Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год.
Выдохнувшись, я вновь откинулся на спинку стула, и спустя мгновение, добавил:
— Вы же туда, в эту Чечню, не поехали, а он поехал. Вот такие, как он, и есть соль земли…
Может быть, мне показалось, но что-то дёрнулось в этот момент в душе у гостя — глаза выдали его. Он заёрзал на стуле и отвёл взгляд в сторону.
— Да, может быть, вы правы…
Разговор явно не клеился, и вскоре «ловец электората» встал из-за стола, протянул руку и сказал дежурную фразу:
— Ну что ж, до свидания. Рад был с вами познакомиться.
Я проводил его до двери, и, кивнув на прощание, метнулся в соседний кабинет.
— Братан, водку пить будешь?
Меня колотит мелкая дрожь, и я никак не могу успокоиться.
Ерунда какая-то! Вроде бы рядовое неприметное событие, а смогло выбить меня из равновесия.
В кабинете мой заместитель, Толик Булатенко, боевой товарищ, отслуживший «по срочке» в Псковской дивизии, прошедший Первую Чеченскую войну в Ермоловском батальоне, и «отмотавший» контракт во Вторую войну командиром отделения разведки.
Он, не зная деталей произошедшего, тем не менее, понимает моё состояние…
Сидим на кухне, Толик разливает водку по стопкам.
— Давай…
Закусываем молча. Я всё ещё нахожусь под впечатлением, но с каждой секундой становится легче — тепло, растекаясь по всему телу, даёт успокоение.
— Ты помнишь, у нас во взводе был Славик Котов? — обращаюсь я к Толику. — Ему ещё кличку прилепили — Саид.
Злые языки — страшная вещь, и почему Славику дали такое прозвище, никто пояснить не мог. Был он рыжеватый и скуластый, с наголо остриженной головой, и, я думаю, что его слегка татарская внешность вполне могла повлиять на выбор нашими бойцами имени.
— Да, да, помню…
— Вот говорил сейчас с одним чудаком на букву «м», который припёрся ко мне агитировать «за советскую власть», — продолжаю я, — и вспомнил Славика-Саида. Почему вспомнил, не знаю. Не могу ничего о нём рассказать. О других могу, а о нём — нет. Вроде бы и за чужими спинами он не прятался. На одних и тех же «боевых» вместе были, а ничего в памяти не отразилось. А ведь действительно, такие, как он, простые русские солдаты, войну с немцами вытянули.
Говорю, и чувствую, что опять начинаю «заводиться».
Толик знает, что в этой ситуации надо делать.
— Между первой и второй пуля не пролетает.
Опрокидываю стопку, но остановиться не могу — мне надо выговориться. В памяти возникают события дано минувших лет, которые до поры хранились на дальней полочке сознания.
— А я ведь Саида врагом считал, чуть было не убил его однажды. Господь мне через Славика доказал принцип «никогда не говори никогда». Помнишь, до войны я держал лошадей? Так вот жизнь у меня тогда была разложена чётко по расписанию. В пять тридцать — подъём, даю пойло коровам, перед тем, как выгнать их в стадо. Лошадей веду на пастбище, оставляю их там до обеда. В обед идём на дойку, проверяю лошадей, и оставляю их до вечера. Так вот в один из дней я лошадей на пастбище не увидел. Бабы, которые пришли на дойку раньше, сказали, что какой-то парень верхом ускакал в сторону села. Я от такой наглости чуть не обалдел! Средь бела дня у меня из-под носа угнали двух кобыл! Бегу домой, хватаю ружьё, взвожу курки, бегу в том направлении, которое указали бабы. Заколдованное событие! Все видели человека верхом и молодую кобылку, которая бежит следом, но никто не может описать всадника и сказать, куда он делся. Тогда я даже представить не мог, что найду их в центре села. Кобылы стояли одни у забора, «ковбоя» рядом не было, и это спасло и его, и меня. Его от смерти, меня — от тюрьмы. Если бы он стоял рядом, то я его «завалил» бы, это точно. Злости во мне было тогда через край. А увидел лошадей и немного успокоился. Когда пьяный «ковбой» вышел из дома, меня ещё приколачивало, но не до такой степени, чтобы выстрелить. Выговорил ему кучу конкретных гадостей, а он по жизни простоватый был и в тот момент хлопал глазами, и по серьёзному говорил: «Да я просто покатался, я бы их обратно пригнал». На прощание я потряс его за грудки и сказал: «У нас с тобой ещё дороги пересекутся. Попомни моё слово, встретимся на узкой тропе». А через год мы и точно встретились. Бог всё видит! «Напросился? На, получай!». В Чечне с одного котелка ели…
— Давай, по третьей. За Саида и за всех наших ребят, — Толик разливает водку, и мы пьём стоя.
Всё встало на свои места. Из души ушла злость, которая не давала мне покоя ещё несколько минут назад.
Ничего в жизни просто так не случается. И я верю, что Господь не зря привёл ко мне в этот день холёного человека, который выбил меня из колеи и заставил метаться. Через метание это я ещё раз вспомнил о Славике-Саиде — моём боевом товарище.
И в этот день я действительно осознал, что на плечах таких, как он простых русских солдат, исполняющих свой долг без пафоса и показного героизма, держится Россия. Потому, что они и есть соль русской земли…
Метаморфоза
Человек дважды не сможет ступить в одну и ту же реку.
Нет ничего неизменного в мире, окружающем нас, так же как и мы не остаёмся неизменными, духовно и телесно совершенствуясь или же деградируя под воздействиями внешних обстоятельств. Мы не в состоянии заморозить этот процесс: человек изначально создан, как существо смертное, а значит и динамичное. У нас нет выбора — стоять на месте или идти, наше предопределение — это постоянное, подчас совершаемое хаотично, движение по отрезку времени, у которого есть точка не выбираемого нами начала, и есть неминуемый конец, к которому мы движемся, или же стремясь к перспективе, или же своими поступками перечёркивая её.
От нашей воли зависит, останется ли наша жизнь отрезком, или же превратится в устремлённый в Вечность луч. Как это ни парадоксально, но только подобный луч может разорвать круг довлеющей над нами динамики, вынося нас в пространство глобальной статичности. Это пространство существует вне нашего понимания, не имеет начала и конца, но и в то же время, совмещает в себе начало и конец — Альфу и Омегу — всего сущего на земле. Такая вот получается геометрия…
Постоянное изменение состояния человеческой души: у кого-то — вверх, у кого-то — вниз, неизменно привносит в суть движения жизни закон метаморфозы — превращения одной формы в другую. Понятие метаморфозы по сути своей явление магическое, и в абстрактном виде представляет собой довольно привлекательную картинку, в которой превращение наше в «волшебных принцев» происходит увлекательно и беспреградно. На самом же деле тернии обстоятельств делают путь метаморфозы непредсказуемым и мучительно трудным, и потому проявление свободной воли человеком выкручивается винтом, поднимая его или же к славе, или же опуская на дно выпитого стакана.
В состоянии войны метаморфоза человеческой души происходит ещё более сложно, нежели в мирных условиях, и обусловлено это не только необычайной психологической и физической нагрузкой, но и тем, что все предметы, события и чувства, имевшие на гражданке определённое значение, видоизменяются в пространстве пограничья жизни и смерти до неузнаваемости. Здесь меняется практически всё, включая даже несущественные детали бытия.
Война — это необычный и очень часто до этого не понимаемый вкус свежего хлеба. Привыкшие к сухарям, мы мечтали хотя бы о них, когда нам привозили завёрнутый в целлофан заспиртованный хлеб. Удивительное изобретение специалистов по консервации продуктов было практически несъедобно, и солдатская изобретательность доводила этот хлеб до частичной годности к употреблению лишь только после прожарки тонких ломтиков над костром, когда удавалось слегка выпарить спирт. Свежий хлеб, привезенный на вертушке накануне штурма Орехово, был для наших бойцов настоящим подарком. Могли мы оценить этот вкус раньше?
Война — это чудо «превращения» воды, но только совершённое с карикатурной гримасой. Если в Кане Галилейской вино, полученное из воды, принесло на свадьбе радость, то недостаток воды в Грозном никак нельзя было восполнить избыточным количеством водки и спирта. На радиозаводе мы обнаружили целый «схрон» — небольшой кустарный цех по розливу водки, и за неимением излишков воды отмывали закопчённые руки и лица этой спиртосодержащей жидкостью без ограничений.
Ещё более ситуация усугубилась на следующий день, когда мы на подъездных путях к заводу обнаружили железнодорожную цистерну со спиртом. Накануне её не было, это факт, и, по всей видимости, противник подтолкнул цистерну с несколькими десятками тонн содержимого на эту «ветку» ночью, решив использовать самое совершенное из всех оружий массового поражения. Утром вокруг цистерны разворачивалась настоящая мистерия: бойцы настреляли дырок, спирт ручьями хлестал из пробоин в подставляемые котелки, фляжки и каски. Я такое видел только в фильмах про Гражданскую войну.
