Георгий Марков - Орлы над Хинганом
— Уж не думает ли он садиться? — недоуменно переглядываясь, говорят солдаты.
И в самом деле, самолет все опускается и опускается, словно присматривается: хороша ли площадка для приземления.
Через минуту-другую он скользит колесами по земле, катится, вздымая за собой облако пыли. Тихонов, Буткин, Власов бегут к самолету. Солдаты спешат за ними, одни в строю, другие свободно.
Из самолета выпрыгивают пилот, штурман, бортрадист. Командир корабля, офицер с лейтенантскими погонами, спрашивает приближающихся:
— Товарищи, чье это хозяйство? Нам нужен майор Тихонов.
— Вы не ошиблись. Я майор Тихонов, — говорит комбат.
— Я же говорил тебе, Виктор, что прямо в середину батальона тебя привезу, — смеется штурман, кудрявый юноша, поглядывая на лейтенанта.
— Воду вам привезли, товарищ майор. Сам командующий послал. Кроме того, два тюка сегодняшних газет, — говорит командир корабля.
Тихонов бросается к летчику, обнимает его.
— Ну, выручили вы нас! Спасибо! И командующему спасибо. Какие генералы у нас, а? Я ведь ничего не просил, ни на что не жаловался…
Солдаты уже окружили самолет. Весть о том, что самолет доставил воду, передают из уст в уста, загоревшие липа словно расцветают от широких, простых улыбок.
Пока воду переливают из жестяных бочонков в деревянные бочки, стоящие на телегах, солдаты читают газеты, пахнущие еще свежей типографской краской.
На первой полосе напечатано сообщение Советского информбюро о положении на фронте. Буткин прочитывает его вслух, комментирует краткими замечаниями, потом спрашивает летчиков:
— А где вы побывали, товарищи, что повидали?
Летчики смеются, и штурман, встряхивая кудрявой головой, говорит:
— А вы спросите нас, товарищ капитан, где мы за эти дни не бывали? Харбин бомбили, Маньчжуро-Чжалайнурский укрепленный район бомбили, десанты сбрасывали, горючее передовым танковым отрядам возили, водичкой вашего брата пехотинца снабжали, медикам лекарства возили… Да где мы только не побывали?!
Штурмана слушает не только Буткин. Солдаты оторвались от газет, затихли, смотрят на летчиков с изумлением и завистью. «Счастливцы эти крылатые люди!»
— А как там наша пехота воюет? — спрашивает Тихонов.
— Дают самураям дрозда! — восклицает командир корабля.
Он рассказывает о героях, прорывавших маньчжуро-чжалайнурские укрепления. Долговременные сооружения здесь имели мощные прикрытия. Толщина их достигала двух метров. Много было подземных казематов и много амбразурных дотов. Ничто не устояло перед натиском советских воинов.
Дослушав до конца рассказ летчика, солдаты говорят:
— Вот это воюют люди! А у нас воды на один день не хватило — и уже скисли!
Но ни пехотинцам, ни летчикам нет времени затягивать разговор. Опять ревут моторы. Самолет несется по степи, отрывается от земли, делает над батальоном прощальный круг и ложится на свой курс.
Проводив его взглядами, солдаты наполняют фляги водой. Батальон выстраивается в походную колонну. Тихонов подает команду, присматриваясь к солдатам, говорит Буткину:
— Сегодня, Петр Петрович, километров на шестьдесят рванемся вперед. Ты смотри, какое у людей боевое настроение!
Замполит согласно кивает головой.
4
Егоров не устает размышлять. Хотя забот у комроты прибавилось, времени на это хватает. Увлекшись мыслями, легче идти.
Степь, ее однообразная безграничность рождает ожесточение. Временами заболеваешь от пространства — глаза ищут опоры, появляется неутолимая жажда лесных запахов и лесной прохлады. Простор степи, воспетый тысячи раз поэтами, изнуряет, как пытка.
Когда можно, Егоров идет с закрытыми глазами. Шагнет три-четыре шага, посмотрит, гладко ли впереди, и опять закроет глаза.
Никогда ранее не испытывавший склонности к литературному творчеству, он пользуется сейчас, на привалах, свободной минутой, чтоб занести в толстую записную книжку свои мысли и впечатления.
«Внутренняя Монголия. Стоянка в степи возле безвестного озера Табун-Нур.
Сегодня тридцать пять лет. Отправляясь в тридцать шестое путешествие вокруг солнца, хочется прожить сто лет! Берусь подсчитывать: в 1950 году мне будет сорок лет, в шестидесятом году — пятьдесят лет, в семидесятом году — шестьдесят лет, в восьмидесятом году — семьдесят! Но это еще не предел. Сколько же я могу сделать нужного людям, если доживу до тысяча девятьсот восьмидесятого года! Много! Мир широк, и его широта захватывает… Иду в свой тридцать шестой год полный дум, поисков и надежд».
«Новый привал в степи. Углубляемся на вражескую территорию. Японцы бегут, и столкновения с ними еще не было.
Сознание того, что ты участник этих событий, наполняет гордостью. Это переживают все солдаты. Теперь кажется оправданным наше четырехлетнее сидение на границе и все пережитое и перечувствованное в те годы…»
«Думал много о Сашеньке и дочурке. Припомнились слова Тургенева: “Разлуку переносить и трудно и легко. Была бы цела и неприкосновенна вера в того, кого любишь”, — тоску разлуки победит душа».
«Еще один привал в безлюдной степи.
Час назад наткнулись на монастырь, спрятанный среди неожиданно появившейся в степи гряды сопок. Это пока первое человеческое строение, встреченное на нашем пути. Монастырь захламленный, аляповатый, люди ушли неизвестно куда.
Разведчики говорят, что населенные пункты пойдут только после перевала через Хинганский хребет, но до хребта еще шагать да шагать!
Сводки Совинформбюро радостные. Наши войска на других направлениях берут город за городом. Даже завидно становится!
Со ссылкой на иностранное агентство передано сообщение о капитуляции Японии.
Был начальник политотдела армии. Собирал офицеров у комбата, требовал бдительности и высокой боеготовности, заявил, что самое трудное еще впереди.
Быть ко всему готовым — вот мой девиз».
5
Перед закатом солнца батальон Тихонова, миновав зыбкие песчаники, поросшие мелким ивняком, выходит на ровную поляну, окруженную барханами.
До Хингана еще десятки километров, а местность начинает меняться. Изредка перепадают кустарники, пересохшие ручейки, одинокие сопки, похожие на древние могильники.
К барханам жмется двор из глинобитных стен. Посередине двора высокий бревенчатый дом, а вокруг него не менее десяти мрачных, с двумя-тремя маленькими окнами, мазаных домиков.
Напротив двора, через дорогу, огромный монастырь. Крыша отделана желтой медью, сияет от лучей солнца. С какой стороны ни взгляни — первое, что видишь, — отблески меди. Стены монастыря, крыльцо, узкие окна отделаны резным деревом. На них многорукие, хвостатые, многоголовые чудовища.
За монастырем расстилается равнина, как бы вырвавшаяся из-под власти песчаных барханов. Тысячи овец и сотни волов пасутся на этой равнине.
Всем этим владеют тринадцатилетний князек и его мать.
Высланная Тихоновым разведка доносит, что японцы покинули княжество три дня назад. Советских войск здесь не было. Передовые отряды, по-видимому, прошли где-то в стороне.
Тихонов знает коварство японцев, и роты входят в княжество не сразу, а одна за другой, и все с разных направлений.
У ворот Тихонова встречает необыкновенно толстая, с заплывшим лицом княгиня в ярко-цветистом, расшитом золотом халате. Она держит за руку мальчика в дорогой шелковой одежде. Тот ошалело смотрит на Тихонова и бойцов, жмется к пухлому туловищу матери.
Княгиня кланяется. Крепкими подзатыльниками заставляет кланяться сына, но дикие глаза князька полны страха, и он стоит, втянув голову в плечи.
Тихонов рассматривает далембу невиданно хитрой раскраски, приближается к княгине с сыном. Еще за десять шагов до них ударяет в нос крутой запах бараньего сала. От запаха поднимается тошнота. Тихонов останавливается. Только теперь он замечает, что дорогая одежда княгини и сына в жирных пятнах.
Переводчик, прикомандированный к батальону штабом армии, маленький белобрысый офицер, по виду совсем еще подросток, переводит княгине слова Тихонова:
— Он, командир подразделения Красной Армии, должен осмотреть все строения. Чем это вызвано, он не намерен объяснять. У войны есть свои законы. Хозяйка может не беспокоиться — ее имущество будет в полной сохранности, ее права ни в чем не будут поколеблены или нарушены. Он просит об одной любезности: выделить провожатого.
Княгиня кланяется пуще прежнего. Она что-то долго лопочет, посматривая то на Тихонова, то на переводчика, то на взвод автоматчиков, стоящий за офицерами.
Переводчик, терпеливо выслушав ее, переводит.
— О, зачем провожатый?! Она сама проведет господина офицера. Она бесконечно рада приходу Красной Армии. Столько лиха пережила она при японцах. Тысячи, многие тысячи голов скота поставляло ее княжество японской армии. Японцы были жестоки, не давали никакой пощады бедным баргутам. Она так рада приходу Красной Армии, что дарит господину офицеру из своих стад двадцать волов и сто баранов.
