Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич
Тем временем шесть автоматчиков пригнали связанных заложников, выбранных наобум из толпы. Комендант негласно распорядился в этот первый раз уничтожить самых старых и больных. То есть тех, кто не мог уже в силу возраста и состояния здоровья усиленно работать на благо фюрера и пополнять его германские закрома. Немецкая рачительность и здесь одержала верх над злобой и ненавистью ко всему русскому и советскому, что так истово проклинал гауптштурмфюрер Алоис Хоффман. По его приказу привели двух древних старух и трех дедов. Их было легко поймать, связать и привести на казнь. Некоторые даже не поняли, что происходит, так как толком и не расслышали ни приказа с приговором, ни тем более речи немецкого агитатора Берга.
Всех приведенных пленников вместе с женщинами семьи Полевых заставили встать на длинную лавку, принесенную из дома Полевых. Когда-то на ней умещалось до десяти гостей. Особенно в тот день, когда гуляли свадьбу родители Таньки. Сейчас ее едва-едва хватало, чтобы поставить в ряд семь невинных человек, назначенных для уничтожения во имя «укрепления нового немецкого порядка». Каждому из возводимых на эту первую в истории их деревни плаху полицаи Троценко и Горелый надевали заготовленные ими же таблички с описанием вины и совершенного преступления. После этого ловкий эсэсовский ефрейтор поочередно запрыгнул на лавку и набросил петли на шеи каждого из семи заложников. В толпе послышались рыдания и крики, люди роптали. Как по команде между ними и виселицей выстроился ряд автоматчиков с безучастными сытыми лицами. Они пришли выполнять приказ коменданта, плотно позавтракав, и сейчас готовы были расстрелять каждого, кто приблизится.
Тем не менее крики и ропот все нарастали, и вдруг по всей улице разлилась громкая дребезжащая и звенящая невидимыми флейтами и другими духовыми музыка… Связисты взвода обеспечения подключили патефон коменданта к громкоговорителю, висевшему на столбе возле дома Полевых еще с тех пор, как глава их семейства Андрей, приехав на побывку в тридцать шестом году, по просьбе председателя колхоза Бубнова водрузил его и обеспечил деревню круглосуточным радиовещанием. Немцы, вошедшие в российские населенные пункты, первым делом отключали радиовещание и запрещали прием любых радиопередач под угрозой расстрела. Также были запрещены газеты и телеграфная связь. И вот теперь в этот трагический страшный день над деревней вновь зазвучала музыка. Но только это была не «Широка страна моя родная» и не «Катюша», а какой-то немецкий бравурный марш, прославляющий завоевателей и оккупантов. Связисты успели справиться с поставленной задачей, несмотря на ночной инцидент. Лейтенант войск связи доложил коменданту:
– Господин гауптштурмфюрер! Ваше приказание выполнено. Радиовещание установлено. Зиг хайль!
– Благодарю, лейтенант. Если бы вы так же четко охраняли свое оружие, патроны и безопасность, то вы бы заслужили мою похвалу. Но пока я вынужден вам только сделать внушение и выговор!
– О, герр комендант, вы же знаете все обстоятельства. Я подал рапорт на ваше имя, – оправдывался связист, ставший жертвой ночного налета юного партизана Лёньки.
– Идите и наблюдайте за казнью, лейтенант! Из-за вашей нерасторопности и самонадеянности я теперь должен расправляться с этими скотами. Идите! Ищите свое оружие!
Лейтенант покраснел и, пробубнив себе под нос «Старый козел!», козырнул и вскинул руку:
– Зиг хайль!
Он повернулся на каблуках и тут же замер, вглядываясь в то, что происходило на улице. Комендант с неудовольствием окликнул его:
– Эй! Лейтенант! В чем дело? Вы мне перекрыли весь вид на казнь. Что вы замерли, как райхенхалльский соляной столб?! [64]
– Господин гауптштурмфюрер, я, кажется, нашел свое оружие, и вам придется отменить мне взыскание, – повернувшись, неожиданно радостно выкрикнул лейтенант и, не дожидаясь дальнейших расспросов удивленного Алоиса Хоффмана, быстро зашагал к виселице. Под орущий из громкоговорителя звенящий и разрывающий летний зной марш он приблизился к пленникам в тот момент, когда на последнего из них уже была наброшена веревка.
– Стой, мерзавец! – крикнул лейтенант и схватил за ворот рубахи худого длинного мужика с повязкой POLIZEI на левом плече. Он резко дернул его на себя так, что ворот затрещал и пошел кривыми разрывами, а его хозяин, покачнувшись, оступился и плюхнулся на землю. Связист навалился на него сверху и содрал с него висевший на шее «Шмайссер».
– Эй, ты чо пхаешься, ваше благородие? – огрызнулся Витька Горелый.
– В чем дело, лейтенант? – возмущенный окрик коменданта заставил обернуться напавшего на полицая связиста.
– Господин гауптштурмфюрер, вот! Вот мой автомат, украденный ночью. Я нашел свое оружие. Я вернул его! – гордо воскликнул лейтенант, протягивая под нос Хоффману автомат.
– Послушайте, лейтенант, я ценю ваше рвение, вашу работу как профессионала-связиста. Но вы забываете, что ваш начальник отдал двадцать лет сыску и следствию. Не буду вам объяснять, что такое криминалистика, но каким образом вы сможете доказать, что этот «Шмайссер», похожий на тысячи других, именно ваш? – недовольно выговаривал комендант, который никак не мог закончить и без того затянувшуюся казнь назначенных им преступников. Пришел час утреннего кофе, а дела не были завершены.
Горелый не понимал, о чем спорят немцы, но осознавал по поведению лейтенанта и тону их речи, что ничего хорошего ему лично это не сулит. Тем более что он по своей глупости и наглости настолько обрадовался избавлению от кровного врага, однорукого Яшки, и отобранному у убитого трофею, что совершенно забыл о безопасности и нацепил трофейное оружие с утра «на службу». О его происхождении он даже не догадывался. Он попытался потихоньку подняться и отойти в сторонку, но путь преградил равнодушный рослый солдат в черной форме, уткнув ему в лицо ствол винтовки.
– Господин комендант, безусловно, я знаю, что такое криминалистика и система доказательств. Поэтому из огромного к вам уважения я всё объясню. В кабеле, который мы прокладываем с моими ребятами для того, чтобы обеспечить наши передовые части бесперебойной связью, проходят многочисленные тонкие проводки телефонных линий…
– Вы что, лейтенант, издеваетесь?! – зашипел, как патефон, с которого слетела игла, рассвирепевший комендант Алоис Хоффман.
– Никак нет, герр гауптштурмфюрер! Дайте мне еще минуту, а потом можете повесить вместе с этими преступниками, если я вас разочарую. Итак, телефонные проводки… их много – в одном кабеле может быть восемь, двенадцать, шестнадцать. Они цветные, и из их обрезков мои ребята так любят плести всякие сувенирчики на память. Особенно мастер на этот счет унтер Йохан Клее. Так вот он может, например, красиво оплести карандаш, рукоять ножа, сплести рыбку или птичку…
– Лейтенант! У вас десять секунд…
– Так точно! Вот, смотрите! – Он сунул под нос побагровевшего от злости коменданта «Шмайссер» и ремень, на котором он болтался.
– Вот здесь, видите? В месте соединения пряжки на ремне мой унтер Клее заплел узором обрезки проводков в виде креста. Понимаете? Это его работа и мой автомат.
– Ах, вот оно что. – Комендант уперся взглядом в плетеный черный крест, обрамленный красными проводками, расположившийся по центру брезентового ремня.
Начальник был смущен. Больше всего в поступках людей он ценил четкую и ясную логику. Триумф логики лейтенанта был очевиден так же, как и фиаско бывшего аса криминалистики. Комендант был сражен своим же оружием – безукоризненной логикой доказательств. Лейтенант был достоин поощрения.
– Итак, лейтенант, вы наглядно мне доказали, что этот автомат из тех, что был похищен ночью в вашем подразделении. Очевидно, что этот русский полицейский либо соучастник, либо болван. И то и другое достаточно для его наказания, – продолжал невозмутимо комендант Хоффман.
Он оглянулся на хозяйственников, закончивших свою работу и ожидавших, когда после казни можно будет разбирать виселицу. Ни одна доска, веревка, гвоздь не должны пропадать у хорошего немецкого тыловика. Отыскав взглядом начальника взвода обеспечения, комендант крикнул:
