Джурица Лабович - Грозные годы
Кейтель принялся излагать свою старую концепцию политики, которую, по его мнению, следовало с самого начала войны проводить по отношению к Югославии. Он сказал, что после апрельской войны и капитуляции Югославии надо было вернуть власть старому правительству Цветковича — Мачека, заключить с ним пакт, а затем отвести из Югославии свои войска. Югославское правительство должно было дать обязательство в случае необходимости беспрепятственно пропускать через свою территорию дивизии вермахта. Он посетовал на то, что министр иностранных дел Риббентроп в свое время не сделал соответствующего доклада фюреру, и, подумав, добавил, что, возможно, еще не поздно сделать это сейчас.
Литерс нетерпеливо выслушал пространные разглагольствования Кейтеля и, когда тот закончил, заговорил:
— Господин фельдмаршал, ситуация в Югославии очень серьезная! Если срочно не принять самых решительных мер, нам может понадобиться еще около семи дивизий для усмирения партизан. Насколько я понял, вы уже ознакомились с моим докладом?
— Разумеется, мы оба его внимательно прочитали, — ответил Кейтель.
— Как мне ни неприятно, — продолжал Литерс, — но я считаю необходимым добавить к изложенному в докладе следующее: генерал Бадер — человек поистине неуемных амбиций и вследствие этого никогда не признает, что он не в состоянии справиться с этой партизанской бригадой. Прошу прощения, но его руководство боевыми действиями, из своего кабинета просто возмутительно!..
— Вы, кажется, побывали в Загребе? — перебил его Йодль.
— Да, я провел там почти восемь дней.
— Вы встречались с генералом Хорстенау?
— Да, в Загребе и на совещании в Белграде.
— Вероятно, вам известно, что генерал Хорстенау шлет в Берлин доклад за докладом, в которых приводит массу недостатков и пороков режима Павелича?
— Да, я слышал об этом, — ответил Литерс.
— Как вы считаете, есть в этих докладах доля истины?
Литерс был совершенно уверен, что кровавый режим и зверские методы Павелича лишь способствуют пополнению рядов партизан, однако он не мог понять, что кроется за этим вопросом Йодля, а потому ограничился уклончивым ответом:
— Мне кажется, что генерал Хорстенау не совсем прав.
— Объясните, пожалуйста, — заинтересованно поднял на него глаза Кейтель.
— Я придерживаюсь того мнения, что «Независимое государство Хорватия» Павелича для нас полезнее в качестве пусть даже не очень надежного, но союзника, чем в качестве врага. В то же время, как мне кажется, не следует сомневаться и в объективности оценок генерала Хорстенау. Еще во времена старой Австро-Венгерской монархии он долгое время жил в Хорватии и отлично осведомлен о местных нравах и политических течениях. В этом смысле его мнение — это мнение специалиста.
— Что ж, вернемся к докладу, — сказал Кейтель. — Я, собственно говоря, спрашивал вас не о том, кого, на ваш взгляд, из числа наших генералов в Югославии следует сменить, а о конкретных мерах, которые необходимо принять.
Кейтель прекрасно понял, чего добивается Литерс. Улыбнувшись уголками рта, он закончил:
— Что касается кандидатуры нового командующего нашими войсками в Югославии, то мы предполагаем послать туда с чрезвычайными полномочиями вас.
— Благодарю, господин фельдмаршал! — Литерс вытянулся и щелкнул каблуками.
— Сколько вам нужно времени, чтобы покончить наконец с партизанами? — спросил Йодль.
Литерс заявил, что сделает все возможное, чтобы в кратчайший срок закончить операцию по уничтожению партизанской бригады.
— Политически важно провести эту операцию быстро и решительно, подобно апрельской войне, — добавил он.
— И как вы предполагаете осуществить это? — поинтересовался Кейтель.
— В кратчайший срок закончим все приготовления и сразу бросим против этой бригады такое количество сил, которое обеспечит ее быстрое и полное уничтожение.
Так генерал Литерс оказался во главе семи дивизий. Немного позднее к этим семи прибавилась еще одна, дивизия «Принц Ойген», сформированная из банатских немцев, которой командовал генерал Артур Флепс. Кроме того, в подчинении у генерала Литерса оказались все домобранские, усташские и четнические подразделения. Генерал Литерс был одним из самых образованных и опытных генералов вермахта, однако сейчас он находился в затруднении, не зная, как поступить: дать хотя бы небольшую передышку частям, бьющимся с партизанами, или попытаться довести до конца операции по уничтожению бригады, начатые Бадером. С одной стороны, он опасался, что эта передышка будет на руку самим партизанам, бригада пополнит свои ряды, наберется сил, а то, чего доброго, возникнет и еще какая-нибудь подобная ей бригада. С другой стороны, он прекрасно понимал, что его солдаты до предела измотаны бесконечным лазанием по горам в погоне за неуловимыми партизанами и им просто необходим отдых. Вместе с тем он помнил обещание, данное Кейтелю и Йодлю, покончить с бригадой не позднее мая.
На Славонски-Брод опустилась темная зимняя ночь. Генерал Литерс вышел из здания штаба в сопровождении своего адъютанта Нордена, «специалиста по еврейскому вопросу». Глядя на холодное, чистое небо, усыпанное звездами, генерал Литерс распорядился:
— Завтра же подготовьте приказ об отводе всех наших частей, действующих против бригады, на отдых.
— Слушаюсь, господин генерал! Я думаю, это правильное решение.
Литерс глубоко вздохнул. Его вдруг охватило ощущение какой-то умиротворенности.
19
Тяжелые испытания
Изнуренные долгой бессонной ночью и напряженным маршем, голодные партизаны, зябко кутаясь в плохо защищающие от пронизывающего ледяного ветра шинели и пальто, упрямо взбирались на гору. У многих начались галлюцинации...
Сколько Гаврош себя помнил, ему еще никогда не приходилось так явственно ощущать близкое и холодное дыхание смерти.
Он родился и вырос в Земуне, там же окончил школу, вступил в ряды Союза коммунистической молодежи, навсегда связав свою судьбу с революционной борьбой. И вот теперь стремительный вихрь революции занес его сюда, на Игман, где ему, возможно, суждено было остаться навсегда. «Почему именно здесь, на этой горе?» — спрашивал он себя. Конечно, выбирать не приходилось, но все же он предпочел бы погибнуть от пули в открытом бою, как отец и сын Ратинацы. Говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Что ж, пусть не миновать, но все-таки было бы обидно вот так просто замерзнуть здесь в снегу. Странно, прежде он так любил снег, всегда радовался ему... Гаврош считал себя человеком выносливым, способным быстро приспосабливаться к любым, даже самым тяжелым, условиям, но сейчас он начал сомневаться в себе: выдержит ли?.. Он привык никогда, ни при каких обстоятельствах не отступать от намеченной цели. Так неужели он сейчас изменит себе, неужели сдастся? А другие дойдут... Нет, никогда!
Эти мысли, возвращаясь снова и снова, мучили его не меньше, чем страшное изнеможение, от которого начинало мутиться сознание. Казалось, что всего два часа крепкого сна в теплой комнате вернули бы ему силы.
Между тем колонна партизан медленно, но упорно продолжала подниматься все выше. Гаврош шел, машинально переставляя ноги. Он находился в каком-то странном, полубессознательном состоянии. Перед его глазами возникли темные расплывающиеся круги... Гаврош тряс головой, тер глаза, но они не исчезали.
Гаврош был полон решимости идти, пока хватит сил. Он знал, что, если упадет и не сможет больше идти, товарищи понесут его на себе, как несли раненых и больных, но он не хотел, не мог быть ни для кого обузой. Основное правило для партизан — взаимовыручка, Гаврош очень хорошо это усвоил. Когда-то давно, еще в первые дни пребывания в партизанском отряде, он даже хотел написать об этом заметку для первого номера партизанской газеты, которую тогда как раз собирались выпускать. Сейчас, вспомнив о своих «творческих замыслах», он грустно усмехнулся — до того ли было теперь?!
Гаврош шел и все пытался понять, действительно ли он слышит выстрелы, или это потрескивают от сильного мороза стволы сосен и елей.
Протоптанная в снегу тропа казалась бесконечной. Гаврош поглубже натянул фуражку и попытался отыскать глазами Хайку, от которой незаметно для себя отстал. Вот впереди мелькнул ее белый шерстяной шарф.
— Хайка! — позвал Гаврош и ускорил шаги.
— Я, кажется, уже больше не могу, — не оборачиваясь, еле слышно проговорила она, и ему показалось, что ее голос дрожит.
— Еще немножко осталось, потерпи, — с трудом шевеля посиневшими губами, проговорил Гаврош.
— У меня все время что-то мелькает перед глазами, — сказала Хайка.
— У меня тоже. И в голове шумит, как у пьяного.
