «стой». Тем не менее лошади слушаются, и Нечипуренко чудно, как это лошади понимают румынский язык.
Коноводы выпрягли пару и свели ее в тень под посадку и там привязали, а орудийная прислуга занялась оборудованием артиллерийского дворика.
Прошло немного времени, коноводы вернулись, чтобы выпрячь вторую пару лошадей. Они только прикоснулись к постромкам, как Нечипуренко вскочил, вскинул пистолет и пронзительно крикнул: «За мно-о-ой!»
Вся прислуга батареи кинулась врассыпную Нечипуренко прицепил к пушке снарядный ящик с боеприпасом, вскочил на лошадь и айда к своим. Пушка, пара лошадей, ящик с боеприпасом. В полку ахнули: не чудо ли перед ними?
— Откуда пушку взял, «кобчик»?
— Фашисты подарили. — Он улыбается и просит закурить.
Через несколько дней опять в поиск.
Нечипуренко подкрался к посадке и решил немного отдохнуть. Вынул платок лицо и шею обтереть, а из-за посадки фашистский унтер:
— Русс! Сдавайся!
Унтер был жидковат, и, не стой за его спиной одиннадцать солдат, Нечипуренко сбил бы фашиста с ног.
Но что же теперь делать? Неужели «кобчику» пришел конец?
Нечипуренко поднял руки вверх. Левая у него была чистой, а в правой он сжимал гранату, ту самую, которая лежала рядом с ним, когда он присаживался, чтобы вытереть вспотевшее лицо и шею. У него был закон — граната всегда рядом!
Самоуверенность подвела унтера — он рассчитывал на то, что русского парализует присутствие одиннадцати солдат, не вынул пистолета из кобуры. Меж тем «кобчик», вскинув руки вверх, тут же с быстротой молнии швырнул гранату под ноги унтеру, а сам плашмя на землю.
Взрыв. Унтер и стоявший ближе всех к нему солдат рухнули наземь. Выхватив из-за пояса вторую гранату, Нечипуренко не успел крикнуть солдатам «руки вверх!», как они сами подняли их, побросав оружие.
Он заставил солдат, построившись цепочкой, идти вперед.
Когда стало известно о втором подвиге Нечипуренко — о пленении десяти солдат противника, в полк примчались корреспонденты. Выполняя свой долг, они атаковали разведчика вопросами. Он застенчиво краснел и, улыбаясь, пожимал плечами.
— Как я действую? — переспрашивал он. — Ну прежде всего надо идти тыхесенько. Так, шоб самому себя не было слышно. Отак. — Он показывал руками кошачий шаг и тут же говорил: — Ясно? А когда пидойдешь до врага — не зевай!
— Что значит «не зевай»? — спрашивали кор респонденты.
— А то, шо действовать надо согласно сложившейся обстановке и боевого устава.
Корреспонденты искусно строили свои вопросы, так сказать «с наводкой», он лишь улыбался и, пожимая плечами, говорил:
— Та я ж все сказал!
Он действительно все сказал Для него все было просто — незаметно дошел до линии окопов врага, выследил и в подходящий момент сделал, что нужно было сделать, а что касается до того, как билось у него сердце, как он затаивал дыхание и слышал шум собственной крови в ушах, терпел, когда его кусали слепни, становился почти плоским, чтобы проползти меж двух высокоствольных кукурузин, и они не шевельнулись, не выдали его, и то, что от волнения у него першило в горле, потели ладони, что ему до смерти хотелось пить, но он откладывал удовлетворение этого желания до более подходящего случая, — все это ни к чему. Ну зачем, скажем, рассказывать, что у разведчика слух настолько тонок, что он слышит, как пересыпается песок!
В описании подвигов мы, литераторы, довольно быстро пошли на поводу у потребителей штампов: мы открыли «фашистских стервятников», хотя этой нелепо по смыслу, мы создали «юркого виллиса»…
Штамп необходим в производстве деталей машин, но смертельно вреден в искусстве и, смею думать, в разведке.
Нечипуренко оригинален в своей чрезвычайного риска службе, оригинален и талантлив, и поэтому весь полк был рад, когда в газетах появился указ о награждении его орденом Ленина. Орден Ленина в начале войны!
Считайте меня коммунистом!
Еще в Москве мне советовали внимательно изучить опыт политической работы в осиповском полку.
Политработа среди воинов Красной Армии всегда была живым и очень оперативным делом. Однако за два с лишним десятилетия существования новой армии появились штампы в тех частях, где к делу относятся казенно, отчетно: столько-то провели, столько-то вовлекли и т. д.
На мой вопрос, что он считает основным в политработе в боевых условиях, Митраков не сразу ответил, а задумался, прищурил глаза, под которыми в коже синими точечками сидела угольная пыль, — комиссар происходил из шахтеров и до военной службы сам был шахтером, — неожиданно сказал:
— Главное в политработе на данном этапе — бить врага!
Мы сидим у его письменного стола, в штабе полка. Он не любит ни письменного стола, ни рассказов о политработе: для него она вся вне канцелярии, среди людей, в ячейке окопа, в траншее, на позиции.
Политорганы жалуются на него, он неаккуратен в отчетах, у него слишком много импровизаций в работе.
Я смотрю на Митракова, на его большой лоб, на широкие плечи, на крупные руки, которые некрепко держат перо, но зато отлично автомат или гранату.
Митраков не первый год политработник и не первый год — враг всякой казенщины в этом живом деле. Ему тридцать семь лет, он кадровый военный: служил три года в действительной, а все остальное время на политической работе в артиллерийских частях флота.
Он прибыл в полк восьмого августа и на следующий день в бой. Помощников — никого. Парторганизации — нет. Штаб — в окопах.
Все пришлось создавать вновь, то есть сначала парторганизацию, а затем и всю сеть политработы — боевые активы коммунистов в каждой роте, агитаторов, боевые листки, соцсоревнование по изучению и сбережению личного оружия, а главное — воспитывать в коммунистах примерную стойкость, презрение к смерти и заразительную отвагу. Он так и сказал — «заразительную отвагу».
Все это, конечно, невозможно воспитать словами, а только примером. А что значит примером? Это значит, что сам комиссар во время боя в самых сложных и трудных местах. Комиссар должен быстро ввести в строй пулемет, показать, как лучше метнуть гранату, да все, с чем может столкнуться воин на передовой.
Митраков стал снайпером. Митраков разбирал и собирал любой системы пулемет и устранял все задержки. Митраков отлично метал гранаты, стрелял из пушки, управлял машиной, умел перевязать раненого и воодушевить на подвиг.
Что это, импровизация? Или настоящая партийная работа?
Комиссар полка приводит в порядок бумаги, накопившиеся за то время, пока он был в батальонах.
Бережно раскладывает разного формата листочки. Это заявления моряков, оставленные перед уходом в бой. Текст их стал уже классическим: «Ухожу в бой. Буду драться с врагом до последней капли крови. Если погибну, прошу считать меня коммунистом!..»
Пятьдесят шесть заявлений! Пятьдесят шесть человек хотят стать коммунистами!
Он показывает мне эти листочки и говорит, что для него они — священные реликвии. И я хорошо понимаю его. Да, это документы доверия к партии и к нему, ее представителю в армии.
