Алексей Воронков - Брат по крови
А мы и сами не понимали, почему мы не можем покончить с войной. Так же как не понимали, почему мы, вместо того чтобы победить в первой войне, пошли на мир с боевиками. Нас кто-то предал! — эта мысль до сей поры витала над нашими окопами и блиндажами. Нас подло предали и продали бандитам! Может быть, все это эмоции, может, нас никто предавать и продавать не собирался, но окопные страсти сильны, как атомная бомба. Если уж взорвутся — мало не покажется. И люди продолжали верить в то, что Москва постоянно нас предает. Власть наша коррумпированная, следовательно, подкупить ее чеченцам ничего не стоит.
Боевики нынче меняли свою тактику. Если год назад мы видели самих боевиков, их позиции, занятые села, то сейчас их тактикой были засады и фугасы на наших маршрутах. Год назад они лезли напропалую, и нам приходилось отбивать у них каждый километр. Теперь же боевики стали осторожнее, маскируясь «под мирных». Отсюда частые выстрелы нам в спину.
Что касается медсанбата, то до последнего времени чеченцы нас не донимали. Все наше хозяйство, включавшее в себя несколько вместительных палаток зимнего варианта для раненых, больных и медперсонала, а также автотранспорт и полевую кухню, тщательно охранялось приданным нам мотострелковым взводом, командиром которого был молоденький белокурый лейтенант по фамилии Курочкин. Конечно, здесь была не война, тем не менее мальчишкам доставалось: заступали в караул через день. Одна половина взвода отдыхает, другая с автоматами наперевес стережет расположение части, на следующий день роли меняются. И так постоянно.
Медсанбат располагался посреди бывшего кукурузного поля. Но крестьяне из близлежащего аула давно уже перестали сеять кукурузу — все мужское население его ушло в горы к Масхадову, — и нам никто не ставил в упрек, что мы занимаем пахотные земли. Правда, иногда кто-нибудь из аула приезжал к нам, но только для того, чтобы попросить у нас те или иные лекарства. В основном это были старики или женщины.
Тишина успокаивает и притупляет бдительность. Впрочем, кто из нас мог подумать, что боевики способны совершить нападение на лечебную часть? Мы ведь не воины — мы лекари. Если нужно, окажем медицинскую помощь даже «воинам Аллаха». Ведь клятва Гиппократа имеет силу и на войне. Оказывается, боевикам человеческие законы не писаны. И это я понял после того, как на нас было совершено нападение.
Случилось это перед рассветом, когда утомленный после очередного трудового дня медперсонал, а вместе с ним и раненые мирно спали в своих казенных палатках. Та ночь выдалась ветреной и холодной. Над головой висели мохнатые тучи, которые закрыли луну и звезды. Было темно и жутко от нечаянных шорохов и иных звуков, которыми была наполнена округа. Где-то недалеко плакали, выли и стонали шакалы. У часовых волосы дыбом вставали — будто бы то покойники бродили вокруг, норовя приблизиться к части. Но самое страшное было даже не это — пугала темень, когда нельзя было отличить живую душу от одинокого дерева. То ли дело, когда ночь светлая — все поле видно как на ладони. Тогда врагу не пройти — за полкилометра его увидит часовой. Но в эту ночь все было иначе. Потом кто-то из часовых скажет, что он слышал шум мотора, но не придал этому значения — подумал, что привезли раненых. Но это были боевики, которые на двух «КамАЗах» с ходу ворвались в расположение части и открыли огонь по палаткам, силуэты которых едва были различимы в предрассветной мгле. Часовые открыли ответный огонь. Что тут началось! Паника, стоны раненых, крики о помощи… Позже мы узнаем, что бандитам нужен был Бесланов — от кого-то прознали, что он находится в нашем медсанбате, и напали на нас.
Вначале загорелась одна палатка, затем другая, третья…
— Батальо-о-он! — услышал я голос Плетнева. — В ружье!
Я бросился на голос начальника медсанбата. Решил, что ему потребуется моя помощь. Но Плетнева я так и не обнаружил.
— Роман Николаевич! — закричал я. — Где вы?
— Да здесь я, — раздалось где-то за моей спиной. И следом: — Пригнись же ты, ради бога! Ходишь, понимаешь, словно по пляжу. Убьют ведь…
Я пригнулся.
— У тебя есть пистолет? — спросил Плетнев, который в следующую минуту оказался уже рядом со мной.
— Да, — ответил я коротко.
— Ну так стреляй же! Видишь, они там, у машин…
Я поглядел туда, куда указал мне майор, и в зареве пожарища увидел чьи-то силуэты. Я стал стрелять.
Перестрелка продолжалась довольно долго. Спасибо ребятам из охраны — они бились насмерть и не дали бандитам захватить наш небольшой лагерь. Я видел, как метался между уцелевшими палатками командир взвода охраны и мальчишеским голосом отдавал команды своим подчиненным. Вот как, подумал я, не успел пацан окончить военное училище, как ему сразу пришлось воевать. И ничего, воюет. А смелый-то какой! Прямо под пули лезет.
А пули свистели совсем рядом. Порой очередь трассирующих сверкающей нитью прошивала воздух над самой головой. И жутко становилось при мысли, что это смерть гуляет над полем.
Когда патроны в обойме моего пистолета закончились, я стал помогать санитарам эвакуировать раненых. Первым делом, сам того не понимая, я почему-то бросился к палатке, где лежал Бесланов со своими товарищами.
— Даурбек! — крикнул я в темноту. — Где вы?
В ответ ни звука.
— Да где вы, черт вас возьми? — не на шутку рассердился я.
— Что вы кричите? Смылись чеченцы, смылись, — услышал я вдруг чей-то голос. — Как только все началось, так они и смылись…
— Волков, ты, что ли? — узнал я голос морпеховского комбата.
— Я, Дмитрий Алексеевич, — произнес он. — Скажите, что там происходит? Нас, случаем, не возьмут в плен?
Он не зря боялся плена. Чеченцы люто ненавидели морпехов за их безумную храбрость и зверски с ними расправлялись, коли те попадали к ним в плен. Волков был тяжело ранен, а так бы уже давно выбрался из палатки. Находиться в неведении порой бывает хуже, чем стоять под пулями.
— Я уже и ножик наготове держу. Думаю, если возьмут в плен, горло себе перережу, — признался Волков.
— Не возьмут, — сказал я. — А палатку тебе все-таки покинуть придется. Бандиты специально жгут наше хозяйство.
— Но я ведь не смогу идти, — сказал Волков.
— А я на что? — произнес я.
Я попытался взвалить Волкова на себя. Он стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, и лишь только иногда, когда я сильно встряхивал его, невольный стон вырывался из его груди.
— Потерпи, браток, потерпи, — задыхаясь под тяжестью его тела, проговорил я. — Уж лучше пусть будет больно — зато живым останешься.
— На миру и смерть красна, — пробовал шутить комбат.
— Неверно это, — вытаскивая Волкова из палатки, сдавленным голосом произнес я. — Красна только жизнь, смерть всегда страшна. Даже на миру.
Я оттащил Волкова в укрытие, где уже было немало раненых. Санитары не теряли времени даром и эвакуировали всех, кто не мог сам двигаться. В этот момент мы увидели, как со стороны площадки, где находился небольшой автопарк, в нашу сторону, не включая фар, рванул санитарный «уазик».
— Зачем?! Что он делает?! — услышал я рядом голос хирурга Лаврова, который не понял маневра водителя «санитарки».
— Раненых, наверное, хочет вывезти, товарищ капитан, — произнес кто-то из бойцов.
— Какого хрена! Они же сожгут машину! — крикнул Лавров, и в этот момент, будто бы в подтверждение его слов, машину тряхнуло от взрыва, и она превратилась в факел.
— Из подствольника шарахнули, — услышал я за спиной чей-то голос.
Санитары бросились к машине, чтобы попытаться вытащить оттуда смельчака, но было поздно. Парень сгорел вместе с машиной. Потом мы узнали, что это был рядовой Потемкин. Жалко мальчишку.
А бой продолжался. Бандиты пытались взять палатки приступом, но им это не удавалось, и тогда они расстреливали их из автоматов.
В эти минуты я старался не думать о том, какой урон нам нанесли боевики, сейчас важно было другое — спасти людей. Хотя это была и не моя забота, а Плетнева, тем не менее, как офицер, я чувствовал и свою ответственность.
Я снова и снова бросался к палаткам и вытаскивал оттуда раненых. А когда я наткнулся на убитого бойца из взвода охраны, я взял его автомат и присоединился к защитникам лагеря. Я стрелял довольно неплохо — этому меня научили в институте на занятиях по военной медицине. Помнится, даже был лучшим стрелком на курсе. В армии тоже приходилось стрелять во время сдачи зачетов по огневой подготовке. Здесь все должны уметь хорошо стрелять. Глядишь, и пригодится когда-нибудь. Мне это пригодилось. Я сам видел, как после очередного моего выстрела кто-нибудь из бандитов падал на землю мешком. А когда сквозь утреннюю мглу пробилось солнце, стрелять стало намного веселее. Фигуры боевиков, метавшихся по лагерю, были видны как на ладони, и оставалось только хорошо прицелиться и нажать на спусковой крючок. Привычная мелкая отдача в правое плечо, треск очередей — и вот она, пораженная цель. Все, как на занятиях по огневой. И забавно, и страшно одновременно. Одним словом, смертельная игра, где если ты не прикончишь кого-то, то прикончат тебя.
