Наполеон Ридевский - Парашюты на деревьях
Твердо помню только одно, что во время маневра, еще до боя с засадой, где погиб Михаил Удалов, я оказался рядом с этим пропавшим без вести врачом, а может, он умышленно подошел ко мне.
— Нам здесь несдобровать, — сказал он мне на ходу по-немецки, — а немцев нам нечего бояться: мы же с тобой интеллигенты, и работы у них для нас всегда хватит.
В тот момент я не мог ему ответить и сделал вид, что не понял его намека. «Болтает черт знает что», — подумал про себя. Помню хорошо серое бескровное лицо, водянистые глаза под очками, черный непромокаемый плащ и длинный серый шарф, которым он постоянно кутал шею. Погиб он или ушел от нас — неизвестно.
Мы продолжали выполнять свой долг. По содержанию задания, что поступали из «Центра», по обстановке, которую мы наблюдали сами, мы предчувствовали, что на этом участке назревали важные события. Нам было предложено усилить наблюдение за перемещением и концентрацией вражеских войск, подтягиванием резервов. Мы установили, что оборону здесь занимали части 41-го танкового корпуса. Мощный бронированный кулак был расположен к востоку от Мазурских озер.
Как стало позже известно, он прикрывал ставку Гитлера — «Вольфшанце». В лесах, которые являлись хорошей маскировкой от воздушной разведки, мы встречали скопления танков, бронетранспортеров, штурмовых орудий, автомашин. Меняя позиции, мы передавали сведения в «Центр».
Это было 16 октября. Мы услыхали ночью, как задрожала, ходуном заходила прусская земля. Настала долгожданная пора. По очереди припадали к наушникам, слушали сводки Совинформбюро, и радостью наполнялись наши сердца. Войска 3-го Белорусского фронта атаковали позиции врага в направлении города Гольдапа. Преодолевая отчаянное сопротивление противника, наши войска перешли границу Третьего рейха. Завязались тяжелые кровопролитные бои. Вводя в бой все новые и новые части, гитлеровское командование прилагало все силы к тому, чтобы не допустить прорыва Красной Армии в Германии. И все же эхо этих боев под Гольдапом быстро отразилось на внутреннем положении Восточной Прусии. Среди населения прилегающих к месту боев районов поднялась паника. Началось беспорядочное бегство. Повозки, ручные тележки запрудили дороги, мешая передвижению войск.
По ночам нам видны были вспышки артиллерийской канонады. А однажды отчетливо было слышно, как разыгрались во фронтовом бою пулеметы. Мы жили надеждой, что вот-вот произойдет наша встреча с Красной Армией.
Раньше никто из нас не говорил вслух о своем доме, о родных, хотя эти мысли всегда жили с нами. А сейчас мы начали уже рисовать картины встреч. Первыми заговорили девушки.
— Моя мама и не знает, где я так долго пропадаю. Глаза проглядела, ожидая. Приеду в Москву, стану на своей Берсеневской набережной — там есть у меня любимое местечко — и буду стоять, пока не увижу, как из дому выйдет мама. Я там всегда ждала ее, когда была маленькой, — мечтала Зина Бардышева.
А я почему-то все время смотрел на ее руки. С каждым днем ее пальцы становились все менее и менее послушными, кожа шелушилась, суставы набухли.
Тощий, с заостренными коленями — Иван Овчаров совсем сделался как призрак с того света. Кашель изводил его. Остальные выглядели лучше, были крепче здоровьем.
Грохотала канонада, ревели моторы, захлебывались длинными очередями пулеметы, но проходили дни, а фронт на запад не продвигался. Постепенно вновь стало тихо. Немецкие газеты на все лады начали трубить о провале наступления русских под Гольдапом, печатать фотоснимки исковерканных, перевернутых гусеницами вверх наших «тридцатьчетверок».
«Вот чем окончилась их атака!» — прочли мы подпись под одним из таких снимков. «Немецкая оборона несокрушима!», «Сто лет не ступал вражеский солдат на нашу землю!», «Повторим Танненберг!» — кричали заглавия с газетных полос. Фашисты объявили Германию крепостью, внушали мысль о ее неприступности.
Конечно, мы тогда не могли знать, что командование Красной Армии осенью 1944 года наступлением под Гольдапом ставило своей целью не генеральный штурм прусской цитадели, а стремилось оттянуть сюда часть вражеских сил с берлинского направления. Это был всего лишь отвлекающий удар. И он, как известно, достиг цели. Гитлеровское командование перебросило тогда в Восточную Пруссию шесть танковых дивизий из двадцати четырех, которыми оно располагало. В Восточной Пруссии в то время действовала группа армий «Центр» под командованием генерал-полковника Ганса Рейнгардта. Оборону занимали 3-я танковая, 4 и 2-я армии. Противник имел 41 хорошо укомплектованную дивизию — 580 тысяч солдат и офицеров, 8200 орудий и минометов, около 700 танков и штурмовых орудий, свыше 500 самолетов.
В немецких газетах мы увидели указ о призыве в фольксштурм — народное ополчение. Фашистские главари рассматривали создание этих формирований как важный элемент обороны германской империи. Печать даже изображала фольксштурм важнейшим средством защиты Германии. Гитлер, Кейтель, Геббельс, обманывая немецкий народ, в розовых красках рисовали перспективу. Демагогическими уверениями они хотели убедить немцев, что Германия может не только предотвратить разгром, но и задержать наступление союзнических армий вдали от империи до тех пор, пока не будет достигнут мир, обеспечивающий будущее Германии, ее союзников и тем самым Европы.
В фольксштурм призывались все немцы, способные носить оружие, в возрасте от 16 до 60 лет. Его создание возлагалось на гауляйтеров и крайсляйтеров. Командирами подразделений назначались фашистские партийные функционеры. Общее руководство осуществлял Гиммлер как командующий резервной армией. Фольксштурмистов обмундировали в светло-коричневую форму нацистской партии с пауком фашистской свастики на красных нарукавных повязках. Это был один из способов переложить ответственность за развязанную нацистами войну на всю немецкую нацию. Будто коричневая чума заполнила Восточную Пруссию.
Угасающая надежда на скорую встречу с Красной Армией, создание фольксштурма, что еще более насыщало войсками район нашего действия, приближение зимы — все это не могло не отразиться на нашем настроении.
Кажется, нельзя было перенести такие условия, в которых находились мы, если не иметь перед собой цели. Но мы понимали ту ответственность, которая была возложена на нас. От нашей разведки зависело многое — успех наступления, жизнь тысяч советских воинов. Эта высокая ответственность, сознание долга придавали нам силы, помогали сохранить высокий моральный дух разведчиков от начала до конца.
Нужно было продолжать жить и бороться. Перед очередным ночным переходом мы еще засветло продвинулись по лесу к опушке, чтобы, дожидаясь сумерек, понаблюдать за околицей. Здоровенный парень, несомненно, угнанный на работу в Германию, какой-нибудь восточный «унтермэнш» — «недочеловек», как презрительно называли нацисты людей славянского происхождения, на паре короткохвостых битюгов поднимал зябь. Пора была уже поздняя, и лошади и человек устали.
— Пся крев! — так и срывалось с уст пахаря, который то и дело понукал лошадей. Он хотел, видимо, закончить вспашку полосы.
— Поляк! — оживилась Аня. Она хорошо знала польский язык, которому научилась от своих друзей — подпольщиков-поляков на Сещинской авиабазе, где она работала до засылки в Восточную Пруссию.
— Пашут, значит думают урожай собирать, — заметил Овчаров.
— Знаешь, есть такая белорусская пословица: умирать собрался, а жито сей, — ответил ему Шпаков.
— Эх, а я-то надеялся к этому времени тоже землю пахать в своей родной Ручаевке на Гомелыцине, — простонал Иван Мельников. — Хоть и непривычно на лошадях — я все на тракторе работал.
— А ты пройди пару борозд — отведи душу, — подзадорил Овчаров.
— Но-но, шутки в сторону, — насторожился Шпаков. — Окончим войну, всем работы хватит — и пахать и строить.
— А мне хочется учительницей стать, — разоткровенничалась Аня. — Теперь столько детей-сирот, их надо поставить на ноги, дать образование. Учила бы я их…
— Не знаю, за что мне браться с моими руками, — пожаловалась Зина. — Она подняла кисти рук кверху и пошевелила негнущимися, непослушными пальцами. Лицо ее, круглое, бескровное, с глубоко посаженными узкими глазами, искривилось от боли.
— Болят? — участливо спросила Аня.
— Да, милая, день ото дня хуже.
Зина замолчала. Затем неясная внутренняя улыбка вдруг озарила ее лицо.
— Когда я еще в школе училась, мечтала стать радисткой на большом белом корабле. Хотелось романтики: плывешь в безбрежном океане — небо да вода. Но женщин-то не берут на флот.
— Что ты, Зина, кто тебя не возьмет. Тебя всегда возьмут. Ты ведь радистка что надо! — с участием сказала Аня.
Охватив ладонью рыжеватую бородку, Николай Андреевич сидел молча. По всему было видно, что устал и он от войны. О чем он мечтал в эту минуту, не сказал. Очевидно, уж очень хотелось ему вернуться в Москву, в авиатехнический институт, доучиться, стать инженером. Но уже было получено указание вновь идти на север, туда, где течет не изведанная нами еще Дайме, где расположен новый укрепленный район, за которым, огражденный фортами, лежит Кенигсберг. Три-четыре ночных перехода требовалось группе, чтобы достичь указанной зоны. Продуктов нет. А придя на место, их тоже не добудешь — нельзя выдавать себя, пока не осмотришься. Так что командиру есть над чем подумать.
