Анатолий Сурцуков - Эскадрилья наносит удар
Прошло двадцать лет…
Командующий армейской авиации генерал-полковник Павлов и я, в ту пору начальник боевой подготовки вышеозначенной авиации, в составе большой комиссии инспектировали вертолетные части Северо-Кавказского военного округа по итогам боевой подготовки за год. Округ уже шестой год находился в состоянии войны, до которой большинству в России, кого это напрямую не касалось, не было никакого дела.
В составе округа — буденновский вертолетный полк. А в том полку служил в это время заместителем командира полка изрядно погрузневший, заматеревший, авторитетный и опытнейший офицер, удостоенный звания Героя Российской Федерации, подполковник Наумов Юрий Михайлович. Да, да, тот самый Наумчик мой дорогой, бывший ученик, бывший ведомый, бывший молодой пилот. Время закалило его в боях, налило его плечи могучей статью, сделав походку твердой и уверенной, жесты — властными, речь — увесистой, мысли — ясными и взвешенными, в общем, получился из него настоящий Командир!
Обнялись. Присмотрелись. Еще раз сбнялись. Что-то ветер на аэродроме нынче… слезу выдувает…
Вечером в гостинице стали перелистывать НАШУ афганскую книгу, еще не написанную, перебирая в памяти, как четки, то, что довелось вдвоем пережить и перечувствовать.
Уже под столом позванивала пара пустых коньячных бутылок, но хмель почему-то не брал, только в сознании всплывали все новые эпизоды.
Пролистав меньше чем до половины листки прошлого, я спросил Юрку: «А помнишь, ты на меня тогда обиделся?»
Тот ответил, мотая могучей головой, допивая останки янтарной жидкости: «Прости, командир, дурак был, потом не раз вспоминал, когда так же поступал».
И вдруг, опав телом так, что китель враз стал велик, посерев лицом и застекленев глазами, произнес:
«Слушай, командир, замени меня отсюда. Чувствую, уконтрят здесь меня, постоянно прицел на себе ощущаю…»
За столом повисла неловкая тишина, стало слышно, как висевшие на стене часы идут, приближая стрелки к трем ночи. Как-то сразу распалась сцепка, соединявшая нас в единое целое еще минуту назад. Юрка, грузно поднявшись, засобирался домой, сославшись на позднее время, утром пообещав заехать за мной, чтоб отвезти в штаб.
После его ухода мне не спалось. Пытался отогнать от себя назойливо возникающее перед глазами видение контуров его фигуры приговоренного человека, знающего о своей обреченности и в последнем предсмертном броске пытающегося выдернуться из петли палача. Ну нет, чур меня, парень просто устал, еще бы — четвертая война, почти десять лет с небольшими перерывами в кошки-мышки со смертью играл, тут любой шизанется. Да и выпили все-таки. Завтра это наваждение спадет, он и не вспомнит о своей минутной слабости, которая посещает каждого воевавшего. Да-а-а, подумал, уже впадая в краткое забытье, надо будет завтра, да нет, уже сегодня, подсуетиться, с местным командованием согласовать, отпуск ему с путевочкой организовать, и все будет «абгемахт». Как учили. Ну да. Именно…
Утром проснулся от толчка солнца в морду и сразу все вспомнил…
Во дворе у подъезда топтался Наумчик. Выйдя к машине и только взглянув на него, мне стало ясно, что ночной кошмар никуда не исчез, он застыл в его помертвевших глазах, обжал мощное с виду Юркино тело. Нам хватило двух слов, чтоб понять друг друга: «Подтверждаешь?» — «Подтверждаю!»
В течение месяца я развил бурную деятельность по реализации перевода Юрки в другую часть, поближе к его родине и подальше от той войны. В эти телодвижения были вовлечены человек двадцать полковников и четыре генерала, ведь прежде, чем докладывать Командующему, надо было срастить концы с концами организационной машины.
Наконец, когда каждый подтвердил возможность принятия решения, я доложил все обстоятельства дела Командующему.
Тот, будучи человеком многомудрым и многоопытным, мгновенно принял Решение, от которого зависела жизнь Героя.
Пошла рутинная работа по составлению представления, сбора необходимых документов и прочей бумажной волокиты, за которой я пристально следил из Москвы, не давая ни малейшей возможности затормозиться бумажному обозу. И вдруг, на завершающей стадии, я услышал невнятные бормотания кадровиков на другом конце телефонного провода. Разъярясь на возможные уловки этих известных тенеплетов, я было высказался что-то там про родственные связи их с нечистой силой, но в ответ мне оскорбленным голосом порекомендовали побеседовать с самим Наумчиком. Отыскав его в санатории, я услышал невероятное, потрясшее меня до основания заявление Юрчика о том, что он ОТКАЗЫВАЕТСЯ от перевода!!! Быстро, пока я еще не успел опомниться, он передал трубку жене, и та загундосила в эфир, жалобно подвывая, как «погорельцы» в электричках, о том, что, конечно, спасибо вам за заботу, неудобно, опять же, перед «людями», но кто там, на новом месте квартиру даст, работу, а здесь, в Буденновске, «у нас и дитя пристроено, и работа есть, квартира хорошая, и Юру вот-вот командиром полка поставят…».
Что было мочи я заорал в трубку, как будто глядя на падающий сбитый борт, пытаясь что-то изменить, вразумить, подсказать. Но судьба только ехидно заулыбалась, наблюдая беззвучные попытки барахтающегося в кошмарном сне человека, пытающегося уйти от нее.
Нестерпимая ОБИДА за потраченные усилия, за балабольство, проявленное на глазах командующего и других офицеров, за допущенное паникерство и излишнюю чувствительность осела в душе, надолго оставшись там смердящей, зловонной кучей.
Я долго не мог понять, почему она не может меня отпустить так долго, и только потом дошло — это была обида за несостоявшуюся попытку изменить судьбу.
Вторая чеченская кампания, имея невнятно очерченные контуры начала для большинства обывателей, для летчиков армейской авиации имеет четкое начало отсчета.
В этот день, 9 августа 1999 года, группа российских вертолетов совершила посадку на высокогорном аэродроме Ботлих.
Противник после посадки и выключения вертолетов подверг расположение стоянки группы массированному обстрелу с применением управляемых ракет. Первой же ракетой был поражен вертолет ведущего группы — Героя Российской Федерации подполковника Наумова Юрия Михайловича. Он и члены его экипажа погибли мгновенно…
ПЕРВЫЙ ДЕСАНТ
Наша эскадрилья, прибыв в Афган в конце сентября 1981 года, некоторое время имела возможность осмотреться в районе боевых действий и слегка поднатаскаться в выполнении задач, свойственных для этой войны. Это и удары (огневые задачи, связанные с применением средств поражения противника, прежде всего — бомбометание), перевозка войск и боевой техники (грузов), разведка, досмотровые действия по караванам и даже свободная охота. Но, конечно, самой сложной задачей для вертолетов всегда являлось десантирование. Проблемой при ее выполнении являлся выбор площадки приземления, как правило, для больших групп вертолетов, а таких площадок в Афгане мало. Поэтому они (т. е. площадки) подбирались по тактическому принципу, где десанту легче к противнику подобраться, да желательно, чтобы пыли было поменьше, значит сесть туда зачастую можно только по одному, выстраивая боевой порядок «шнельцугом», т. е. в колонну по одному вертолету с дистанцией не меньше трех километров. Нужна такая дистанция для того, чтобы впереди летящий борт успел загасить скорость, выполнить посадку, высадить десант и, будучи облегченным, вспорхнуть бабочкой, освободив место очередной вертушке. В Союзе, в условиях мирной жизни, ни один авиационный начальник, будучи в твердом уме и здравой памяти, не станет тренировать вверенные ему экипажи в посадках на такие высокогорные площадки, где сочетание жары и превышения над уровнем моря делают воздух разреженным и плохо держащим машину. В силу этих неблагоприятных сочетаний понижается мощность движков. Перепады температуры воздуха на нагретой стороне горы и теневой, «зубчатость» рельефа заставляют ветер вести себя непредсказуемо, а зачастую — просто непотребно. Он капризно меняет направление и силу свою в самый ответственный момент. А тут еще есть возможность во время зависания окунуться в пыль с головой, мелкой, противной, цементного типа, как на Луне. И вот пилот уже ни хрена не видит, теряет пространственную ориентировку, и — пиши пропало, «чепляет» винтом препятствие, и раз — ты уже на боку, а там — повезет — не повезет: может, и не загорится машина, но это вряд ли, керосину-то в ней около двух тонн, и обязательно он, зараза, попадает на раскаленные двигатели, возмущенные внезапной остановкой. Горит вертолет быстро, минут семь-десять, а дальше только долго чадит резиной и маслами, дожираемый огнем…
А если еще прибавить к этому ба-а-а-а-а-льшие шансы быть обстрелянным на посадке и на взлете укрывшимися где-нибудь неподалеку врагами (ну как же — отличная мишень, трогательно беззащитная на этих режимах!), то становится понятно, что десантирование, особенно первой волны, чрезвычайно сложная и опасная задача. Мы, не успев еще набраться боевого опыта, обстреляться как следует, почувствовать себя повелителями пространств и машин, со смешанным чувством страха, неуверенности и затаенного желания попробовать на вкус «знатное дело», готовились подспудно к первому десанту. И вот этот день наступил. Затеялась первая после нашего прибытия операция оперативно-тактического масштаба километрах в пятидесяти северо-западнее Кабула. Основой ее замысла являлась высадка десанта почти прямо на голову врага. Площадку стратеги из штаба 40-й армии выбрали, естественно, там, где черт ногу сломит, т. е. на терраске по склону огромнейшего ущелья, напоминающего каменную кастрюлю. В ущелье вело русло высохшей горной речушки, извилистое, как раздавленная змея. Все это означало, что посадку можно было выполнить только по одному, а это потребовало растягивать боевой порядок. При этом, что самое хреновое, здорово ухудшается взаимодействие вертолетов в группе. Проще говоря, за извивами ущелья не видно ни впереди, ни позади идущего в боевом порядке товарища. Но делать нечего. Приказ есть приказ. Загрузили мы десант, составленный, как сибирские пельмени, половина на половину. Половина солдат в каждой машине наших, советских, половина — из афганской народной армии. Такая политика в то время была, значит.
