Алексей Воронков - Брат по крови
Это был умный и смелый воин, который служил примером для многих горцев. Его уважали и боялись одновременно. Он чувствовал это и стремился стать вожаком, вождем, предводителем кавказского воинства. Но в одной стае двух вожаков не бывает. Не имея больше сил подчиняться Шамилю, Хаджи-Мурат предал его и ушел к русским. Он думал, что с их помощью он станет правителем Кавказа, пусть даже для этого ему придется терпеть унижения. Его встретили настороженно, но оказали почести. Как-никак знаменитый бунтарь, самолично уничтоживший десятки царских подданных. Правительство решило с помощью его разыграть кавказскую карту и пообещало Хаджи-Мурату в случае, если он поможет разбить армию Шамиля, поставить его над всеми горцами. Тот стал делать все, что ему приказывали русские военачальники. Шамиль был взбешен и отдал приказ своим мюридам, чтобы те изловили или уничтожили предателя. Но Хаджи-Мурат был неуловим. Однако свободолюбивый орел не может долго жить в клетке, даже если эта клетка золотая, — он обязательно попробует вырваться из нее. Хаджи-Мурат и был тем орлом. Ему надоело быть заложником у русских, и он решил бежать. При побеге он и его товарищи пролили кровь царских подданных, а затем пуля настигла и Хаджи-Мурата. Все закончилось тем, что ему отрезали голову. Русские переняли у горцев их языческие обычаи и, как дети, радовались этому.
Вот я и думал: а не повторит ли Бесланов судьбу Хаджи-Мурата? Кто он — друг или затаившийся враг? Наблюдая за раненым, мне часто казалось, что Бесланов ведет себя с нами искренне. С его открытого и красивого лица не сходила доброжелательная улыбка, и вообще он больше походил на доброго богатыря, чем на какого-нибудь отмороженного абрека. Но порой что-то менялось в этом красивом лице, оно делалось каменным, и глаза его наливались кровью. В такие минуты он был похож на зверя, приготовившегося к смертельному прыжку. Речь его становилась грубой и вульгарной. При этом он мог оскорбить человека и даже ударить его. Язычник, думал тогда я о нем. Неисправимый язычник. Тем не менее я хотел верить в то, что он человек благоразумный и никогда не переметнется на сторону врага. Больно уж много он насолил своим собратьям, больно много кровушки их он пролил. Недаром же шариатский суд приговорил его к смерти.
Но врагов он не боялся. Об этом сам не раз заявлял при мне. Я любил во время обхода бывать у Бесланова. Уж очень он был интересным собеседником, более того, в разговоре с ним я, как мне казалось, больше вникал в суть чеченской трагедии, больше начинал понимать не только характер горцев, но и их душу. Специально готовил заранее какую-нибудь подходящую фразу, которая помогла бы мне начать с Беслановым разговор.
Однажды во время своего дежурства по батальону я, как обычно, решил обойти палатки, где лежали раненые. Хотел справиться об их здоровье, а к тому же проверить, хорошо ли натоплены помещения. Время уже было позднее, и медсанбат потихоньку отходил ко сну.
— Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! — войдя в палатку, поприветствовал я раненых и тут же осекся, увидев, как трое чеченцев готовились совершить вечерний намаз.
Я стал невольным свидетелем всей этой ритуальной процедуры. Особенно мне было интересно наблюдать за Беслановым. Перед тем как начать молиться, он вытащил из дорожной сумки свой походный кумган, налил в таз воды, разулся и совершил омовение. Потом он сел на корточки, закрыл глаза и, обращаясь на восток, начал читать молитвы. То же самое сделали и его товарищи. В железной «буржуйке» трещали дровишки, и пламя, пробившись сквозь щели печурки, скупо освещало небольшое пространство, где находилось с десяток выздоравливающих бойцов. Русские привыкли к молитвам и уже не с тем любопытством, как прежде, наблюдали за чеченцами, те же, в свою очередь, тоже перестали обращать внимание на иноверцев и молились так, будто они были здесь одни. Что ни говори, а обстоятельства порой заставляют и карася метать икру на глазах у щуки — водоем ведь на всех один.
Чтобы не мешать Бесланову и его товарищам совершать намаз, я обошел их стороной и прямиком направился туда, где лежал контуженный в Грозном журналист и писатель по фамилии Цыганков. Тот встретил меня улыбкой, усадил возле себя и принялся что-то мне говорить.
Леонид был моим земляком. Так я называл всех дальневосточников. В Грозный он попал недавно. Как я понял, он решил писать книгу о войне — иначе на кой черт ему было ехать в Чечню. Не успел приехать, как попал к чеченцам в плен. Говорит, пошел с мотострелками на «зачистку» городских улиц, отстал, любопытствуя по сторонам, — тут, откуда ни возьмись, и появились эти трое бородачей с зелеными повязками на голове.
Когда пришел в себя в каком-то подвале полуразрушенного дома, то сразу понял, что пропал: зеленые повязки говорили о том, что Цыганков оказался в руках людей, которые сами себя называют «воинами Аллаха» и которые известны своей крайней жестокостью. Смотрит он в искаженные злобой лица боевиков, у которых в глазах смерть ему рожицы корчит, и сказать ничего не может. Хана мне, подумал Цыганков, а один из чеченцев ему: кто такой? Любопытствующий, только и смог выдавить из себя Леня. Откуда? Да с Дальнего Востока я. А что тут делаешь? На войну приехал посмотреть. Правду хочу написать. Писатель, что ли? Он самый… Тогда вот что, писатель, иди к федералам и попроси, чтобы нам дали возможность выйти отсюда и похоронить своих товарищей. А еще, мол, у нас раненые есть — их в горы отправить надо. Сделаешь доброе дело? Сделаю. Тогда тебя Аллах вознаградит.
Отпустили Леню с миром. Вернулся он и говорит командиру части: так, мол, и так, в плену побывал. Потом выложил просьбу боевиков. А полковник ему: а вы, дескать, видели, чтобы чеченцы белые флаги вывешивали? Нет, не видел, не понимая, к чему клонит полковник, отвечает Цыганков. Так вот, мы им разрешим все, что угодно, — пусть только сдадутся. Но они же, дьяволы, не сдаются!
А потом Леню контузило. Он стоял и разговаривал с иностранными журналистами, когда прозвучал взрыв. Леню садануло по спине осколком от железобетонной конструкции. Он упал, но сознание не потерял. Попробовал пошевелить одной рукой, другой — получилось, а вот ноги не слушались его. Он вообще их не чувствовал. Подбежали какие-то военные, а он им: скажите, у меня обе ноги оторвало? А ему: да нет, ноги целы. Тогда, наверное, позвоночник сломан, решил Цыганков и с ужасом представил себе свое будущее: инвалидная коляска, в которой находится его беспомощное тело, рядом измученная жена. И захотелось Лене завыть по-собачьи — отчаянно и обреченно. Вот и вознаградил меня Аллах, вспомнив слова чеченцев, с горькой усмешкой подумал он. А потом явились санитары и увезли его в медсанбат. Сейчас ничего, поправляется. И только незатухающая боль в позвоночнике да огромный синяк, расплывшийся по всей спине, напоминают о контузии. Леня недолго находился в Чечне, но повидал уже немало. Он хороший рассказчик и рассказывать может долго и интересно. И других любит послушать.
Как и меня, Леню интересует личность Бесланова. Они часто общаются, и Леня говорит, что Бесланов — человек-загадка, которую разгадать очень сложно. А вообще Цыганков был уверен, что Бесланов кончит плохо. Уж слишком, мол, сложно он закрутил свою биографию, критическая масса которой в конце концов не выдержит и взорвется.
— Ну что, орлы, приуныли? — донесся вдруг до меня голос Бесланова.
Окончив молитву, он сел на койку и, успокоенный общением со своим Аллахом, задумался. Но думал он недолго — он вообще не любил жить вне общения с людьми.
— Зачем ты затыкаешь уши, когда молишься? — спросил его раненый капитан, который лежал на соседней койке.
— Чтобы ничто меня не отвлекало, — ответил Бесланов.
— А о чем ты думаешь при этом? — не унимался капитан.
— Мои мысли обращены только к Аллаху. Я почти целые сутки занимаюсь всякой всячиной и только короткое время говорю с ним.
— А ты хотел бы наоборот? — спросил капитан.
— Нет. Тогда бы я ничего не успел сделать в этой жизни. Слово и дело — это разные вещи.
— А вот для нашего писателя, наверное, главное — это слово, — включился в разговор еще один выздоравливающий по фамилии Волков. Он был командиром батальона морпехов. — Так я говорю, Леонид?
Цыганков вздохнул.
— Прежде чем подружиться со словом, я многие годы вкалывал, как слон, — сказал Леонид. — И баржи разгружал, и на путине пуп надрывал, и заводы прошел, и фабрики. Так что слово, вопреки библейской мудрости, у меня было вторично.
— А как становятся писателями? — раздался молодой голос Кости Сучкова, рядового пехотного полка, у которого было серьезное ранение в брюшину и которого мы едва вытащили с того света.
— А черт его знает, — сказал Цыганков. — В эту штуку входишь постепенно, а потому трудно сказать, как это все происходит.
