Григорий Покровский - Ввод
— Но ты же не виноват, отец, они же пришли на нашу землю.
— Я-то не виноват, — говорит отец, — а они в чём виноваты? Такие же подневольные, как и я. Столкнули нас лбами политики, Гитлер и Сталин, да их приближённые. Моя земля этим молодым парням и пофиг не нужна. Они жили бы со своими фрау, растили бы гансиков, да баварское пиво попивали.
Лужин замолчал. Сделал глубокую затяжку и вздохнул.
— Отцам нашим, Вася, есть оправдание. Они свою землю защищали, и то совесть мучает. А как же нам быть, где оправдание искать, мы за каким хреном сюда припёрлись? — Лужин задумался.
— А чего вы по стопам отца в авиацию не пошли? — спросил Бурцев.
— Отец купил картуз с огромным козырьком и заставил носить. Мать спрашивала: «Зачем картуз, да с таким большим козырьком». Отец ей говорит: «Чтобы сын неба не видел, чтобы не тянуло его туда». Он закончил службу комдивом, на его глазах много смертей прошло, в том числе и в мирное время. Не хотел он, чтобы я лётчиком стал, а я хотел. Понимаешь, Вася, мальчишки, которые выросли на аэродромах, все хотят стать лётчиками. Я после школы хотел пойти в лётное училище, но комиссию не прошёл. Пришлось в танковое поступать. Командовал танковыми подразделениями. А теперь видишь, как судьба повернула — мотострелковым полком командую.
Возле палаток Лужин и Бурцев стояли долго, ждали, когда приедет замполит полка. Где-то, через час пришёл дежурный и доложил Лужину, что замполит просил прислать машину в штаб армии. Вскоре, появился замполит. Вышел, улыбаясь из машины, и направился в сторону Лужина и Бурцева.
— Ну, как? — спросил Лужин.
— Нормально. Ехал, всю дорогу молчал. В кабинет зашли, расспросил, кто такой Карпенко. Я ему всё подробно рассказал. Спросил, когда заменяется. Я доложил, что Карпенко ждёт замену. Приказал послать офицера подобрать на пересылке замену, и, чтобы в среду Карпенко убыл в Союз. При мне позвонил на пересылку кадровику, так что завтра надо посылать.
— Ну вот, Василий Петрович, тебе и карты в руки. Завтра с утра дуй на пересылку, смотри, только пьянь не возьми, — сказал Лужин.
В это время подъезжали гости прямо к бане, Лужин направился к ним.
Глава 15
Прибыв на пересылку, Василий решил сразу не появляться у кадровика, а пройти по палаткам и поговорить с офицерами. Хотелось подобрать хорошего парня. Подойдя к палатке, он нагнулся, чтобы войти в неё, но почувствовал, что кто-то на него смотрит. Он выпрямился и оглянулся. Возле соседней палатки стоял Васин и внимательно смотрел на Бурцева.
— Кого я вижу! — закричал Виктор. — Василий Петрович, ты ли?
Заспешили друг к другу, начали обниматься.
— Ты никак удочку мне привёз? — пошутил Бурцев.
— Нет, Петрович, удочка дома осталась, — засмеялся Васин.
— Давно прибыл?
— Вчера. Жду самолёта в Кандагар.
— А к нам не хочешь? Полк хороший, командир полка мужик что надо, ребята подобрались классные.
— Согласен, но меня уже распределили.
— Сейчас попробуем переиграть.
Он взял Васина за руку и потащил за собой к кадровику. Зайдя в палатку, он обратился к подполковнику.
— Я прибыл из полка Лужина. Вам вчера генерал Вертушевский звонил?
— Да, звонил, — подполковник не поднимая головы, продолжал писать. Самолёт прилетит только послезавтра.
— Я выбрал офицера, — сказал Бурцев, слегка проталкивая Васина вперёд.
— Так, он уже назначен в Кандагар, — ответил за подполковника прапорщик.
— Назначен, значит переназначим. Дай его карточку, — подполковник оборвал прапорщика. — Как фамилия?
— Васин его фамилия, — сказал Бурцев.
Подполковник взял карточку из рук прапорщика, что-то в ней исправил и переложил в другой ящик.
— Забирай своего Васина, — подполковник поднял глаза, и, улыбаясь, посмотрел на Бурцева. — Вместе в Союзе служили?
— Да, — ответил Васин за Бурцева.
— Это хорошо, когда в бою друг есть, — сказал подполковник.
Быстро забрали вещи и только, когда отъехали, Васин пришел в себя.
— Куда я хоть еду? Что за должность?
— На другую сторону города. Командиром роты в мой батальон.
— Вы, Петрович, величина, коль так с кадровиками запросто.
— Чего это вдруг на «Вы»?
— Нельзя, теперь Вы снова начальник, по Уставу не положено.
— Брось, Витя. Ты же видишь, Бог нас сводит, друзьями делает, а по поводу кадровиков я тебе потом эту историю поведаю. Ты лучше расскажи, как там полк? Как Никольцев поживает, — Бурцев повернулся лицом к Васину.
— Жмут Никольцева, Петрович, ой как жмут. Менков подсиживает. Требовался начальник штаба полка в Афган. Никольцев было духом воспрял, думал Менков уедет. А тот, дудки, в госпиталь залёг, тестя подключил. Какую-то родинку на ноге нашли. Комиссия дала заключение — в жарком климате нельзя служить. Выживут они его. Если не к нам, то с меньшим объёмом, в село, военкомом. Менков спит и видит себя командиром полка. Я-то как сюда попал?! Никольцев в отпуск ушёл, Менков за него остался и сразу же полк погнал на заработки. Я, возьми, как-то утром на разводе и скажи: «Человек, в отпуске, ему потом за подготовку полка отвечать, а вам наплевать — всё генералам дачи строите». Вытаращил он на меня глаза и говорит: «Надоело тебе тут служить видно!» Особой любви к этой дыре как-то не испытываю, — отвечаю ему. А он мне в ответ: «Есть места и получше». Я намёк сразу понял. Ну и что же, — говорю, — я не смоюсь в госпиталь, как некоторые и не буду на заднице родимое пятно искать. Бурцев и Васин засмеялись.
— Видно доложил комдиву, тот в три дня мне место нашел. Вызвал меня и говорит, ухмыляясь: «Родина требует». Это они себя, Петрович, с Родиной отождествляют.
— А как жена перенесла известие? — перебил Васина Бурцев.
— Поначалу страшный вой был. Соседа ж схоронили совсем недавно. Пришлось провести воспитательную работу. Галина, твои слёзы, — говорю, — это как бальзам на душу Менкову, он только радоваться будет. Если хоть слезу увижу, не приеду после Афгана, будешь жить одна. Уйдёт в ванную поплакать, включит воду, чтоб не слышно было, наплачется вдоволь, вымоет лицо и выходит. Старший, тот уже соображает, говорит мне: «Папка, а мамка опять плакать пошла, ты ей запретил, а она плачет». А теперь я ей напишу, что встретил тебя, служу в столице в придворном полку, а столичный полк на войну не посылают. Мол, возле начальства с метлами ходим, пусть успокоится. Ну, как, успел уже повоевать?
— Успел, рота, которую ты принимаешь, на моих глазах много бойцов потеряла. Офицеры и прапорщики, настоящие мужики, такие не подведут. Сразу в бой тебе не дадут сунуться, пока не пообвыкнешь. Есть, конечно, и плохие ребята, но мало. Вся рота получила награды.
— Ты успел получить на грудь?
— Дали орден, — Бурцев запнулся, как будто об этом вовсе не хотел говорить. — Только это, Витя, не моя заслуга, а тех ребят, что полегли так нелепо, по вине одного генерала.
— Прости, Петрович, но как можно определить, чья больше заслуга — кто телегу толкал сильнее, спереди сзади или сбоку.
— Это не тот случай. Я её совсем не толкал. Зам командующего приказал всех участников боя представить к награде, вот и я попал.
Василий замолчал. По всему видно было, что этот разговор был ему неприятен. Он развернулся и стал смотреть вперёд. Васин знакомился с городом, без конца вертел головой и только восклицал: «Во, дают!»
Бурцев молча глядел на этих людей в тряпье, на убогие лавчонки и глинобитные жилища, на грязные улицы и зловонные сточные канавы. В голове его вертелись вопросы: «Зачем я здесь? Что думало Политбюро, какую преследовало цель, введя сюда войска? Если с целью ограбить, то кого? Этот и без того нищий народ? Если нужна их земля, так без воды эта земля мертва, а вода в этой стране на вес золота. Зачем такая дорогая земля, если у себя вымирают сёла с плодородной землёй? Земля рук просит.
До революции одной из основных статей дохода был экспорт хлеба. Это как же бездарно надо управлять и истреблять крестьянина, чтобы через сорок лет в стране будет нехватка хлеба. При Хрущёве станут его закупать за рубежом и кормить людей хлебом из кукурузы. Люди побегут из разваленных колхозов и не обустроенных деревень. Земля истосковалась по молодым, рабочим рукам, а их здесь убивают, калечат. Кому нужна эта выжженная каменистая почва? Так что же тянуло наших правителей сюда? Интернациональный долг? Какой долг, перед кем? Перед афганскими партиями «Парчам» и «Хальк», именуемые в переводе как «Знамя» и «Народ», которые между собой власть не могут поделить. Или долг перед узбекскими, пуштунскими и таджикскими племенами, которые всю жизнь между собой враждовали, а мы их из феодализма сразу в социализм зовём. В Африке есть племена, живущие в лесах, шкурами только плоть свою прикрывая. Может и их туда за нами в социализм? Им даже «штаны не надо задирать, чтобы бежать за комсомолом». «А ты что, Бурцев, хочешь сказать, что при социализме живёшь? — прозвучало в голове.» Василий даже оглянулся, не Васин ли это сказал, но тот с любопытством разглядывал город. Да, и, в правду, утвердил свою мысль Бурцев, какой социализм? Где земля, которую крикуны обещали крестьянам в семнадцатом, где фабрики рабочим. Всё, говорят — народное — придумали ж такое! Пойди, разберись, чьё оно. Феодализм. Ростки капитализма крикуны уничтожили и превратили всех в крепостных. Феодал — председатель колхоза, даже паспорта своим крестьянам не выдавал. Коммунистическая партия намертво прикрепила своих рабов к земле; даже помещик таких прав не имел. Феодал — секретарь райкома — подчинялся вышестоящему феодалу, а тот по лестнице вышестоящему. А самый верхний, распоряжался не только судьбами, но и жизнями своих подданных. В застенках расстреливали тысячами, назвав их врагами народа. А себе имя-то, какое дали — «слуги народа»! Так, если вы «слуги», почему вы не спросили у «хозяина — народа», нужна ли ему эта война. Какой бред пришёл в голову нашим «слугам народа». Для того, чтобы загнать афганцев в наше стойло, надо уничтожить миллионы их граждан и тысячи своих парней. Им нужен король, которого они прогнали в Италию. А за свои распри пусть скажут спасибо королевскому брату, который, борясь за власть, и заварил эту кашу. А мы, как тот дурной пёс, увидя дерущихся шавок, кидаемся в кучу, чтобы выдернуть у кого-то клок шерсти. Или мы боялись, что сюда войдут американцы и поставят тут свои ракеты. Этот бред вбивают в головы солдатам товарищи политработники. Из любого европейского государства до Москвы гораздо ближе нежели от Кабула. Афганистан не имеет выхода к морю, что затрудняет доставку техники и вооружения. В какой голове родилась эта безумная идея? Стоит ли эта идея слёз Галины Васиной и её детей, которые они проливают по ночам или слёз тех матерей в российских деревнях, украинских селах и белорусских вёсках, получивших тела своих сыновей. Чиновники и название придумали: ни тела погибших солдат, а «груз двести». Это звучит, как отходы какой-то атомной станции или режимного предприятия, о котором говорить неприлично, ненужно, неприятно и неудобно. Действительно, для него, для чиновника, сидящего там, на верху, это и есть отходы его человеконенавистнической, кровавой деятельности
