Вера Инбер - Почти три года (Ленинградский дневник)
Грянул джаз, посыпались конфетти, закружились пары.
Обстрела не было.
4 января 1944 года
Радиолекция о гриппе была прервана сообщением об обстреле. Утром было несколько очень сильных ударов, но я слышала их смутно. Они только вплелись как-то в мой сон.
Какая усталость от всего этого! Какое предельное напряжение! Когда же конец ленинградской страде?
6 января 1944 года Радиокомитету все еще требуются «первый и второй трубачи и флейтист-пикколлист». Об этом объявляют утром и вечером. Но их нет: вымерли во время голода. Слова Т. Г.:
— В свой институт имени Герцена иду как по гребню окопа, — так пристреляна улица.
Профессор о студентах:
— Им дрова надо носить, а они качественным анализом занимаются.
9 января 1944 года
Вчера мы освободили Кировоград (бывший Елисаветград), тот самый, где некогда я с матерью и маленькой Жанной, по настоянию отца, спасалась от тех же немцев, от кораблей «Гебен» и «Бреслау», обстреливавших Одессу.
В Ленинграде все те же кровавые будни войны. Обстрелы, жертвы, прямые попадания в трамвай, как это было в среду с № 10, где одних убитых было семьдесят ; человек.
На нашем фронте все тихо. Но может начаться в любой час, хотя немцы яростно держат Полоцк и Витебск, узловые пункты ленинградской судьбы.
Сажусь за листовку для фронта по случаю годовщины прошлогоднего прорыва блокады.
14 января 1944 года
Как ни тягостен порой Ленинград с его монотонно-огненным бытом, все же необходимо пробыть здесь до весны. За это время судьба Ленинграда должна переломиться. Настали морозы. В воздухе веет событиями. У нас появились новые раненые: важный признак.
15 января 1944 года. Полдень
С раннего утра в воздухе сплошной гул еще невиданной силы. Это бьет наша морская артиллерия. Говорят, в районе Ораниенбаума.
Гул не утихает. Мне сказали, что мы «обрабатываем его передний край».
Что-то будет? Неужели и сейчас не удастся? Но все верят, что будет хорошо. У всех совсем особые лица.
Утром, как всегда в критические минуты, явился профессор Г. — «просто так», от переполняющих его чувств…
Надо сесть писать!
Ох, бьют! Ну, и бьют!.. И. Д. уже поговаривает, что мне необходимо будет побывать в Пушкине тотчас же после его освобождения. (Ох, бьют!)
19 января 1944 года
Уже официально объявлено, что «на Ленинградском фронте наши войска перешли в наступление южнее Ораниенбаума. Наступление продолжается».
То же самое и на Волховском фронте. Значит, по-настоящему «качалось»!.. Но сколько раненых во всех ленинградских госпиталях! А эти громадные черные автобусы Красного креста, нескончаемой вереницей идущие на вокзал за ранеными… Только бы не даром пролилась эта кровь!..
20 января 1944 года
Мы освободили вчера Красное село, Ропшу, Петергоф и Дудергоф.
Наконец-то прогремел из Москвы «ленинградский салют».
21 января 1944 года
Нами освобождены Урицк, Лигово, Стрельна и Новгород. В других местах «немецкие части окружены и уничтожаются». Теперь очередь за Пушкиным.
22 января 1944 года
Вчера утром, в воскресенье, позвонили мне сначала из Союза писателей, затем из Политуправления Ленфронта, чтобы я была готова: через час мы едем в освобожденные места.
Они начались тотчас же за Кировским заводом. Там все изрыто войной. Всюду колючая проволока, пучки проводов, надолбы, рвы, кирпичная осыпь разрушенных домов. От бомбовых воронок расходятся по снегу длинные языки копоти, по ним можно определить силу пламени. Это наши летчики «обрабатывали его передний край».
От старинной больницы Фореля остались только стены. На фоне зимнего неба — трагическая руина «Пишмаша», фабрики пишущих машин. Немцы превратили ее в сильный форт и били оттуда по городу.
На перекрестках всюду еще таблицы с немецкими надписями, стрелами и рисунками слонов: эмблемы счастья, что ли? Мостики, даже самые незначительные, все взорваны. Обе наши машины осторожно переправляются по только что наведенным временным мостам. У каждого предмостья на деревянных настилах рядами лежат уже обезвреженные круглые мины. Другие — удлиненные, маленькие, с хвостовым опереньем — навалены кучами, как дохлая рыба.
Справа и слева от дороги по снегу цепочками идут саперы, ведя на поводках собак. Про одного такого пса нам рассказали, что он за вчерашний день обнаружил сорок пять мин. Но шоссе еще не безопасно. «Пикап», идущий перед нами, наскакивает на мину, к счастью, задев ее только краем колеса. Но все же шофер слегка ранен, кровь течет у него по лицу. Он кричит нам:
— И куда вас несет? Видите, что делается.
Но нас благополучно «пронесло» дальше.
В Стрельне, под главной дворцовой аркой, уже дымила походная кухня, наши бойцы носили воду в трофейных ведрах, стучали топорами. Эхо было такое звонкое, точно радовалось, что оно опять повторяет мирные звуки.
Стрельнинский парк весь в ранах. Почти нет неповрежденных деревьев. Одно из них — всклокоченное, страшное, голые ветви дыбом — почти человеческим движением схватило себя сучьями за голову.
Двигаться надо с осторожностью, отдаляться от протоптанных тропинок нельзя: всюду мины.
Из Стрельны я увезла с собой большой кусок немецкой зеленой противоипритной бумаги.
Петергофский дворец разрушен так, что никакими человеческими силами уже не воскресить его. Карабкаясь по обломкам, мы вышли на то, что уцелело от большой террасы, и долго глядели оттуда на мертвую «аллею фонтанов», уходящую к морю.
В нижней части парка, на полукруглом возвышении, у самого парапета, в зимнем воздухе отчетливо виднелась немецкая пушка, обращенная дулом к Кронштадту, по ту сторону залива. К этой пушке нельзя еще подойти: там все сплошь заминировано. Я вспомнила, как мы стояли в Кроншлоте у причала и, глядя на далекий Петергоф, командир сказал: «Придет время…»
В Краснее Село попали уже почти вечером. На окраине, там, где висит табличка с надписью — «Кингисепп», при свете горящего дома мы увидели пленных немцев в маскировочных халатах, грязных, заросших. Их вели туда, куда указывала стрела и надписи: в Ленинград.
Это были первые немцы, увиденные мною за все время войны.
24 января 1944 года 12 часов ночи
Нами освобождены Пушкин и Павловск.
27 января 1944 года
Величайшее событие в жизни Ленинграда: полное освобождение его от блокады. И тут у меня, профессионального писателя, не хватает слов. Я просто говорю: Ленинград свободен. И в этом все.
28 января 1944 года
Вчера в восемь часов вечера, по приказу генерала Говорова, был у нас большой салют, такой, который дается только в дни самых крупных побед: 24 залпа из 324 орудий. Город Ленина салютовал войскам Ленинградского фронта. Но у нас по-иному, красивее даже, чем в Москве, пускали ракеты. Там они всех цветов сразу. А здесь было так, что взлетали то одни только зеленые, и тогда все небо озарялось фосфорическим светом, точно пролетел метеор, го это были потоки малиновых огней, то золотые звезды струились книзу, как колосья из невидимой корзины. Все это падало и догорало на льду Невы.
По природе своей это были боевые ракеты, мы видели их и раньше. Их предназначение было указывать начало атак, обозначать посадочные площадки самолетов, сигнализировать артиллеристам, направлять пехотинцев, предупреждать танкистов. Но тогда это были одиночные ракеты. А теперь — тысячи атак, сотни схваток, вылазок, морских сражений сразу ринулись в небо. Необыкновенны были морские прожектора (то, чего не было в Москве). Особенно один из них, направленный откуда-то снизу на шпиль Петропавловской башни, прямо на ангела, был так силен, что приобрел плотность. Он стал похож на наклонную белую башню или на цепной мост, на который, казалось, можно стать и пройти по нему до самого ангела.
Другой прожектор с невиданной театральностью освещал издали биржу, то поднося ее нам всю целиком на острие луча, то рассекая колонны или фронтон, то убирая все это во мрак. Все небо было расчерчено прожекторами. Пушки стояли на кораблях и вдоль набережных, справа и слева. Прежде чем раздаться залпу, вспыхивали язычки пушечного пламени: так иногда на старинных картинах изображаются адские огни.
Во время сообщения о салюте по радио я выступала в нашем райкоме на собрании интеллигенции. Кончила, когда до салюта оставалось минут десять.
Быстро оделись и вскочили в третий номер трамвая, переполненный: все спешили на Кировский мост. Подъехали туда как раз к первому залпу.
Кировский мост и Марсово поле были сплошь залиты людьми. У памятника Суворова стоял киногрузовик и шла съемка. Автомобили, велосипеды и пешеходы — все было перемешано. Среди машин кое-где медленно двигались танкетки, а иногда и танк.
