Георгий Жуков - Один "МИГ" из тысячи
Мария хотела встать со стула, но не смогла. Так она и просидела возле капитана до ночи, слушая его рассказы. Когда же прозвучал отбой. пожелала ему спокойной ночи, взяла коптилку и ушла в комнату дежурного врача. Щеки горели, и ей трудно было сосредоточиться...
29 сентября 1942 года Покрышкин выписался из санчасти и вернулся в полк. Уже начиналась углубленная, серьезная учеба. Пока не были получены новые самолеты, люди вспоминали теорию полета, изучали и продумывали накопленный опыт, решали тактические задачи.
Товарищи сразу заметили, что Покрышкин как-то изменился, вернувшись из санчасти. Он стал приветливее, веселее, общительнее, словно помолодел. Андрей по секрету рассказал кое-кому об очаровательной сестрице из санчасти БАО, но никто не смел обидеть Сашу намеком: все знали, как остро он воспринимает шутки на свой счет. И только Андрей позволил себе сказать:
— А здорово тебя вылечили в санчасти! Вот бы мне к этой кудеснице!..
Против обыкновения Саша не насупился, а весело улыбнулся.
— Да, брат, лечение мировое!
И в самом деле, Покрышкин чувствовал себя необыкновенно хорошо. Пожалуй, именно теперь он впервые почувствовал, как много сил, знаний, умения накопилось в нем за эти годы. До сих пор Саша жадно впитывал наблюдения, опыт, знания. Теперь пришло время этот опыт реализовать.
Особенно остро запоминает летчик неудачи. На всю жизнь останется в памяти приглушенный ревом мотора треск рвущихся над ухом снарядов, зловещая струя пламени, облизывающая внезапно обнажившийся призрачный скелет крыла. Война есть война, и даже самому искусному летчику не избежать этих неприятностей.
Покрышкину, как и любому, такие воспоминания причиняли досаду и боль. Но уйти от них невозможно они становятся частью человеческого существования. И Саша с присущим ему упрямством заставлял себя мужественно признаваться: вот здесь он был не прав, вот тут его машину подбили потому, что он совершил такую-то ошибку, вот там можно было бы сманеврировать удачнее, и результат был бы совсем иным.
Он припоминал не только свои неудачи. В памяти его жили последние атаки Атрашкевича и Соколова, Дьяченко и Селиверстова, Никитина и Жизневского. Потери на войне неизбежны — это старая-престарая истина. Но разве Соколов был менее искусным летчиком, чем Покрышкин, а Никитин слабее Труда? Что же, им просто не повезло? Бывает и так. Но объяснять все неудачи одними случайностями наивно.. Гитлеровских самолетов больше в воздухе, чем наших? Да, пока что, к сожалению, это верно. Но все-таки сколько раз наши летчики выходили победителями из неравного боя! Может быть, причина неудач в том, что летчики отдавали предпочтение индивидуальному бою, не заботясь о взаимодействии? Бесспорно, и это вредило делу. Однако нельзя же все объяснять только так!..
Было что-то такое, что перекрывало все эти причины, представлявшие собою лишь частные детали общего явления, и Покрышкин снова и снова искал подступы к нему. Теперь он старался переходить от воспоминаний об отдельных боях к общему представлению, от множества картин, ярких и пестрых, к сухой и жесткой схеме, свободной от подробностей, мешающих обобщать и делать выводы.
Недавние испытательные полеты на трофейных «мессершмиттах» дали ему не только уверенность в своей силе — теперь он отлично знал уязвимые места немецкой машины и ощущал превосходство новой советской техники. Но, стараясь разобраться в том, что больше всего поразило его в этих полетах, он испытал странное удивление, смешанное с досадой: ему казалось раньше, что «мессершмитт» гораздо сильнее.
Это старое, укоренившееся в первые месяцы войны представление не было только психологической реакцией на пережитое. Покрышкин отлично помнил, с какой стремительностью, с каким ревом и свистом проходили над нашей территорией «мессершмитты», с какой бешеной скоростью они начинали атаку.
Именно это постоянно повторявшееся зрительное ощущение невольно оставляло впечатление о «мессершмитте» как о первоклассной скоростной машине. И вот оказалось, что технические возможности немецкого истребителя довольно ограничены — наш «Яковлев-1» по скорости был равен «мессершмитту-109».
В чем же было дело? В том, что немецкие истребители с первых дней войны эксплуатировали над полем боя свои самолеты на предельном режиме, заботясь о том, чтобы к началу схватки обладать превосходством в скорости. Скорость — сила истребителя! Скорость и только скорость дает возможность уверенно встретить противника и не только удачно ответить на любой его маневр, но перехватить инициативу и прочно ее удержать.
И еще: надо уметь не только набрать, но и сохранить высоту! Хозяин неба тот, кто выше всех. Но для того, чтобы свободно применять вертикальный маневр, надо опять-таки владеть скоростью.
К сожалению, до той поры в частях еще не придавали решающего значения скорости. Считалось, что летчик вправе использовать полную мощность мотора только в момент атаки. Но опыт учил, что воздушные бои разыгрываются внезапно и скоротечно, а на разгон нужно время. И некоторые летчики погибали лишь потому, что не успевали заблаговременно набрать максимальную скорость.
Нет, надо отказаться от крейсерских скоростей, надо во что бы то ни стало переходить — над полем боя — на скорости, близкие к максимальной, когда самолет в любую секунду готов совершить боевой разворот, «горку», «иммельман», самую трудную фигуру. Вот самолет идет на предельной скорости, врезаясь в упругую массу воздуха. Именно теперь летчик оправдывает чаяния конструктора, который напрягал все свои творческие силы, чтобы заставить холодный, неподатливый металл выжать, вытолкнуть еще тридцать, еще сорок километров в час сверх того, что было ранее достигнуто. Каждый винтик, каждая часть машины напряжены. Она в полной боевой форме. Достаточно легкого, едва ощутимого давления на ручку, чтобы самолет взвился на дыбы и сделал все, чего требует от него летчик. Сравнить ли этот грозный, стремительный полет с той расслабленной походкой, которой бродит над полем боя самолет, мотор которого загружен полезной работой лишь на три четверти своей мощности?
У Покрышкина всегда захватывало дух от волнения, когда он вспоминал полеты на повышенных скоростях, которые он несколько раз пытался применить при патрулировании с полгода тому назад. Но... Тут возникало несколько проклятых «но», которые всякий раз выдвигали противники повышенных скоростей. Во-первых, при полете на таких скоростях уходило больше горючего, — следовательно, время пребывания самолета над полем боя сокращалось, а это всегда вызывало недовольство общевойсковых командиров: с передовой звонили в штаб, требовали объяснений, почему истребитель ушел раньше срока. Во-вторых, такие полеты требовали высокой культуры пилотажа: когда самолеты мчатся столь стремительно и притом выполняют сложные маневры, трудно выдерживать заданное построение, и молодые летчики могут отстать, сбиться, пристроиться к чужой машине. В-третьих, быстрее изнашивается мотор, а моторов у нас мало...
И все-таки навязчивая мысль о переходе на режим повышенных скоростей не давала покоя Покрышкину. Не может быть, чтобы нельзя было преодолеть эти противоречия! Сама по себе практика использования самолета на три четверти его возможностей казалась ему настолько отсталой и реакционной, что мириться с нею он не мог: бунтовала душа истребителя. Вновь и вновь возвращаясь к тем огорчительным «но», которые останавливали летчиков, пытавшихся перейти на повышенные скорости, он отбрасывал второе и третье возражения как непринципиальные: сегодня летчики еще не освоились с повышенным режимом эксплуатации самолета — завтра освоятся; что же касается быстрого износа мотора, то ведь опять-таки война есть война, и редкий самолет выживает в боях теоретически положенный ему срок; больше того — тот, кто, стремясь продлить жизнь мотора, будет летать не на максимальной, а на крейсерской скорости, имеет еще больше шансов быть сбитым. А вот первое возражение оставалось существенным.
Как же добиться, чтобы и самолеты ходили на той скорости, для которой они созданы, и чтобы поле боя было прикрыто как можно дольше? Ответ на этот сложный и трудный вопрос, как это часто бывает, пришел случайно. Покрышкин вдруг вспомнил аварию на горном шоссе, когда гвардейцы ехали на грузовиках с фронта к берегам Каспия. Разогнавшись под уклон, грузовик, на котором он ехал, легко взлетел на пригорок, вильнул задом на повороте и едва не скатился в пропасть. Покрышкин и Труд отделались легкими ушибами. Сейчас, когда Саша вспомнил эту историю, его внимание остановила не сама авария — она была случайностью. Его заинтересовало другое — с какой легкостью набравший скорость на спуске грузовик преодолел крутой подъем и взлетел на гору.
Самолет с боевым снаряжением весит три-четыре тонны. Не только на пикировании, но даже на планировании с газом он моментально набирает определенную скорость. Значит... Черт возьми, это значит, что если пустить его не по прямой, а вот по этакой волнообразной линии, как по горному шоссе, он даже на среднем режиме мотора сможет держаться больших скоростей! Конечно, известная доля скорости будет теряться из-за лобового сопротивления воздуха. И все-таки... все-таки мощная сила инерции самолета даст возможность гораздо лучше использовать возможности машины!
